Дмитрий Воденников
Однажды я писал серию материалов про детей и подростков из Центра «Антон тут рядом». Тот, который в Петербурге. Это была трудная работа: столько судеб, детских и взрослых, столько проблем, столько разных характеров. И не все они приятные.
Вот я жду мать одного парня (он сейчас, конечно, уже заматерел, он и тогда выходил из юности), на часах шесть вечера, центр постепенно пустеет.
Уходят сразу большими группами, толпятся, громко переговариваясь в дверях. Разговор с юношей-аутистом днём у меня, надо сказать, не очень получился. За пять минут нашего разговора он успел заснуть четыре раза. Я это не сразу понял. В первый раз мне показалось, что он просто задумался над вопросом. Но потом он встрепенулся, вздрогнув, очнулся, посмотрел на меня и попросил повторить вопрос. Так мы с ним и разговаривали. Я ему вопрос, он мне что-то в ответ, потом заснёт, потом проснётся – и я снова повторяю вопрос. Так как я осознал, что он чаще спит, чем слышит меня, тем странней и глупей был мой последний вопрос. Однако оказался в самую точку. Потому что был именно о снах.
«Вам снятся сны?» «Снятся». «А какие они? Простые или сложные? Страшные?» «Они разные. Мне снятся какие-то в основном непонятные сны. Какие-то про космос в основном, что-то космическое снится, такое непонятное».
Я удивился. Мне никогда не снились сны про космос.
«А вы можете рассказать?»
«Ну снится то, что я летаю по небу, понимаете?»
«Без скафандра?» – спрашиваю я.
«Без» – отвечает.
«И без всякого космического корабля?» – спрашиваю. Да. То есть просто непонятно какой силой туда выброшены? И плаваете в невесомости? Он мне: «Невесомость – это безвоздушное пространство, там нечем дышать. Всегда ничего не понятно и нечем дышать, главное».
А потом говорит: «Ну мне же самому не хочется, чтоб сны про космос снились, а они снятся, так что поэтому. Поэтому тревога, чтобы вот... забыть то, что снилось».
А потом пришла его мама, разговор был трудный, неприятный, но сейчас я не о маме и не о разговоре.
У Дениса Новикова (сейчас его уже нет в живых) было стихотворение, из которого я вспоминаю только это его четверостишие:
Поедешь налево – умрёшь от огня.
Поедешь направо – утопишь коня.
Туман расстилается прямо.
Поехали по небу, мама.
Живём, как будто идём по минному полю. И ты странный, и люди странные.
В старом тексте для одного издания я уже рассказывал: у одного мужчины случилось несчастье, умерла жена. Он, по нашей интернет-привычке, через боль, от отчаяния, чтоб хоть чей-то голос ему ответил, пусть даже голос и не утешит, пишет свои посты, как скучает, как ему плохо. В каком-то тексте пишет, когда надо было готовить плов, нашёл ложечку жены в пачке приправ, забыла однажды, а теперь её нет, а ложечка вот, пожалуйста, и как ему от этой ложечки больно.
Так половина комментариев о приправе. Куда они её кладут и как ему её употреблять.
Одна моя знакомая сказала об этом: «С этим придётся смириться. Каждый слышит только себя. Сколько раз в постах про то, что ребенок болеет, писали: “А мой ребёнок в порядке”».
Люди странные.
Как будто мы все – в космосе.
* * *
Всё сложнее, а эхо всё проще,
проще, будто бы сойка поёт,
отвечает, выводит из рощи,
это эхо, а эхо не врёт.
Что нам жизни и смерти чужие?
Не пора ли глаза утереть.
Что – Россия? Мы сами большие.
Нам самим предстоит умереть.
(Денис Новиков)
Или вот ещё – тоже из давно подслушанного, даже не мной: я просто сохранил и тоже уже использовал.
В магазине в отделе замороженных продуктов столкнулись двое мужчин. Один цветущий, толстый, другой – худой. Слова приветствий. Привет-привет, как дела.
Потом здоровяк зычным голосом: «Чота ты исхудал. Жена не кормит, что ли?» – и в бок худого игриво поддалкивает.
«Света умерла в прошлом году, – говорит худой. – Рак».
«Значит, от горя отощал, – констатирует здоровяк. – Вон пельмешки – люблю эти, возьми, рекомендую. А то аж смотреть на тебя больно».
Люди странные.
* * *
А мы, Георгия Иванова
ученики не первый класс,
с утра рубля искали рваного,
а он искал сердешных нас.
Ну, встретились. Теперь на Бронную.
Там, за стеклянными дверьми,
цитату выпали коронную,
сто грамм с достоинством прими.
Стаканчик бросовый, пластмассовый
не устоит пустым никак.
– Об Ариостовой и Тассовой
не надо дуру гнать, чувак.
О Тассовой и Ариостовой
преподавателю блесни.
Полжизни в Гомеле навёрстывай,
ложись на сессии костьми.
А мы – Георгия Иванова,
а мы – за Бога и царя
из лакированного наново
пластмассового стопаря.
…Когда же это было, Господи?
До Твоего явленья нам
на каждом постере и простыне
по всем углам и сторонам.
Ещё до бело-сине-красного,
ещё в зачётных книжках «уд»,
ещё до капитала частного.
– Не ври. Так долго не живут.
Довольно горечи и мелочи.
Созвучий плоских и чужих.
Мы не с Тверского – с Бронной неучи.
Не надо дуру гнать, мужик.
Открыть тебе секрет с отсрочкою
на кругосветный перелёт?
Мы проиграли с первой строчкою.
Там слов порядок был не тот.
(Денис Новиков)
…Было такое стихотворение мальчика-аутиста, Антона Харитонова (он тоже давно уже вырос). Это стихотворение раньше много цитировали, но схлынула волна, мальчик возмужал, проблемы остались, но вот стихотворение уже мало мелькает. Ну я, по крайней мере, давно цитат из этого текста в интернете не видел.
Там у Антона весь текст состоит из перечислений. Простое предложение, иногда сказуемое, иногда только подлежащее. Ну и изредка какие-то второстепенные члены предложения: обстоятельства места или, допустим, дополнение.
Вот оно это стихотворение, самое начало:
«Люди бывают добрые, весёлые, грустные, добрые, хорошие, благодарные, большие люди, маленькие. Гуляют, бегают, прыгают, говорят, смотрят, слушают. Смешливые, барные. Красные. Короткие. Женщины бывают добрые, говорящие, светлые, меховые, горячие, красивые, ледяные, мелкие. Бывают ещё люди без усов. Люди бывают сидячие, стоячие, горячие, теплые, холодные, настоящие, железные. Люди идут домой. Люди ходят в магазин. Люди играют на пианино. Люди играют на рояле. Люди играют на гармошке. Люди идут на Плеханова. Люди стоят возле дома».
Стихотворение тараторит и тараторит, и есть подозрение, что человек просто бесцельно складывает слова (как Адам). Это просто всё, что автор знает про людей, что видел из окна, мог наблюдать квартире или на даче. Ну не очень уж у него получилась богатой на впечатления жизни:
«Люди живут в домиках, в комнате, на кухне, в квартире, в батарее, в коридоре, в ванне, в душе, в бане. Люди уходят, выходят, бегают, люди еще катаются, плавают, купаются, кушают, едят, умирают, снимают носки. Люди слушают радио. Люди не терпят. Люди едят. Говорят. Люди лохматятся».
Я не думаю, что Антон знал, что пишет стихотворение. Это действительно случайный текст. Вразнобой записанные предложения. Они просто постепенно обретают какой-то странный магический ритм. Человек произносит их и раскачивается:
«Люди спешат. Ругаются. Веселые. Серьёзные. Люди барабанят и громыхают. Не лохматятся. Теряются. Рыжие. Глубокие. Люди сдирают кожу. Люди ремонтируют домик, сарай».
И так бы оно и было (просто текст, фонетические и синтаксические каракули), если бы не финал текста.
«Стихотворение», накрутив само себя, вдруг заканчивается. Причем самым пронзительным образом.
«Люди потерпят. Люди рисуют, пишут. Лесные. Люди колют дрова, пилят, топят. Люди еще здороваются, говорят, прыгают, бегают. Люди конечные. Люди летают».
Мальчик просто обрывает текст: ему надоело. Но от него теперь ничего не зависит: в истории русской литературы есть отныне такое стихотворение. Уже без всяких кавычек.
Даже не так.
В космосе русской литературы плавает такой текст и ему снится его автор.