Лучшая поэзия – это сны, которые не записаны. Стихи, которые мы услышали, но не успели записать, но очень хотели.
Проснулся поэт – на губах неясное слово. А во сне всё было так явно: он даже строфику видел.
Вот Бродскому снится сон. И слава богу, кусочек его оказался записан, пусть хоть прямым называнием:
Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты, и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте –
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, – тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
Как это хорошо: ожидание следующего сна, через несколько месяцев, когда героиня сна придет уже родившая, чтоб показать былому возлюбленному его приснившихся детей.
Самое часто цитируемое из речи Бродского на вручении Нобелевской премии это «поэт есть средство существования языка». А еще, уже из интервью: «Язык – начало начал. Если Бог для меня и существует, то это именно язык».
Жаль, что Бродский нигде не сказал, что сон – это начало всех начал. Что там, во сне, возможно, впервые язык и проклюнулся в голове у первого человека: как странный звук, первая формула.
Первый человек проснулся – и повторил это слово, деля его на части.
Мы никогда не узнаем, что он пробормотал.
Но вот не было языка – а вот он впервые проклюнулся.
Это потом его уже можно довести до совершенства.
Переживи всех.
Переживи вновь,
словно они – снег,
пляшущий снег снов.
Переживи углы.
Переживи углом.
Перевяжи узлы
между добром и злом.
Но переживи миг.
И переживи век.
Переживи крик.
Переживи смех.
Переживи стих.
Переживи всех.
(Иосиф Бродский)
Интересно, что могло сниться этому первому проточеловеку, нащупавшему в своей пока только рыкающей и кричащей наяву гортани первое слово?
Как за ним гонится саблезубый тигр? Как он сам пытается догнать антилопу?
Или какая-то катастрофа?
(Вряд ли сны первых людей были менее тревожными, чем наши.)
Вот Ахматова видит свой уже хрестоматийный сон:
«Мой сон я видела в ночь на первое октября. После мировой катастрофы я, одна-одинешенька, стою на земле, на слякоти, на грязи, скольжу, не могу удержаться на ногах, почву размывает. И откуда-то сверху расширяясь по мере приближенья и поэтому все более мне угрожая, низвергается поток, в который соединились все великие реки мира: Нил, Ганг, Волга, Миссисипи... Только этого не хватало». (С этого сна начинается книга воспоминаний Анатолия Наймана об Ахматовой.)
Вполне можно себе представить древнюю-древнюю женщину, которая тоже видела там, в Африке, похожий сон. Только вода сверху, обрушившаяся на нее, не могла носить никаких имен. Она, может, и видела в своей жизни только одну реку. Рядом с которой жила.
Но она вскочила с подстилки из опавших листьев, с мягкого дерна – и, тяжело дыша, уставилась в темноту.
... На всякие длинные праздники любят показывать страшные сказки. Пусть всё и кончится хорошо, но начинается всегда с чего-то сложного, тревожащего.
«Волшебник никогда не опаздывает, Фродо Бэггинс. Как и не приходит рано. Он приходит именно тогда, когда нужно».
И вот начинается история, и там сложный разворачивающийся сюжет: появляется много персонажей, вступающих друг с другом в сложные взаимоотношения. Если бы это было в стихах и текст был бы длинным, мы бы назвали это поэмой.
А если текст оказался не таким длинным, то назвали бы балладой.
Теперь слово «баллада» не в чести. В наши дни такой вид поэзии называют нарративной.
Один из самых известных образчиков нарративной поэзии – это, конечно, «Ворон» Эдгара По.
Я толкнул окно с решеткой, – тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел – и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
«Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, – но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?»
Молвил Ворон: «Никогда».
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда –
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: «Никогда».
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, –
Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда».
Ворон молвил: «Никогда».
(Перевод Константина Бальмонта)
Только скажи «баллада», тут сразу же вспомнится ранее упомянутая Ахматова.
Гумилёв говорил молодой Ахматовой: «Пиши, Аня, баллады».
Она и писала.
И еще – почти жестокие романсы.
Сжала руки под тёмной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
– Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я умру.»
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
... А Фродо Бэггинс уже начал свой путь.
«Фродо переводил взгляд с одного лица на другое, но не встречал ответных взглядов. Казалось, весь Совет опустил глаза, погрузившись в глубокие раздумья. Фродо почувствовал страх, словно сейчас объявят приговор, которого он хоть и ждал, но все надеялся – не пронесет ли мимо. Отдохнуть! Побыть в покое! – отчаянно взывало все его естество. Он встал и заговорил, сначала с усилием, удивленно вслушиваясь в собственные слова. – Я возьму Кольцо. Только я не знаю дороги».
Мы тоже, дорогой Фродо, ее не знаем. Но мы пойдем другим путем, стихотворным. Попытаемся узнать, чего во времена твоего автора еще и не могло быть придумано.
Потому что, пока мы шли, мы обнаружили совершенно новые земли. Такие, какие ни Фродо, ни его автор, ни Эдгар По, никто другой не могли даже представить. У них просто не было для этого подходящих карт. Ну могли писать смешные «чепуховины», всякие лимерики, пятистишие абсурдистского содержания, это правда. Типа такого:
Одна старушонка из Лоха
Себя развлекала не плохо:
Все утро сидела
И в дудку дудела
На кустике чертополоха.
Это лимерик Эдварда Лира. Жизнь его не баловала (астма, сердечные боли, нервы, еще и проблемы потом со зрением), но зато он баловал своих читателей всякими «чепуховинами».
То ли застольными стишками про абсурдность жизни, то ли просто рассказами о забавных событиях. А может, просто дружеской подколкой.
Если бы Эдвард Лир жил сейчас, он бы был, наверное, чемпионом по смешным мемам-картинкам.
Жила-была дама приятная,
На вид совершенно квадратная.
Кто бы с ней не встречался,
От души восхищался:
«До чего это дама квадратная!»
Но вернемся к нашему пути, к нашей дороге. Все эти лимерики, все эти абсурдные стишки мы уже проходили (вот по левую сторону появились одни, вот по правую сторону уехали по правилам набирающей ход дороги другие). Однако есть вещи, которые стали возможны только в новую нашу эпоху.
Например, нейропоэзия: то есть, поэзия поисковых запросов.
Была даже такая интернет-игрушка: автопоэт.
Там алгоритмы составляют зарифмованное произведение из заголовков сегодняшних новостей и уже упомянутых поисковых запросов. Ничего сверхответственного. Система просто определяет размер строчки по ударным и безударным слогам, потом подбирает, на ее «взгляд», подходящий поэтический жанр, ну и находит устраивающие этим условиях строки из уже написанных.
Получается как будто даже интересно. (Но именно «как будто».)
Вот нашел тут пример. Пушкин, его онегинская строфа:
тест на характер человека
что подарить на новый год
синоним к слову картотека
а снег идет а снег идет
енотовидная собака
парфюм по знаку зодиака
как увеличить капитал
скачать владимирский централ
Смешно.
А вот и пресловутая ИИ поэзия.
Она же тоже только живет за счет уже написанного и опубликованного. Повторяет уже созданное.
У меня есть пример из жизни, когда моя студентка на курсах поэтического мастерства вдруг принесла однажды интересный текст.
Но что-то в нем было смутно знакомое.
Потом открыла карты: это ИИ составил из текстов других участников семинара свой текст.
И там были интересные повороты, но на уже чужом материале. Из чужих кубиков.
Интересно, есть ли у этого будущее? Или так и останется в нашей жизни как игрушка?
Сможет ли ИИ когда-нибудь написать что-то похожее на текст Джона Китса, на его «Оду греческой вазе»?
О ты, невеста молчаливых дней,
Питомица покоя векового,
Рассказчица, чьи выдумки верней
И безыскусней вымысла иного,
Какие мифы из тенистых рощ
Аркадии иль Темпы овевают
Твоих богов или героев лики?
Какие девы вечно убегают?
Какой погони и победы мощь?
Какие вакханалии и крики?
Пропетые мелодии нежны,
А непропетые – еще нежнее.
Звените же, свирели тишины,
Чем вы неслышней, тем душе слышнее!
Ты, юноша прекрасный, никогда
Не бросишь петь, как лавр не сбросит листьев;
Любовник смелый, ты не стиснешь в страсти
Возлюбленной своей – но не беда:
Она неувядаема, и счастье
С тобой, пока ты вечен и неистов.
Ах, счастлива весенняя листва,
Которая не знает увяданья,
И счастлив тот, чья музыка нова
И так же бесконечна, как свиданье;
И счастлива любовь – еще трикрат
Счастливее, еще для наслажденья
Трепещущая, как сплетенье веток,
Чей жар не студит сердца невпопад
Тоской развязки и от пресыщенья
Не иссушает горла напоследок!
Кто те, дары несущие во храм?
Суровый жрец, куда ведешь ты телку,
Мычащую моляще к небесам,
С гирляндой роз, наброшенной на холку?
Какой морской иль горный городок
С рядами мирных башен в час закланья
Священный обезлюдел и затих?
Ты, городок, так пуст и одинок,
Что не расскажет ни одно преданье,
Какая смерть на улицах твоих.
О мраморная ваза, ты с толпой
Невинных дев и юношей проворных,
С лесной листвой, с потоптанной травой,
О грация аттическая, в формах
Застывших, ты как вечность, молчаливо
Взыскуешь нас! Немая пастораль!
Когда уйдем и будет нам не больно,
Другим что скажешь ты на их печаль?
Скажи: Прекрасна правда и правдиво
Прекрасное – и этого довольно!
(Перевод Григория Кружкова)
Мне кажется, для такого совершенного текста нужен несовершенный человек. Только он сможет через ошибку, через попытку нащупать, где же эта ошибка прячется, найти идеальный вариант текста.
Как только несовершенный Фродо Бэггинс, именно в силу своего несовершенства (не эльф, не какой другой рыцарь), сможет донести со своим другом роковое кольцо до точки в пространстве и времени, где это кольцо должно будет погибнуть.
... Неужели вы всё сделали и всё дописали даже, господин Фродо?
Фродо отвечает нам, что да. А последние страницы оставлены для нас.
Мы едем в обратный путь, едем на пони. Утро нам подарили в первый день ясное, золотистое. Мы едем мимо полей и перелесков, мы едем мимо утра и дня: а заночуем, где придется.
Мы вспомним, увидев, то дерево, за которым мы спрятались, когда нас нагнал Черный Всадник (мы таких тогда не видели, это после мы уже встретились со всеми вариантами зла). Мы посмотрим на это дерево и подумаем, что путь наш был слишком, слишком долгим.
И опять пройдет день, и опять появятся звезды.
А нам еще ехать и ехать.
Быть может, вовсе не во сне
Возникнет дверь в глухой стене
И растворится предо мной,
Приоткрывая мир иной.
И лунный луч когда-нибудь,
Как тайный знак, укажет путь.
И точно в ответ с низовой дороги в долине послышалось пение:
А Элберет Гилтониэль
Сереврен ренна мириэль
А мэрель эглер Эленнас!
Гилтониэль! О Элберет!
Сиянье в синем храме!
Мы помним твой предвечный свет
За дальними морями!
(«Властелин колец», песенка Фродо)
А нам еще ехать и ехать...
Проснулся поэт – на губах неясное слово. А во сне всё было так явно: он даже строфику видел.
Вот Бродскому снится сон. И слава богу, кусочек его оказался записан, пусть хоть прямым называнием:
Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты, и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте –
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, – тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
Как это хорошо: ожидание следующего сна, через несколько месяцев, когда героиня сна придет уже родившая, чтоб показать былому возлюбленному его приснившихся детей.
Самое часто цитируемое из речи Бродского на вручении Нобелевской премии это «поэт есть средство существования языка». А еще, уже из интервью: «Язык – начало начал. Если Бог для меня и существует, то это именно язык».
Жаль, что Бродский нигде не сказал, что сон – это начало всех начал. Что там, во сне, возможно, впервые язык и проклюнулся в голове у первого человека: как странный звук, первая формула.
Первый человек проснулся – и повторил это слово, деля его на части.
Мы никогда не узнаем, что он пробормотал.
Но вот не было языка – а вот он впервые проклюнулся.
Это потом его уже можно довести до совершенства.
Переживи всех.
Переживи вновь,
словно они – снег,
пляшущий снег снов.
Переживи углы.
Переживи углом.
Перевяжи узлы
между добром и злом.
Но переживи миг.
И переживи век.
Переживи крик.
Переживи смех.
Переживи стих.
Переживи всех.
(Иосиф Бродский)
Интересно, что могло сниться этому первому проточеловеку, нащупавшему в своей пока только рыкающей и кричащей наяву гортани первое слово?
Как за ним гонится саблезубый тигр? Как он сам пытается догнать антилопу?
Или какая-то катастрофа?
(Вряд ли сны первых людей были менее тревожными, чем наши.)
Вот Ахматова видит свой уже хрестоматийный сон:
«Мой сон я видела в ночь на первое октября. После мировой катастрофы я, одна-одинешенька, стою на земле, на слякоти, на грязи, скольжу, не могу удержаться на ногах, почву размывает. И откуда-то сверху расширяясь по мере приближенья и поэтому все более мне угрожая, низвергается поток, в который соединились все великие реки мира: Нил, Ганг, Волга, Миссисипи... Только этого не хватало». (С этого сна начинается книга воспоминаний Анатолия Наймана об Ахматовой.)
Вполне можно себе представить древнюю-древнюю женщину, которая тоже видела там, в Африке, похожий сон. Только вода сверху, обрушившаяся на нее, не могла носить никаких имен. Она, может, и видела в своей жизни только одну реку. Рядом с которой жила.
Но она вскочила с подстилки из опавших листьев, с мягкого дерна – и, тяжело дыша, уставилась в темноту.
... На всякие длинные праздники любят показывать страшные сказки. Пусть всё и кончится хорошо, но начинается всегда с чего-то сложного, тревожащего.
«Волшебник никогда не опаздывает, Фродо Бэггинс. Как и не приходит рано. Он приходит именно тогда, когда нужно».
И вот начинается история, и там сложный разворачивающийся сюжет: появляется много персонажей, вступающих друг с другом в сложные взаимоотношения. Если бы это было в стихах и текст был бы длинным, мы бы назвали это поэмой.
А если текст оказался не таким длинным, то назвали бы балладой.
Теперь слово «баллада» не в чести. В наши дни такой вид поэзии называют нарративной.
Один из самых известных образчиков нарративной поэзии – это, конечно, «Ворон» Эдгара По.
Я толкнул окно с решеткой, – тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел – и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
«Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, – но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?»
Молвил Ворон: «Никогда».
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда –
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: «Никогда».
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове «Никогда»,
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, –
Я шепнул: «Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда».
Ворон молвил: «Никогда».
(Перевод Константина Бальмонта)
Только скажи «баллада», тут сразу же вспомнится ранее упомянутая Ахматова.
Гумилёв говорил молодой Ахматовой: «Пиши, Аня, баллады».
Она и писала.
И еще – почти жестокие романсы.
Сжала руки под тёмной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
– Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я умру.»
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
... А Фродо Бэггинс уже начал свой путь.
«Фродо переводил взгляд с одного лица на другое, но не встречал ответных взглядов. Казалось, весь Совет опустил глаза, погрузившись в глубокие раздумья. Фродо почувствовал страх, словно сейчас объявят приговор, которого он хоть и ждал, но все надеялся – не пронесет ли мимо. Отдохнуть! Побыть в покое! – отчаянно взывало все его естество. Он встал и заговорил, сначала с усилием, удивленно вслушиваясь в собственные слова. – Я возьму Кольцо. Только я не знаю дороги».
Мы тоже, дорогой Фродо, ее не знаем. Но мы пойдем другим путем, стихотворным. Попытаемся узнать, чего во времена твоего автора еще и не могло быть придумано.
Потому что, пока мы шли, мы обнаружили совершенно новые земли. Такие, какие ни Фродо, ни его автор, ни Эдгар По, никто другой не могли даже представить. У них просто не было для этого подходящих карт. Ну могли писать смешные «чепуховины», всякие лимерики, пятистишие абсурдистского содержания, это правда. Типа такого:
Одна старушонка из Лоха
Себя развлекала не плохо:
Все утро сидела
И в дудку дудела
На кустике чертополоха.
Это лимерик Эдварда Лира. Жизнь его не баловала (астма, сердечные боли, нервы, еще и проблемы потом со зрением), но зато он баловал своих читателей всякими «чепуховинами».
То ли застольными стишками про абсурдность жизни, то ли просто рассказами о забавных событиях. А может, просто дружеской подколкой.
Если бы Эдвард Лир жил сейчас, он бы был, наверное, чемпионом по смешным мемам-картинкам.
Жила-была дама приятная,
На вид совершенно квадратная.
Кто бы с ней не встречался,
От души восхищался:
«До чего это дама квадратная!»
Но вернемся к нашему пути, к нашей дороге. Все эти лимерики, все эти абсурдные стишки мы уже проходили (вот по левую сторону появились одни, вот по правую сторону уехали по правилам набирающей ход дороги другие). Однако есть вещи, которые стали возможны только в новую нашу эпоху.
Например, нейропоэзия: то есть, поэзия поисковых запросов.
Была даже такая интернет-игрушка: автопоэт.
Там алгоритмы составляют зарифмованное произведение из заголовков сегодняшних новостей и уже упомянутых поисковых запросов. Ничего сверхответственного. Система просто определяет размер строчки по ударным и безударным слогам, потом подбирает, на ее «взгляд», подходящий поэтический жанр, ну и находит устраивающие этим условиях строки из уже написанных.
Получается как будто даже интересно. (Но именно «как будто».)
Вот нашел тут пример. Пушкин, его онегинская строфа:
тест на характер человека
что подарить на новый год
синоним к слову картотека
а снег идет а снег идет
енотовидная собака
парфюм по знаку зодиака
как увеличить капитал
скачать владимирский централ
Смешно.
А вот и пресловутая ИИ поэзия.
Она же тоже только живет за счет уже написанного и опубликованного. Повторяет уже созданное.
У меня есть пример из жизни, когда моя студентка на курсах поэтического мастерства вдруг принесла однажды интересный текст.
Но что-то в нем было смутно знакомое.
Потом открыла карты: это ИИ составил из текстов других участников семинара свой текст.
И там были интересные повороты, но на уже чужом материале. Из чужих кубиков.
Интересно, есть ли у этого будущее? Или так и останется в нашей жизни как игрушка?
Сможет ли ИИ когда-нибудь написать что-то похожее на текст Джона Китса, на его «Оду греческой вазе»?
О ты, невеста молчаливых дней,
Питомица покоя векового,
Рассказчица, чьи выдумки верней
И безыскусней вымысла иного,
Какие мифы из тенистых рощ
Аркадии иль Темпы овевают
Твоих богов или героев лики?
Какие девы вечно убегают?
Какой погони и победы мощь?
Какие вакханалии и крики?
Пропетые мелодии нежны,
А непропетые – еще нежнее.
Звените же, свирели тишины,
Чем вы неслышней, тем душе слышнее!
Ты, юноша прекрасный, никогда
Не бросишь петь, как лавр не сбросит листьев;
Любовник смелый, ты не стиснешь в страсти
Возлюбленной своей – но не беда:
Она неувядаема, и счастье
С тобой, пока ты вечен и неистов.
Ах, счастлива весенняя листва,
Которая не знает увяданья,
И счастлив тот, чья музыка нова
И так же бесконечна, как свиданье;
И счастлива любовь – еще трикрат
Счастливее, еще для наслажденья
Трепещущая, как сплетенье веток,
Чей жар не студит сердца невпопад
Тоской развязки и от пресыщенья
Не иссушает горла напоследок!
Кто те, дары несущие во храм?
Суровый жрец, куда ведешь ты телку,
Мычащую моляще к небесам,
С гирляндой роз, наброшенной на холку?
Какой морской иль горный городок
С рядами мирных башен в час закланья
Священный обезлюдел и затих?
Ты, городок, так пуст и одинок,
Что не расскажет ни одно преданье,
Какая смерть на улицах твоих.
О мраморная ваза, ты с толпой
Невинных дев и юношей проворных,
С лесной листвой, с потоптанной травой,
О грация аттическая, в формах
Застывших, ты как вечность, молчаливо
Взыскуешь нас! Немая пастораль!
Когда уйдем и будет нам не больно,
Другим что скажешь ты на их печаль?
Скажи: Прекрасна правда и правдиво
Прекрасное – и этого довольно!
(Перевод Григория Кружкова)
Мне кажется, для такого совершенного текста нужен несовершенный человек. Только он сможет через ошибку, через попытку нащупать, где же эта ошибка прячется, найти идеальный вариант текста.
Как только несовершенный Фродо Бэггинс, именно в силу своего несовершенства (не эльф, не какой другой рыцарь), сможет донести со своим другом роковое кольцо до точки в пространстве и времени, где это кольцо должно будет погибнуть.
... Неужели вы всё сделали и всё дописали даже, господин Фродо?
Фродо отвечает нам, что да. А последние страницы оставлены для нас.
Мы едем в обратный путь, едем на пони. Утро нам подарили в первый день ясное, золотистое. Мы едем мимо полей и перелесков, мы едем мимо утра и дня: а заночуем, где придется.
Мы вспомним, увидев, то дерево, за которым мы спрятались, когда нас нагнал Черный Всадник (мы таких тогда не видели, это после мы уже встретились со всеми вариантами зла). Мы посмотрим на это дерево и подумаем, что путь наш был слишком, слишком долгим.
И опять пройдет день, и опять появятся звезды.
А нам еще ехать и ехать.
Быть может, вовсе не во сне
Возникнет дверь в глухой стене
И растворится предо мной,
Приоткрывая мир иной.
И лунный луч когда-нибудь,
Как тайный знак, укажет путь.
И точно в ответ с низовой дороги в долине послышалось пение:
А Элберет Гилтониэль
Сереврен ренна мириэль
А мэрель эглер Эленнас!
Гилтониэль! О Элберет!
Сиянье в синем храме!
Мы помним твой предвечный свет
За дальними морями!
(«Властелин колец», песенка Фродо)
А нам еще ехать и ехать...