Вопросы: Елена Албул
Здравствуйте, друзья. Я с огромным удовольствием представляю вам нашего сегодняшнего гостя. Это Алексей Витаков – поэт, прозаик, автор-исполнитель, художественный руководитель и член жюри различных фестивалей, причем фестивалей не только музыкальных, но и литературных. Лауреат Всемирного литературного форума имени Константина Нефедьева, лауреат литературной премии журнала «Москва», лауреат литературной премии «Поющие письмена». Алексей Витаков – автор восьми книг.
Алексей у нас отважно согласился не просто на интервью, а на интервью в черно-белом формате. То есть формат такой: в руках ничего, в карманах – тоже. Вопросов гость не знает, не согласовывали с ним ничего, порядок будет хаотичный. Суть в том, что белые полоски – это то, что вот легко и приятно. Черные полоски – там могут быть вопросы, которые требуют обсуждения. Может быть, не очень приятные. Итак, достаем.
Дороги, по которым вы могли пойти, но не пошли? Были такие в вашей жизни? Жалеете о какой-то из них?
Да, дороги, по которым вы могли бы пойти, но не пошли. А я вам скажу, почему этот вопрос тут появился. Потому что я очень постаралась собрать информацию и не нашла об одном периоде вообще ничего. Ну вот как-то вот до 95-го года все очень туманно. И я думаю, что может быть там затерялись какие-то дороги в этом тумане.
Знаете, я в 95-м году, а точнее с 85-го жил в Смоленске. И жил я по 99-й год. Собственно, я набирал силы, я созревал, наверное, как человек, который планировал стать сочинителем. И Смоленск — это древнейший город, вы знаете. Первый русский город, кстати говоря, и единственный, который отстоял свою независимость, когда пришли войска Батыя в XIII веке. И меня, помню, тогда это настолько впечатлила эта история… То есть таким образом появилась новая страна Белая Русь. Почему она белая, потому что без монголов, поэтому ее стали называть белой.
Да? Я этого не знала.
Да, благодаря победе Смоленска, Меркурию Смоленскому. То есть, если вы приедете в Смоленск в Успенский собор, то с левой стороны от алтаря можно увидеть боевые сандалии Меркурия Смоленского.
Настоящие?
Настоящие, да. Шлем и копье утащили французы, думая, что они золотые, еще когда отступали. А сандалии бросили. О Меркурии можно долго говорить.
Вы давайте о себе. О дорогах. У нас сейчас такой «о себе» разговор.
И, собственно говоря, вся эта моя дорога была. Я жил в Смоленске. В 21 год стал отцом, у меня родился сын. Собственно, работал на производстве, справлялся с 90-ми. При этом нужно было не просто кормить семью, заниматься творчеством, а еще двигаться. То есть в итоге стал членом Союза писателей России в 98-м году.
Идем дальше, переходим.
Кто дал вам в руки гитару и научил играть? Кто или что привлекло вас к песням? Вы знаете, я вообще считаю, что песня, она в жизни человека появляется самая первая, еще до стихов, до прозы, до радиопередач, до квартиры, машины. Потому что песня – молоко матери.
Колыбельная.
Конечно. Песня – это напевы бабушек. Особенно, кто был в северных деревнях, знает, что там вообще без этого никак. У меня даже есть вот такая история для знатоков. На севере есть обряд перепекания младенца. Это когда берут недоношенного ребенка семимесячного и обмазывают тестом.
И кладут в печку горячую. Ну, теплую.
В теплую, да. А рядом садится мать и начинает петь обрядовую песню. Вот я эти песни слышал. Вопрос! Для чего мать садится рядом с печкой и начинает петь обрядовую песню?
Это вы меня спрашиваете?
Да. Все время вы меня.
Наверное, чтобы ему не было страшно.
У нас нет минуты на размышление, как в «Что? Где? Когда?», поэтому я помогу. На самом деле она поет обрядовую песню для того, чтобы не перепечь ребенка. Она засекает время. В деревнях не было часов. И все время либо по молитве, либо по песне. И вот поэтому, поскольку я вырос в северной деревне, я это слышал постоянно.
Но видеть не видели обряда такого?
Видел. Естественно, я в нем никак не участвовал, но вот так вот издалека. И, кстати, не только этот обряд. Там был обряд запевания боли, запевания переломов, запевания ожогов. На самом деле мы, если так рассуждать, мы потеряли какую-то невероятную медицинскую цивилизацию. Перейдя на фарм весь, мы потеряли что-то другое. Что-то другое, чем владели наши предки, другую медицину. И естественно песня, она появилась у меня прямо непосредственно с самого раннего детства.
Но все-таки гитару кто-то дал.
Дальше, естественно, были ребята во дворе. Кто-то играл. Это уже в Рыбинске. Играли много. Играли от «Битлов» до «Машины времени». Некоторые бардовские песни залетали в дворовый фольклор. Я начал учиться вот так вот во дворе понемножку, по аккорду, по два.
Ну поехали дальше.
Вы придумываете фестивали, организуете их, работаете в жюри. Можно назвать вас человеком с миссией, служителем идеи? Вы знаете, организовывать фестивали достаточно сложно и очень ответственно. И когда ты что-то организовываешь, что-то делаешь, естественно, у тебя много возникает всяких проблем и даже личностного характера, человеческого. Очень много недоброжелателей, очень много зависти. Ну как в обычной среде. Особенно, если у тебя проект оказался успешным, то мгновенно понимаешь, кто твой друг, а кто твой враг. То есть на тебя валятся все шишки, любая клевета, которая только может быть. И это тоже нужно. Это как часть профессии, наверное, как часть твоего дела, тоже нужно уметь выдержать. Как вот балерина выдерживает толчёное стекло в пуантах. Поэтому, конечно, и происходит и потеря людей, рвутся связи, кто-то начинает тебе мстить всю жизнь за то, что ты его куда-то не пригласил. Но с другой стороны очень много благодарных людей. Их больше, их во много раз больше. И ты видишь потом в итоге результат. И если ты смог помочь еще человеку не просто как какой-то, скажем, социальный лифт получить, а даже материально. Вот у нас, допустим, на фестивале «Покровский собор» существуют прямые такие материальные поощрения. И мы их прямо даем, эти деньги, прямо здесь на сцене в конверте, и человек уходит. Вот он пришел в одних ботинках, а уехал на машине ошарашенный: «А разве так бывает?». Бывает! И когда тебе это удается, это очень сложно на самом деле в наше время, да и вообще всегда. Но вот как раз я очень благодарен Михаилу Михайловичу Хубутия, который, собственно, является президентом этого фестиваля. И он учредил такую премию. То есть мы все ему благодарны.
Да, но вы все-такие не отходите от центрального момента. Вы человек с миссией? Вы же не бросаете все это дело? Отваливаются друзья, кто-то мстит всю жизнь и так далее. Хочется в какой-то момент сказать: «Да пропади оно все пропадом»! Или не хочется так сказать? Или хочется сказать: «Нет, я живу на земле для этого».
Я боюсь всяких громких слов. Я считаю так: я был с детства очень упертым. И если я чувствую препятствие в разном виде и даже чувствую какие-то недоброжелательные высказывания, попытки вреда, клеветы, еще что-то, я наоборот начинаю заводиться. И я в свой боксерский угол с поражением не уйду. Не получится. Никогда. Вот так, наверное.
Мы вернемся к «Покровскому собору». Я только сейчас скажу, какое количество там было заявок. Больше 3000, кажется, да? Вот все эти люди, собственно, вы для них олицетворяете фестиваль, вы его художественный руководитель. Вот это важно? Это ваша миссия и есть?
Я боюсь, я же говорю, вот таких громких слов. Просто мне этим нравится заниматься. Я очень увлекающий человек. То есть, если я сажусь писать роман, я пишу, пока у меня не сломается спина. Понимаете? То есть страдают все, вся семья, потому что я ничем не занимаюсь. Там жена вынуждена приносить в рабочий кабинет тарелку супа, потому что мне некогда дойти до кухни, чтобы поесть. То есть я такой. Я завожусь, я во что-то вцепился, и я это догрызаю. Точно так же и что касается организации. Ведь это тоже такой же творческий процесс. Ты постоянно креативишь, ты постоянно что-то придумываешь. Придумаешь то, чего до тебя не было. Вот на том же самом «Покровском соборе», та самая битва восьмерки, когда они парами выступают. Но на всех фестивалях это обычный конкурс, где объявляется лауреаты, им говорят: «Вот вам диплом. Вот вам медалька. Теперь идите отсюда, мы вас больше не хотим видеть». Вот приблизительно, что происходит на всех фестивалях. Ну, то есть куда человек с медалью дальше? Вот он получил медаль Грушинского фестиваля. Что он с ней будет делать? Ничего, ему некуда пойти. Там нет социального лифта. Чтобы его создать, нужно напрягаться, и это самому интересно. Поэтому я организацию считаю тоже творческим процессом. А по поводу миссии, наверное, я все-таки боюсь сказать.
Так, давайте продолжим.
Ваше выступление самое первое, самое запомнившееся, самое провальное, самое лучшее. Или оно еще впереди? Вы знаете, сразу скажу, провалов у меня было гораздо больше, чем побед.
Всегда приятно поговорить о провалах. Давайте.
Были разные провалы, были эксперименты с дуэтом, когда мы вроде репетировали, сделали раскладку, потом вышли и запели кто куда. Причем это полный зал в Политехническом музее. Такая была смешная история там. Это опять же зависит от тебя, насколько ты оцениваешь. Если ты провалился и при этом начинаешь себя успокаивать – все хорошо, люди же суть-то услышали, а как ты спел – это уже неважно. Вот когда начинаешь себя успокаивать, то жди еще провала или целой цепочки. Если ты начинаешь решать проблему внутри себя, то ты ее решишь. Может быть, не сразу. Но в итоге все равно решишь и победишь, потому что человек так устроен. Человек рождается победителем. Он не рождается пораженцем. Пораженцем он делает себе сам.
Можно родиться смелым, и ты будешь просто смелым. А если ты не смелый, но ты преодолел, то это уже совсем другая смелость, правда?
Да-да, ты можешь не быть победителем в полном смысле этого слова. Здесь, опять же, как сам ты себя оцениваешь. Ведь победа – это сделать первый шаг. Как это там? «Дорогу осилит идущий» и «путь в тысячу ли начинается с первого шага». Вот если ты сделал его, ты уже победил, даже если у тебя что-то не получилось, ты его сделал. Это так же, как белый лист, и ты не знаешь, с чего начинать. И этот белый лист многих пугает. Но если ты преодолел себя, и нашел в себе то, ради чего ты будешь это говорить. Ведь нет никакого смысла повторять какими-то другими словами то, что до тебя было сказано миллион раз. То есть ты должен… Ты должен нести удивление. Это было в Смоленске. Есть такой там парк и такие две арочки друг напротив друга. Лев и львица сидит. И в этих арочках, я помню, мы абсолютно никому не нужные такие стояли с этими гитарами. Значит, нам дали зал, мы пришли в зал, в зал никто не пришел. В зал никто не пришел, не было продано ни одного билета. И мы, значит, вдвоем пошли, еще с моим компаньоном, пошли в эти арочки и стали петь там. Вот как пели на Арбате раньше и стали петь. И народ стал собираться. Народ стал собираться и слушать. И мы поняли, что мы победили. Мы не ушли домой, мы не ушли пускать сопли и слюни, не пошли в магазин для того, чтобы залить все это дело, эту депрессию и тоску. А как-то само так получилось, что мы просто пришли в парк и в этой арке начали петь. Это все равно внутренний стержень, человек, который готов бороться. Вот он так всегда поступит. Я не то, что себя хвалю! Может быть, я не знаю, кто был инициатором этого всего. Но неважно, кто. Важно, что мы это сделали. Это было первое выступление, после которого стали подходить к нам люди, стали нас потом узнавать, и таким образом мы стали… Вокруг нас стали появляться зрители. Зрители, которые стали ходить на нас. Вот такие вот дела. Вот оно самое провальное и было самым лучшим.
В каждом провале, оказывается, есть такой трамплин. Класс!
А последние четыре года я выступаю с замечательным гитаристом. Он работал в группе «Манго-манго». Собственно, сам продюсер всех их альбомов. И я хочу сказать, что если вы находили в интернете наши выступления, там слышно все, что это, конечно, совсем другой уровень. И многие скажут что это не бардовская песня. Очень уж виртуозно всё на гитаре. Но я говорю, что авторская песня – это не форма музыкальная. Это другое. Это, во-первых, всегда содержание, и это особый вид дыхания. Особый вид дыхания. Я его распознаю сразу. Кто бы как не играл и к какой бы стилистике ни обращался. Но вот это сразу слышно.
Так, давайте будем заканчивать этот наш блок.
Авторская песня – наш национальный феномен, но барды есть не только у нас. Знакомы ли вы с творчеством авторов-исполнителей других стран? Кто вам ближе? Кто нет? Естественно, авторская песня абсолютно наш национальный феномен. То есть когда мы говорим о французском шансоне, всегда говорю: «Стоп, ребят». Тот же самый французский шансон – это фольклор городских улиц. Это фольклор города. Это человек, который поет о любви к женщине, про цветы, про вкусные булочки, которые выпекают на парижских улицах или еще где-то. А у нас «наш национальный феномен». Я почему говорю? Если мы говорим о каких-то индивидуальных, каких-то единичных явлениях, то да. Но в этом нет феномена, а у нас есть, потому что в стране каждый год проходит больше 200 фестивалей. Вы понимаете, что приезжая на каждый фестиваль, даже я не говорю о таких крупных городах, как Воронеж, Самара или Владивосток, даже в какой-нибудь Елец приезжаешь, а там есть свои звёзды. Вот они выходят там из кустов и начинают играть. И хорошие песни! Понимаете, вот, в чём удивление! То есть у нас огромная, огромная аудитория людей, которые занимаются авторской песней. Да, сейчас она стала более возрастная, но, опять же, это всё поправимо. Молодежь должна прийти в авторскую песню. Я считаю, что задача такого проекта и задача, допустим, того же «Покровского собора», кстати, сделать опять модным образ человека с гитарой.
Мы продолжаем.
Вы верите, что книги способны изменить мир? Как бы вы отнеслись к госзаказу на правильные книги? Естественно. Книги способны изменить мир, так как они способны изменить судьбу одного человека.
Несколько романов я сам написал на заказ, но это не значит, что я сидел и мучился. Я с большим, с огромным удовольствием. Допустим, попросил меня человек написать о III веке, о первых праславянах в контакте с Римской империей. Я написал роман, который называется «По прозвищу Белка». Это III век нашей эры, во времена правления Филиппа Араба, римского императора. И написал о провинции, об Африканской провинции, где разворачивался этот роман. Изучил, так сказать, все и написал роман. Да, он, с одной стороны как бы был заказной. То есть у меня был заказчик, который оплачивал эту работу. Но в то же время я занимался любимым делом.
А почему он решил заказать? Что им двигало? Почему должен был появиться этот роман?
Дело в том, что он увлекался. Он, к сожалению, сейчас уже на том свете. Он увлекался разными праславянскими историями и всем, что касалось времен до появления серьезных упоминаний о наших предках. Он вот туда, поглубже. Он хотел: «А кто же вот они были? С кем воевали римляне? Как вообще происходил контакт с такой цивилизацией, как Римская Империя»? И у него было издательство. И он прямо мне говорит: «Я хочу, чтобы ты этой темой занялся, и мне нужен как раз II, III, максимум IV век». Как происходило поселение на берегах того же Дона, сейчас он называется Днепром, верхним Борисфеном, как он раньше назывался. Я просто погрузился. Я пообщался с археологами, меня свозили на раскопы разного вида, но сказали приблизительно как это может быть. Действительно, III, IV век - это очень тяжело. И очень много, конечно, достраивать пришлось воображением, но тем не менее, он принял этот роман. Роман был напечатан и в общем получил жизнь. Еще один роман… Ко мне наше общество понтийских греков тоже обратилась ко мне.
А, есть такое, да, общество, угу.
Мы очень близко дружим, и их тема, конечно, волнует, греческого геноцида, 15-й, 16-й год, это XX век. Это представляете, куда мне приходится перемещаться. А тема эта очень сложная, и XX век не совсем моё, особенно Первая мировая война. И тем не менее я согласился писать его и тоже получил огромное удовольствие, когда писал о понтийских греках. Ну если так можно назвать, потому что всё-таки роман тяжелый в том смысле, что много страданий там человеческих. Еще один роман я писал – это уже в XVII век – о казаках южных украин. Южными украинами назывались территории, которые идут за верхним Доном, это Липецкая область. Когда говорят «с Дона выдачи нет», речь не шла о нижнем Доне шолоховском, а речь шла о верхнем всегда, потому что именно за Дон убегали крепостные, или кто избегал уголовной ответственности, а тут уже казаки не выдавали, потому что там человек получал надел, если он готов был служить казаком. А служба была очень тяжёлая. Поэтому вот такой роман-набег я тоже написал. И тоже была совершенно потрясающая история, как 200 казаков уже будучи возрастными, то есть их не взяли в основные войска, они на пенсии, и 200 казаков неделю сдерживали стотысячную армию хана Джанибека. Вот мы говорим «300 спартанцев», весь мир восхищается. Посмотрите, что у нас происходило!
Ну вот это как раз то самое, что книга способна изменить мир. Она может изменить. Давайте не будем замахиваться на мир. Она должна изменять нас.
Если одного человека изменяет, значит изменяет мир. Говорят, рано или поздно все поэты приходят к прозе. Определенно. И перестают писать стихи, ведь поэзия измены не прощает. Как в вас уживаются поэт и прозаик? Я вообще с этим не согласен. Абсолютно я с этим не согласен, что поэзия измены не прощает. Вообще, поэзия и проза – это два крыла на самом деле одного большого самолёта. Лично, что касается меня, совершенно не мешает. То есть, конечно, когда ты пишешь роман, тебе не до стихов. Это также, как ты же когда работаешь с музыкой, тебе не до прозы. Вот здесь – да. Параллельно делать невозможно. Но в целом в жизни…
То есть вы закончили роман, и стихи могут прийти.
Да, конечно. И потом, поэзия, она же не спрашивает. Это прозу ты садишься и работаешь. Хочешь-не хочешь, а прямо у тебя должен быть график. Я вот для себя знаю, что с 6 до 9 утра я железно, потому что если начинаю писать после обеда, все нужно будет переписывать всё. Все, голова, она по-другому работает. Это у меня так! Кто-то ночами пишет, и у него получается. У меня не получается. И мы же не случайно начали наш разговор именно со Стивенсона, который был и поэтом, и прозаиком. Весь мир его знает больше как прозаика, но он был всё-таки блестящий поэт еще плюс ко всему.
Это здорово. Итак, друзья, я уверена, что сегодня вам было очень интересно. Спасибо вам, Алексей. Смотрите наши передачи и пишите стихи и читайте стихи.
Алексей у нас отважно согласился не просто на интервью, а на интервью в черно-белом формате. То есть формат такой: в руках ничего, в карманах – тоже. Вопросов гость не знает, не согласовывали с ним ничего, порядок будет хаотичный. Суть в том, что белые полоски – это то, что вот легко и приятно. Черные полоски – там могут быть вопросы, которые требуют обсуждения. Может быть, не очень приятные. Итак, достаем.
Дороги, по которым вы могли пойти, но не пошли? Были такие в вашей жизни? Жалеете о какой-то из них?
Да, дороги, по которым вы могли бы пойти, но не пошли. А я вам скажу, почему этот вопрос тут появился. Потому что я очень постаралась собрать информацию и не нашла об одном периоде вообще ничего. Ну вот как-то вот до 95-го года все очень туманно. И я думаю, что может быть там затерялись какие-то дороги в этом тумане.
Знаете, я в 95-м году, а точнее с 85-го жил в Смоленске. И жил я по 99-й год. Собственно, я набирал силы, я созревал, наверное, как человек, который планировал стать сочинителем. И Смоленск — это древнейший город, вы знаете. Первый русский город, кстати говоря, и единственный, который отстоял свою независимость, когда пришли войска Батыя в XIII веке. И меня, помню, тогда это настолько впечатлила эта история… То есть таким образом появилась новая страна Белая Русь. Почему она белая, потому что без монголов, поэтому ее стали называть белой.
Да? Я этого не знала.
Да, благодаря победе Смоленска, Меркурию Смоленскому. То есть, если вы приедете в Смоленск в Успенский собор, то с левой стороны от алтаря можно увидеть боевые сандалии Меркурия Смоленского.
Настоящие?
Настоящие, да. Шлем и копье утащили французы, думая, что они золотые, еще когда отступали. А сандалии бросили. О Меркурии можно долго говорить.
Вы давайте о себе. О дорогах. У нас сейчас такой «о себе» разговор.
И, собственно говоря, вся эта моя дорога была. Я жил в Смоленске. В 21 год стал отцом, у меня родился сын. Собственно, работал на производстве, справлялся с 90-ми. При этом нужно было не просто кормить семью, заниматься творчеством, а еще двигаться. То есть в итоге стал членом Союза писателей России в 98-м году.
Идем дальше, переходим.
Кто дал вам в руки гитару и научил играть? Кто или что привлекло вас к песням? Вы знаете, я вообще считаю, что песня, она в жизни человека появляется самая первая, еще до стихов, до прозы, до радиопередач, до квартиры, машины. Потому что песня – молоко матери.
Колыбельная.
Конечно. Песня – это напевы бабушек. Особенно, кто был в северных деревнях, знает, что там вообще без этого никак. У меня даже есть вот такая история для знатоков. На севере есть обряд перепекания младенца. Это когда берут недоношенного ребенка семимесячного и обмазывают тестом.
И кладут в печку горячую. Ну, теплую.
В теплую, да. А рядом садится мать и начинает петь обрядовую песню. Вот я эти песни слышал. Вопрос! Для чего мать садится рядом с печкой и начинает петь обрядовую песню?
Это вы меня спрашиваете?
Да. Все время вы меня.
Наверное, чтобы ему не было страшно.
У нас нет минуты на размышление, как в «Что? Где? Когда?», поэтому я помогу. На самом деле она поет обрядовую песню для того, чтобы не перепечь ребенка. Она засекает время. В деревнях не было часов. И все время либо по молитве, либо по песне. И вот поэтому, поскольку я вырос в северной деревне, я это слышал постоянно.
Но видеть не видели обряда такого?
Видел. Естественно, я в нем никак не участвовал, но вот так вот издалека. И, кстати, не только этот обряд. Там был обряд запевания боли, запевания переломов, запевания ожогов. На самом деле мы, если так рассуждать, мы потеряли какую-то невероятную медицинскую цивилизацию. Перейдя на фарм весь, мы потеряли что-то другое. Что-то другое, чем владели наши предки, другую медицину. И естественно песня, она появилась у меня прямо непосредственно с самого раннего детства.
Но все-таки гитару кто-то дал.
Дальше, естественно, были ребята во дворе. Кто-то играл. Это уже в Рыбинске. Играли много. Играли от «Битлов» до «Машины времени». Некоторые бардовские песни залетали в дворовый фольклор. Я начал учиться вот так вот во дворе понемножку, по аккорду, по два.
Ну поехали дальше.
Вы придумываете фестивали, организуете их, работаете в жюри. Можно назвать вас человеком с миссией, служителем идеи? Вы знаете, организовывать фестивали достаточно сложно и очень ответственно. И когда ты что-то организовываешь, что-то делаешь, естественно, у тебя много возникает всяких проблем и даже личностного характера, человеческого. Очень много недоброжелателей, очень много зависти. Ну как в обычной среде. Особенно, если у тебя проект оказался успешным, то мгновенно понимаешь, кто твой друг, а кто твой враг. То есть на тебя валятся все шишки, любая клевета, которая только может быть. И это тоже нужно. Это как часть профессии, наверное, как часть твоего дела, тоже нужно уметь выдержать. Как вот балерина выдерживает толчёное стекло в пуантах. Поэтому, конечно, и происходит и потеря людей, рвутся связи, кто-то начинает тебе мстить всю жизнь за то, что ты его куда-то не пригласил. Но с другой стороны очень много благодарных людей. Их больше, их во много раз больше. И ты видишь потом в итоге результат. И если ты смог помочь еще человеку не просто как какой-то, скажем, социальный лифт получить, а даже материально. Вот у нас, допустим, на фестивале «Покровский собор» существуют прямые такие материальные поощрения. И мы их прямо даем, эти деньги, прямо здесь на сцене в конверте, и человек уходит. Вот он пришел в одних ботинках, а уехал на машине ошарашенный: «А разве так бывает?». Бывает! И когда тебе это удается, это очень сложно на самом деле в наше время, да и вообще всегда. Но вот как раз я очень благодарен Михаилу Михайловичу Хубутия, который, собственно, является президентом этого фестиваля. И он учредил такую премию. То есть мы все ему благодарны.
Да, но вы все-такие не отходите от центрального момента. Вы человек с миссией? Вы же не бросаете все это дело? Отваливаются друзья, кто-то мстит всю жизнь и так далее. Хочется в какой-то момент сказать: «Да пропади оно все пропадом»! Или не хочется так сказать? Или хочется сказать: «Нет, я живу на земле для этого».
Я боюсь всяких громких слов. Я считаю так: я был с детства очень упертым. И если я чувствую препятствие в разном виде и даже чувствую какие-то недоброжелательные высказывания, попытки вреда, клеветы, еще что-то, я наоборот начинаю заводиться. И я в свой боксерский угол с поражением не уйду. Не получится. Никогда. Вот так, наверное.
Мы вернемся к «Покровскому собору». Я только сейчас скажу, какое количество там было заявок. Больше 3000, кажется, да? Вот все эти люди, собственно, вы для них олицетворяете фестиваль, вы его художественный руководитель. Вот это важно? Это ваша миссия и есть?
Я боюсь, я же говорю, вот таких громких слов. Просто мне этим нравится заниматься. Я очень увлекающий человек. То есть, если я сажусь писать роман, я пишу, пока у меня не сломается спина. Понимаете? То есть страдают все, вся семья, потому что я ничем не занимаюсь. Там жена вынуждена приносить в рабочий кабинет тарелку супа, потому что мне некогда дойти до кухни, чтобы поесть. То есть я такой. Я завожусь, я во что-то вцепился, и я это догрызаю. Точно так же и что касается организации. Ведь это тоже такой же творческий процесс. Ты постоянно креативишь, ты постоянно что-то придумываешь. Придумаешь то, чего до тебя не было. Вот на том же самом «Покровском соборе», та самая битва восьмерки, когда они парами выступают. Но на всех фестивалях это обычный конкурс, где объявляется лауреаты, им говорят: «Вот вам диплом. Вот вам медалька. Теперь идите отсюда, мы вас больше не хотим видеть». Вот приблизительно, что происходит на всех фестивалях. Ну, то есть куда человек с медалью дальше? Вот он получил медаль Грушинского фестиваля. Что он с ней будет делать? Ничего, ему некуда пойти. Там нет социального лифта. Чтобы его создать, нужно напрягаться, и это самому интересно. Поэтому я организацию считаю тоже творческим процессом. А по поводу миссии, наверное, я все-таки боюсь сказать.
Так, давайте продолжим.
Ваше выступление самое первое, самое запомнившееся, самое провальное, самое лучшее. Или оно еще впереди? Вы знаете, сразу скажу, провалов у меня было гораздо больше, чем побед.
Всегда приятно поговорить о провалах. Давайте.
Были разные провалы, были эксперименты с дуэтом, когда мы вроде репетировали, сделали раскладку, потом вышли и запели кто куда. Причем это полный зал в Политехническом музее. Такая была смешная история там. Это опять же зависит от тебя, насколько ты оцениваешь. Если ты провалился и при этом начинаешь себя успокаивать – все хорошо, люди же суть-то услышали, а как ты спел – это уже неважно. Вот когда начинаешь себя успокаивать, то жди еще провала или целой цепочки. Если ты начинаешь решать проблему внутри себя, то ты ее решишь. Может быть, не сразу. Но в итоге все равно решишь и победишь, потому что человек так устроен. Человек рождается победителем. Он не рождается пораженцем. Пораженцем он делает себе сам.
Можно родиться смелым, и ты будешь просто смелым. А если ты не смелый, но ты преодолел, то это уже совсем другая смелость, правда?
Да-да, ты можешь не быть победителем в полном смысле этого слова. Здесь, опять же, как сам ты себя оцениваешь. Ведь победа – это сделать первый шаг. Как это там? «Дорогу осилит идущий» и «путь в тысячу ли начинается с первого шага». Вот если ты сделал его, ты уже победил, даже если у тебя что-то не получилось, ты его сделал. Это так же, как белый лист, и ты не знаешь, с чего начинать. И этот белый лист многих пугает. Но если ты преодолел себя, и нашел в себе то, ради чего ты будешь это говорить. Ведь нет никакого смысла повторять какими-то другими словами то, что до тебя было сказано миллион раз. То есть ты должен… Ты должен нести удивление. Это было в Смоленске. Есть такой там парк и такие две арочки друг напротив друга. Лев и львица сидит. И в этих арочках, я помню, мы абсолютно никому не нужные такие стояли с этими гитарами. Значит, нам дали зал, мы пришли в зал, в зал никто не пришел. В зал никто не пришел, не было продано ни одного билета. И мы, значит, вдвоем пошли, еще с моим компаньоном, пошли в эти арочки и стали петь там. Вот как пели на Арбате раньше и стали петь. И народ стал собираться. Народ стал собираться и слушать. И мы поняли, что мы победили. Мы не ушли домой, мы не ушли пускать сопли и слюни, не пошли в магазин для того, чтобы залить все это дело, эту депрессию и тоску. А как-то само так получилось, что мы просто пришли в парк и в этой арке начали петь. Это все равно внутренний стержень, человек, который готов бороться. Вот он так всегда поступит. Я не то, что себя хвалю! Может быть, я не знаю, кто был инициатором этого всего. Но неважно, кто. Важно, что мы это сделали. Это было первое выступление, после которого стали подходить к нам люди, стали нас потом узнавать, и таким образом мы стали… Вокруг нас стали появляться зрители. Зрители, которые стали ходить на нас. Вот такие вот дела. Вот оно самое провальное и было самым лучшим.
В каждом провале, оказывается, есть такой трамплин. Класс!
А последние четыре года я выступаю с замечательным гитаристом. Он работал в группе «Манго-манго». Собственно, сам продюсер всех их альбомов. И я хочу сказать, что если вы находили в интернете наши выступления, там слышно все, что это, конечно, совсем другой уровень. И многие скажут что это не бардовская песня. Очень уж виртуозно всё на гитаре. Но я говорю, что авторская песня – это не форма музыкальная. Это другое. Это, во-первых, всегда содержание, и это особый вид дыхания. Особый вид дыхания. Я его распознаю сразу. Кто бы как не играл и к какой бы стилистике ни обращался. Но вот это сразу слышно.
Так, давайте будем заканчивать этот наш блок.
Авторская песня – наш национальный феномен, но барды есть не только у нас. Знакомы ли вы с творчеством авторов-исполнителей других стран? Кто вам ближе? Кто нет? Естественно, авторская песня абсолютно наш национальный феномен. То есть когда мы говорим о французском шансоне, всегда говорю: «Стоп, ребят». Тот же самый французский шансон – это фольклор городских улиц. Это фольклор города. Это человек, который поет о любви к женщине, про цветы, про вкусные булочки, которые выпекают на парижских улицах или еще где-то. А у нас «наш национальный феномен». Я почему говорю? Если мы говорим о каких-то индивидуальных, каких-то единичных явлениях, то да. Но в этом нет феномена, а у нас есть, потому что в стране каждый год проходит больше 200 фестивалей. Вы понимаете, что приезжая на каждый фестиваль, даже я не говорю о таких крупных городах, как Воронеж, Самара или Владивосток, даже в какой-нибудь Елец приезжаешь, а там есть свои звёзды. Вот они выходят там из кустов и начинают играть. И хорошие песни! Понимаете, вот, в чём удивление! То есть у нас огромная, огромная аудитория людей, которые занимаются авторской песней. Да, сейчас она стала более возрастная, но, опять же, это всё поправимо. Молодежь должна прийти в авторскую песню. Я считаю, что задача такого проекта и задача, допустим, того же «Покровского собора», кстати, сделать опять модным образ человека с гитарой.
Мы продолжаем.
Вы верите, что книги способны изменить мир? Как бы вы отнеслись к госзаказу на правильные книги? Естественно. Книги способны изменить мир, так как они способны изменить судьбу одного человека.
Несколько романов я сам написал на заказ, но это не значит, что я сидел и мучился. Я с большим, с огромным удовольствием. Допустим, попросил меня человек написать о III веке, о первых праславянах в контакте с Римской империей. Я написал роман, который называется «По прозвищу Белка». Это III век нашей эры, во времена правления Филиппа Араба, римского императора. И написал о провинции, об Африканской провинции, где разворачивался этот роман. Изучил, так сказать, все и написал роман. Да, он, с одной стороны как бы был заказной. То есть у меня был заказчик, который оплачивал эту работу. Но в то же время я занимался любимым делом.
А почему он решил заказать? Что им двигало? Почему должен был появиться этот роман?
Дело в том, что он увлекался. Он, к сожалению, сейчас уже на том свете. Он увлекался разными праславянскими историями и всем, что касалось времен до появления серьезных упоминаний о наших предках. Он вот туда, поглубже. Он хотел: «А кто же вот они были? С кем воевали римляне? Как вообще происходил контакт с такой цивилизацией, как Римская Империя»? И у него было издательство. И он прямо мне говорит: «Я хочу, чтобы ты этой темой занялся, и мне нужен как раз II, III, максимум IV век». Как происходило поселение на берегах того же Дона, сейчас он называется Днепром, верхним Борисфеном, как он раньше назывался. Я просто погрузился. Я пообщался с археологами, меня свозили на раскопы разного вида, но сказали приблизительно как это может быть. Действительно, III, IV век - это очень тяжело. И очень много, конечно, достраивать пришлось воображением, но тем не менее, он принял этот роман. Роман был напечатан и в общем получил жизнь. Еще один роман… Ко мне наше общество понтийских греков тоже обратилась ко мне.
А, есть такое, да, общество, угу.
Мы очень близко дружим, и их тема, конечно, волнует, греческого геноцида, 15-й, 16-й год, это XX век. Это представляете, куда мне приходится перемещаться. А тема эта очень сложная, и XX век не совсем моё, особенно Первая мировая война. И тем не менее я согласился писать его и тоже получил огромное удовольствие, когда писал о понтийских греках. Ну если так можно назвать, потому что всё-таки роман тяжелый в том смысле, что много страданий там человеческих. Еще один роман я писал – это уже в XVII век – о казаках южных украин. Южными украинами назывались территории, которые идут за верхним Доном, это Липецкая область. Когда говорят «с Дона выдачи нет», речь не шла о нижнем Доне шолоховском, а речь шла о верхнем всегда, потому что именно за Дон убегали крепостные, или кто избегал уголовной ответственности, а тут уже казаки не выдавали, потому что там человек получал надел, если он готов был служить казаком. А служба была очень тяжёлая. Поэтому вот такой роман-набег я тоже написал. И тоже была совершенно потрясающая история, как 200 казаков уже будучи возрастными, то есть их не взяли в основные войска, они на пенсии, и 200 казаков неделю сдерживали стотысячную армию хана Джанибека. Вот мы говорим «300 спартанцев», весь мир восхищается. Посмотрите, что у нас происходило!
Ну вот это как раз то самое, что книга способна изменить мир. Она может изменить. Давайте не будем замахиваться на мир. Она должна изменять нас.
Если одного человека изменяет, значит изменяет мир. Говорят, рано или поздно все поэты приходят к прозе. Определенно. И перестают писать стихи, ведь поэзия измены не прощает. Как в вас уживаются поэт и прозаик? Я вообще с этим не согласен. Абсолютно я с этим не согласен, что поэзия измены не прощает. Вообще, поэзия и проза – это два крыла на самом деле одного большого самолёта. Лично, что касается меня, совершенно не мешает. То есть, конечно, когда ты пишешь роман, тебе не до стихов. Это также, как ты же когда работаешь с музыкой, тебе не до прозы. Вот здесь – да. Параллельно делать невозможно. Но в целом в жизни…
То есть вы закончили роман, и стихи могут прийти.
Да, конечно. И потом, поэзия, она же не спрашивает. Это прозу ты садишься и работаешь. Хочешь-не хочешь, а прямо у тебя должен быть график. Я вот для себя знаю, что с 6 до 9 утра я железно, потому что если начинаю писать после обеда, все нужно будет переписывать всё. Все, голова, она по-другому работает. Это у меня так! Кто-то ночами пишет, и у него получается. У меня не получается. И мы же не случайно начали наш разговор именно со Стивенсона, который был и поэтом, и прозаиком. Весь мир его знает больше как прозаика, но он был всё-таки блестящий поэт еще плюс ко всему.
Это здорово. Итак, друзья, я уверена, что сегодня вам было очень интересно. Спасибо вам, Алексей. Смотрите наши передачи и пишите стихи и читайте стихи.