Ранний рассвет, в комнате темно, слышу какой-то звук. Типа мяуканье. (Оказалось потом машина за окном. Короткая сигнализация). Я встаю, иду на кухню, все проверил, вернулся.
За окном еще раз мяукнула сигнализация.
– Что ты делаешь? – сам себя спрашиваю. Сам же и отвечаю: – Ищу кота.
Сразу надо сказать: кота у меня никогда не было.
Возможно, это ранний Альцгеймер.
Память о Вас – легким дымком,
Синим дымком за моим окном.
Память о Вас – тихим домком.
Тихий домок – Ваш – под замком.
Что за дымок? Что за домок?
Вот уже пол – мчит из-под ног!
Двери – с петлей! Ввысь – потолок!
В синий дымок – тихий домок!
Это Цветаева о другой ускользающей памяти сказала. Мы же имеет дело просто с возрастной. Так что же советуют врачи в смысле профилактики деменции?
Например, решать кроссворды.
Итак, мы имеем по вертикали: английский натуралист и путешественник, ел редких животных.
Ответ: Дарвин. А тут и на память сразу Николай Олейников придет.
ЧАЛЬЗ ДАРВИН
Чарльз Дарвин, известный ученый,
Однажды синичку поймал.
Ее красотой увлеченный,
Он зорко за ней наблюдал.
Он видел головку змеиную
И рыбий раздвоенный хвост,
В движениях – что-то мышиное
И в лапках – подобие звезд.
«Однако, – подумал Чарльз Дарвин, –
Однако синичка сложна.
С ней рядом я просто бездарен,
Пичужка, а как сложена!
Зачем же меня обделила
Природа своим пирогом?
Зачем безобразные щеки всучила,
И пошлые пятки, и грудь колесом?»…
Тут горько заплакал старик омраченный.
Он даже стреляться хотел!..
Был Дарвин известный ученый,
Но он красоты не имел.
(Это стихотворение 1933 г.)
Но нам сейчас не до дат. В общем, как оказалось, создатель теории эволюции Чарлз Дарвин какое-то время был председателем клуба Обжор. Члены клуба придумали себе фишку: попробовать как можно больше животных, которых не подают в ресторанах.
Как я об этом узнал? Прочитал в интернете: «Английский путешественник Джон Уайт, живший во времена королевы Елизаветы, несомненно, зарисовал некоторых животных, повстречавшихся ему в Новом свете, потому что хотел их съесть».
– Это «несомненно», – пишет автор поста, – греет мне душу весь день.
Мне тоже.
Я заинтересовался, пошел читать комментарии.
Там, правда, высказали сразу предположение, что это очень похоже на ошибку перевода, вероятно, вызванную изменением значения английского слова. Но как знать, как знать.
«Создатель теории эволюции видов Чарльз Дарвин в молодости приложил руку к уничтожению многих редких животных. Доводилось Дарвину откушать броненосцев, выпь, агути и даже однажды старую сову».
(Какой милый Дарвин. Съел сову и не подавился.)
Будете смеяться. Но Петр Ершов, тот который написал легендарный в русской литературе «Конек-Горбунок», тоже однажды имя Дарвина упомянул. Пусть в эпиграмме, но все же. Обратите внимание, как он ставит ударение в фамилии ученого.
До сих бы пор я отвергал
Ученье новое Дарвина,
Когда б тебя не увидал,
Перерожденная скотина.
(1863)
Впрочем, мы отвлеклись.
Если уж речь об ученых, что там еще советуют нам ученые в свете профилактики Альцгеймера? (Хотя после только что открывшихся знаний про Чарлза Дарвина как-то им не особенно доверяешь.)
Отгадывайте, говорят, загадки.
Кстати, вот первая. Что за чудо-огонек увидали братья в уже названной сказке Ершова про Конька-Горбунка? Не знаете? А ответ прост: перо жар-птицы.
Что за чудо
«Буди с нами крестна сила! –
Закричал тогда Гаврило,
Оградясь крестом святым. –
Что за бес такой под ним!»
Огонёк горит светлее,
Горбунок бежит скорее.
Вот уж он перед огнём.
Светит поле словно днём;
Чудный свет кругом струится,
Но не греет, не дымится,
Диву дался тут Иван:
«Что, – сказал он, – за шайтан!
Шапок с пять найдётся свету,
А тепла и дыму нету;
Эко чудо огонёк!»
Говорит ему конёк:
«Вот уж есть чему дивиться!
Тут лежит перо Жар-птицы,
Но для счастья своего
Не бери себе его.
Много, много непокою
Принесёт оно с собою».
А вот и вторая загадка.
...Двухмачтовая бригантина «Мария Целеста» вышла 5 ноября 1872 года в плавание из Нью-Йорка и взяла курс на Геную. Когда ее нашли через четыре недели в Гибралтарском проливе, на борту не было ни команды из семерых человек, ни капитана, ни жены капитана, ни их двухлетней дочери. Груз остался в целости и сохранности, а вот единственная шлюпка исчезла.
Когда смотришь расплодившиеся, как летучие мыши, фильмы про Дракулу, там часто показывают такой вариант его пути в Англию: пустой корабль-призрак прибывает в порт, но на нем никого не оказывается. Может, они все сели на шлюпку и быстро удрали с корабля? Но почему?
Такими загадками только голову сломаешь, а никакой Альцгеймер не вылечишь.
Но зато как много подарила поэзии эта тема. И тема корабля-призрака и просто тема корабля. По сравнению с литературой тут только кино опережает.
Николай Гумилев, «Корабль-призрак»:
– Что ты видишь во взоре моём,
В этом бледно-мерцающем взоре? –
Я в нём вижу глубокое море
С потонувшим большим кораблём.
Тот корабль… величавей, смелее
Не видали над бездной морской.
Колыхались высокие реи,
Трепетала вода за кормой.
И летучие странные рыбы
Покидали подводный предел
И бросали на воздух изгибы
Изумрудно-блистающих тел.
Ты стояла на дальнем утёсе,
Ты смотрела, звала и ждала,
Ты в последнем весёлом матросе
Огневое стремленье зажгла.
И никто никогда не узнает
О безумной, предсмертной борьбе
И о том, где теперь отдыхает
Тот корабль, что стремился к тебе.
И зачем эти тонкие руки
Жемчугами прорезали тьму,
Точно ласточки с песней разлуки,
Точно сны, улетая к нему.
Только тот, кто с тобою, царица,
Только тот вспоминает о нём
И его голубая гробница
В затуманенном взоре твоём.
(1907 г.)
У Гумилева тут не призрак-корабль, но еще немного – и корабль в него превратится.
Во что-то подобное, что описано у Фредерика Мариетта в его «Корабле-призраке»: «Вдруг Филипп почувствовал, что на его плечо опустилась чья-то рука, и могильный холод пронзил его с головы до ног. Обернувшись, он увидел за собой одноглазого Шрифтена, который крикнул ему в самое ухо: – Филипп Вандердеккен, это "Летучий Голландец"!»
Корабль-призрак не знает маршрута: влекут его волны, скрывает туман. Где он появится, среди каких волн? Никто не знает.
И может быть, он прав? Может, гонит его беспамятство, и он просто следует заветам призраков-врачей? Которые говорят (и тут мы опять возвращаемся к теме наших обычных, не призрачных недугов), что для того, чтоб улучшить память, надо менять маршрут. Но и тут не слава богу.
Например, Даниил Хармс тоже однажды его в августе поменял.
Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шёл всё прямо и вперёд
И всё вперёд глядел.
Не спал, не пил,
Не пил, не спал,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды на заре
Вошёл он в тёмный лес.
И с той поры
И с той поры
И с той поры исчез.
...Хармс в ссылке (а он и в ней побывал, в Курске) жаловался на одиночество. Вот сосед уходит, и он остается один. Хозяйка дома рано ложится спать и запирает комнату (какая яркая деталь, хотя почему бы ей не запирать). «Соседи спят за четырьмя дверями, и только я один сижу в своей маленькой комнатке и жгу керосиновую лампу. Я ничего не делаю: собачий страх находит на меня. Эти дни я сижу дома, потому что я простудился и получил грипп. Вот уже неделю держится небольшая температура и болит поясница».
Дальше он жалуется, спрашивает непонятно кого (да себя, себя и бумагу, карандаш или ручку – или чем он там писал): почему так болит поясница, почему так долго – неделю – держится температура. Он думает об этом всем, прислушивается к своему телу – а что тело? Тело только и умеет, что пугать.
«От страха сердце начинает дрожать, ноги холодеют и страх хватает меня за затылок. Я только теперь понял, что это значит. Затылок сдавливают снизу, и кажется: еще немного и сдавят всю голову сверху, тогда утеряется способность отмечать свои состояния, и ты сойдешь с ума. <…> Хоть бы Александр Иванович пришел скорее! Но раньше, чем через два часа, его ждать нечего. Сейчас он гуляет с Еленой Петровной и объясняет ей свои взгляды на любовь».
Так пишет Хармс весной 1932 года, и при определенной живости воображения можно представить, что какой-то призрак, незамеченный писателем, стоит у него за спиной – и из полутьмы читает его эти строки.
...Но оставим призрачную тему. Вот же они, живые люди: мучили друг друга, играли друг с другом, любили, наверное.
Жена Хармса пишет: «Нет, я не могла бы прожить с ним всю свою жизнь. Я в конце концов устала от всех этих непонятных мне штук. От всех его бесконечных увлечений, романов, когда он сходился буквально со всеми женщинами, которых знал. Это было, я думаю, даже как-то бессмысленно, ненормально. А с меня довольно было уже пяти или шести его романов, чтобы я стала отдаляться от него. Он был не просто верующий, а очень верующий, и ни на какую жестокость, ни на какой жестокий поступок не был способен. У нас уже были такие отношения, что, когда я, например, возвращалась с работы, я не сразу входила, – я приходила и стучалась в дверь. Я просто знала, что у него там кто-то есть, и чтобы не устраивать скандал, раньше, чем войти, стучала. Он отвечал: – Подожди минут десять. Или: – Приди минут через пятнадцать. Я говорила: – Хорошо, я пойду что-нибудь куплю. У меня уже не было ни сильного чувства, ни даже жалости к себе».
Трудно представить себе такие отношения. Зачем? Почему не уходила? Ну, наверное, трудно было уйти, когда квартирный вопрос. Но все равно.
МОЯ ЛЮБОВЬ
Моя любовь
к тебе секрет
не дрогнет бровь
и сотни лет.
пройдут года
пройдёт любовь
но никогда
не дрогнет бровь.
тебя узнав
я всё забыл
и средь забав
я скучен был
мне стал чужим
и странным свет
я каждой даме
молвил: нет.
(Даниил Хармс, «Моя любовь»)
Но мы покидаем Хармса и возвращаемся к ученым.
Ученые, предостерегающие от ранней деменции, советуют: «Начните учить иностранный язык. Или играйте в «города». Думаете, игра в «города» такая уж бесполезная? Вовсе нет! Попробуйте поиграть в «города», придумывайте к каждому городу рифму. Это не только полезно, но и очень весело!»
Посмотрел, какие есть города-призраки. В одном из списков, которые циркулируют в интернете, третьим был назван Колманскоп (Kolmanskop). Это небольшой город в Намибии. Итак, город на «К» у нас уже есть.
На первой попавшейся фотографии – какое-то разрушенное двухэтажное здание, перед ним проржавелый автомобиль марки, которой больше не делают.
На других фотографиях, когда уже углубился в интернет, видны дома изнутри, комнаты с раскрытыми дверями, в которые вошел песок и засыпал половину комнаты. Маленькие барханы.
Колманскоп затерялся в пустыне, в нескольких километрах вглубь страны от порта Людериц, на берегу Атлантического океана. Этот городок был основан искателями алмазов, а потом в 1956 году заброшен: в других уже местах нашли богатые залежи драгоценных камней в других местах, вот все и перебрались. Теперь в заброшенном городке живут только птицы и гиены, а пустыня засыпает полуразрушенные дома.
ЗАБРОШЕННЫЙ ДОМ
Заброшенный дом.
Кустарник колючий, но редкий.
Грущу о былом:
«Ах, где вы – любезные предки?»
Из каменных трещин торчат
проросшие мхи, как полипы.
Дуплистые липы
над домом шумят.
И лист за листом,
тоскуя о неге вчерашней,
кружится под тусклым окном
разрушенной башни.
Как стерся изогнутый серп
средь нежно белеющих лилий –
облупленный герб
дворянских фамилий.
Былое, как дым…
И жалко.
Охрипшая галка
глумится над горем моим.
Посмотришь в окно –
часы из фарфора с китайцем.
В углу полотно
с углем нарисованным зайцем.
Старинная мебель в пыли,
да люстры в чехлах, да гардины…
И вдаль отойдешь… А вдали –
равнины, равнины.
Среди многоверстных равнин
скирды золотистого хлеба.
И небо…
Один.
Внимаешь с тоской
обвеянный жизнию давней,
как шепчется ветер с листвой,
как хлопает сорванной ставней.
(Андрей Белый, 1903 г.)
За окном еще раз мяукнула сигнализация.
– Что ты делаешь? – сам себя спрашиваю. Сам же и отвечаю: – Ищу кота.
Сразу надо сказать: кота у меня никогда не было.
Возможно, это ранний Альцгеймер.
Память о Вас – легким дымком,
Синим дымком за моим окном.
Память о Вас – тихим домком.
Тихий домок – Ваш – под замком.
Что за дымок? Что за домок?
Вот уже пол – мчит из-под ног!
Двери – с петлей! Ввысь – потолок!
В синий дымок – тихий домок!
Это Цветаева о другой ускользающей памяти сказала. Мы же имеет дело просто с возрастной. Так что же советуют врачи в смысле профилактики деменции?
Например, решать кроссворды.
Итак, мы имеем по вертикали: английский натуралист и путешественник, ел редких животных.
Ответ: Дарвин. А тут и на память сразу Николай Олейников придет.
ЧАЛЬЗ ДАРВИН
Чарльз Дарвин, известный ученый,
Однажды синичку поймал.
Ее красотой увлеченный,
Он зорко за ней наблюдал.
Он видел головку змеиную
И рыбий раздвоенный хвост,
В движениях – что-то мышиное
И в лапках – подобие звезд.
«Однако, – подумал Чарльз Дарвин, –
Однако синичка сложна.
С ней рядом я просто бездарен,
Пичужка, а как сложена!
Зачем же меня обделила
Природа своим пирогом?
Зачем безобразные щеки всучила,
И пошлые пятки, и грудь колесом?»…
Тут горько заплакал старик омраченный.
Он даже стреляться хотел!..
Был Дарвин известный ученый,
Но он красоты не имел.
(Это стихотворение 1933 г.)
Но нам сейчас не до дат. В общем, как оказалось, создатель теории эволюции Чарлз Дарвин какое-то время был председателем клуба Обжор. Члены клуба придумали себе фишку: попробовать как можно больше животных, которых не подают в ресторанах.
Как я об этом узнал? Прочитал в интернете: «Английский путешественник Джон Уайт, живший во времена королевы Елизаветы, несомненно, зарисовал некоторых животных, повстречавшихся ему в Новом свете, потому что хотел их съесть».
– Это «несомненно», – пишет автор поста, – греет мне душу весь день.
Мне тоже.
Я заинтересовался, пошел читать комментарии.
Там, правда, высказали сразу предположение, что это очень похоже на ошибку перевода, вероятно, вызванную изменением значения английского слова. Но как знать, как знать.
«Создатель теории эволюции видов Чарльз Дарвин в молодости приложил руку к уничтожению многих редких животных. Доводилось Дарвину откушать броненосцев, выпь, агути и даже однажды старую сову».
(Какой милый Дарвин. Съел сову и не подавился.)
Будете смеяться. Но Петр Ершов, тот который написал легендарный в русской литературе «Конек-Горбунок», тоже однажды имя Дарвина упомянул. Пусть в эпиграмме, но все же. Обратите внимание, как он ставит ударение в фамилии ученого.
До сих бы пор я отвергал
Ученье новое Дарвина,
Когда б тебя не увидал,
Перерожденная скотина.
(1863)
Впрочем, мы отвлеклись.
Если уж речь об ученых, что там еще советуют нам ученые в свете профилактики Альцгеймера? (Хотя после только что открывшихся знаний про Чарлза Дарвина как-то им не особенно доверяешь.)
Отгадывайте, говорят, загадки.
Кстати, вот первая. Что за чудо-огонек увидали братья в уже названной сказке Ершова про Конька-Горбунка? Не знаете? А ответ прост: перо жар-птицы.
Что за чудо
«Буди с нами крестна сила! –
Закричал тогда Гаврило,
Оградясь крестом святым. –
Что за бес такой под ним!»
Огонёк горит светлее,
Горбунок бежит скорее.
Вот уж он перед огнём.
Светит поле словно днём;
Чудный свет кругом струится,
Но не греет, не дымится,
Диву дался тут Иван:
«Что, – сказал он, – за шайтан!
Шапок с пять найдётся свету,
А тепла и дыму нету;
Эко чудо огонёк!»
Говорит ему конёк:
«Вот уж есть чему дивиться!
Тут лежит перо Жар-птицы,
Но для счастья своего
Не бери себе его.
Много, много непокою
Принесёт оно с собою».
А вот и вторая загадка.
...Двухмачтовая бригантина «Мария Целеста» вышла 5 ноября 1872 года в плавание из Нью-Йорка и взяла курс на Геную. Когда ее нашли через четыре недели в Гибралтарском проливе, на борту не было ни команды из семерых человек, ни капитана, ни жены капитана, ни их двухлетней дочери. Груз остался в целости и сохранности, а вот единственная шлюпка исчезла.
Когда смотришь расплодившиеся, как летучие мыши, фильмы про Дракулу, там часто показывают такой вариант его пути в Англию: пустой корабль-призрак прибывает в порт, но на нем никого не оказывается. Может, они все сели на шлюпку и быстро удрали с корабля? Но почему?
Такими загадками только голову сломаешь, а никакой Альцгеймер не вылечишь.
Но зато как много подарила поэзии эта тема. И тема корабля-призрака и просто тема корабля. По сравнению с литературой тут только кино опережает.
Николай Гумилев, «Корабль-призрак»:
– Что ты видишь во взоре моём,
В этом бледно-мерцающем взоре? –
Я в нём вижу глубокое море
С потонувшим большим кораблём.
Тот корабль… величавей, смелее
Не видали над бездной морской.
Колыхались высокие реи,
Трепетала вода за кормой.
И летучие странные рыбы
Покидали подводный предел
И бросали на воздух изгибы
Изумрудно-блистающих тел.
Ты стояла на дальнем утёсе,
Ты смотрела, звала и ждала,
Ты в последнем весёлом матросе
Огневое стремленье зажгла.
И никто никогда не узнает
О безумной, предсмертной борьбе
И о том, где теперь отдыхает
Тот корабль, что стремился к тебе.
И зачем эти тонкие руки
Жемчугами прорезали тьму,
Точно ласточки с песней разлуки,
Точно сны, улетая к нему.
Только тот, кто с тобою, царица,
Только тот вспоминает о нём
И его голубая гробница
В затуманенном взоре твоём.
(1907 г.)
У Гумилева тут не призрак-корабль, но еще немного – и корабль в него превратится.
Во что-то подобное, что описано у Фредерика Мариетта в его «Корабле-призраке»: «Вдруг Филипп почувствовал, что на его плечо опустилась чья-то рука, и могильный холод пронзил его с головы до ног. Обернувшись, он увидел за собой одноглазого Шрифтена, который крикнул ему в самое ухо: – Филипп Вандердеккен, это "Летучий Голландец"!»
Корабль-призрак не знает маршрута: влекут его волны, скрывает туман. Где он появится, среди каких волн? Никто не знает.
И может быть, он прав? Может, гонит его беспамятство, и он просто следует заветам призраков-врачей? Которые говорят (и тут мы опять возвращаемся к теме наших обычных, не призрачных недугов), что для того, чтоб улучшить память, надо менять маршрут. Но и тут не слава богу.
Например, Даниил Хармс тоже однажды его в августе поменял.
Из дома вышел человек
С дубинкой и мешком
И в дальний путь
И в дальний путь
Отправился пешком.
Он шёл всё прямо и вперёд
И всё вперёд глядел.
Не спал, не пил,
Не пил, не спал,
Не спал, не пил, не ел.
И вот однажды на заре
Вошёл он в тёмный лес.
И с той поры
И с той поры
И с той поры исчез.
...Хармс в ссылке (а он и в ней побывал, в Курске) жаловался на одиночество. Вот сосед уходит, и он остается один. Хозяйка дома рано ложится спать и запирает комнату (какая яркая деталь, хотя почему бы ей не запирать). «Соседи спят за четырьмя дверями, и только я один сижу в своей маленькой комнатке и жгу керосиновую лампу. Я ничего не делаю: собачий страх находит на меня. Эти дни я сижу дома, потому что я простудился и получил грипп. Вот уже неделю держится небольшая температура и болит поясница».
Дальше он жалуется, спрашивает непонятно кого (да себя, себя и бумагу, карандаш или ручку – или чем он там писал): почему так болит поясница, почему так долго – неделю – держится температура. Он думает об этом всем, прислушивается к своему телу – а что тело? Тело только и умеет, что пугать.
«От страха сердце начинает дрожать, ноги холодеют и страх хватает меня за затылок. Я только теперь понял, что это значит. Затылок сдавливают снизу, и кажется: еще немного и сдавят всю голову сверху, тогда утеряется способность отмечать свои состояния, и ты сойдешь с ума. <…> Хоть бы Александр Иванович пришел скорее! Но раньше, чем через два часа, его ждать нечего. Сейчас он гуляет с Еленой Петровной и объясняет ей свои взгляды на любовь».
Так пишет Хармс весной 1932 года, и при определенной живости воображения можно представить, что какой-то призрак, незамеченный писателем, стоит у него за спиной – и из полутьмы читает его эти строки.
...Но оставим призрачную тему. Вот же они, живые люди: мучили друг друга, играли друг с другом, любили, наверное.
Жена Хармса пишет: «Нет, я не могла бы прожить с ним всю свою жизнь. Я в конце концов устала от всех этих непонятных мне штук. От всех его бесконечных увлечений, романов, когда он сходился буквально со всеми женщинами, которых знал. Это было, я думаю, даже как-то бессмысленно, ненормально. А с меня довольно было уже пяти или шести его романов, чтобы я стала отдаляться от него. Он был не просто верующий, а очень верующий, и ни на какую жестокость, ни на какой жестокий поступок не был способен. У нас уже были такие отношения, что, когда я, например, возвращалась с работы, я не сразу входила, – я приходила и стучалась в дверь. Я просто знала, что у него там кто-то есть, и чтобы не устраивать скандал, раньше, чем войти, стучала. Он отвечал: – Подожди минут десять. Или: – Приди минут через пятнадцать. Я говорила: – Хорошо, я пойду что-нибудь куплю. У меня уже не было ни сильного чувства, ни даже жалости к себе».
Трудно представить себе такие отношения. Зачем? Почему не уходила? Ну, наверное, трудно было уйти, когда квартирный вопрос. Но все равно.
МОЯ ЛЮБОВЬ
Моя любовь
к тебе секрет
не дрогнет бровь
и сотни лет.
пройдут года
пройдёт любовь
но никогда
не дрогнет бровь.
тебя узнав
я всё забыл
и средь забав
я скучен был
мне стал чужим
и странным свет
я каждой даме
молвил: нет.
(Даниил Хармс, «Моя любовь»)
Но мы покидаем Хармса и возвращаемся к ученым.
Ученые, предостерегающие от ранней деменции, советуют: «Начните учить иностранный язык. Или играйте в «города». Думаете, игра в «города» такая уж бесполезная? Вовсе нет! Попробуйте поиграть в «города», придумывайте к каждому городу рифму. Это не только полезно, но и очень весело!»
Посмотрел, какие есть города-призраки. В одном из списков, которые циркулируют в интернете, третьим был назван Колманскоп (Kolmanskop). Это небольшой город в Намибии. Итак, город на «К» у нас уже есть.
На первой попавшейся фотографии – какое-то разрушенное двухэтажное здание, перед ним проржавелый автомобиль марки, которой больше не делают.
На других фотографиях, когда уже углубился в интернет, видны дома изнутри, комнаты с раскрытыми дверями, в которые вошел песок и засыпал половину комнаты. Маленькие барханы.
Колманскоп затерялся в пустыне, в нескольких километрах вглубь страны от порта Людериц, на берегу Атлантического океана. Этот городок был основан искателями алмазов, а потом в 1956 году заброшен: в других уже местах нашли богатые залежи драгоценных камней в других местах, вот все и перебрались. Теперь в заброшенном городке живут только птицы и гиены, а пустыня засыпает полуразрушенные дома.
ЗАБРОШЕННЫЙ ДОМ
Заброшенный дом.
Кустарник колючий, но редкий.
Грущу о былом:
«Ах, где вы – любезные предки?»
Из каменных трещин торчат
проросшие мхи, как полипы.
Дуплистые липы
над домом шумят.
И лист за листом,
тоскуя о неге вчерашней,
кружится под тусклым окном
разрушенной башни.
Как стерся изогнутый серп
средь нежно белеющих лилий –
облупленный герб
дворянских фамилий.
Былое, как дым…
И жалко.
Охрипшая галка
глумится над горем моим.
Посмотришь в окно –
часы из фарфора с китайцем.
В углу полотно
с углем нарисованным зайцем.
Старинная мебель в пыли,
да люстры в чехлах, да гардины…
И вдаль отойдешь… А вдали –
равнины, равнины.
Среди многоверстных равнин
скирды золотистого хлеба.
И небо…
Один.
Внимаешь с тоской
обвеянный жизнию давней,
как шепчется ветер с листвой,
как хлопает сорванной ставней.
(Андрей Белый, 1903 г.)