Ольга Аникина
На фоне Летова, и птичка вылетает
В конце апреля 2021 года, то есть совсем недавно, в продаже появилась книга Максима Семеляка «Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования» (М., «Индивидуум»). Автор книги вспоминает, как 16 февраля 2008 года в телефонном разговоре лидер «ГО» предложил встретиться и поговорить: «Заодно и про Янку всё расскажу, как оно на самом деле было…» Разговор не состоялся, 19 февраля Летов умер, и мы, конечно же, теперь не узнаем того «всего» о Янке, что ещё хотел рассказать о ней её возлюбленный, соратник и наставник. Да и сомнения берут: правду ли хотел рассказать Летов?
Увы, в книге Максима Семеляка так и не нашлось места и времени для попытки честного разговора о Янке Дягилевой. Автор пишет, что на любые расспросы о личной жизни Летов накладывал жёсткое табу. Единственное, о чём автор книги пишет совершенно чётко, – что смерть Янки серьезно Летова подкосила, и из-за неё его мир «остановился», и из этой остановки Егор вышел уже «другим человеком».
Семеляк упоминает также, что «Летов мало как кто другой умел работать с чувством вины» и это была работа «бесноватого кюре», потому что для такого человека «имеет смысл заниматься только теми вещами, которые больше, чем ты сам». Любовь и вообще близкие отношения к этим вещам явно не относились.
При такой позиции для автора есть только путь наружу, вовне, а никакого пути внутрь человека, ближе к его личной и глубокой боли – быть не может, как не может быть ни одной попытки проявить милосердие к его одиночеству и страху. Подобные попытки останутся исключительно Янкиной лирической дорогой, однако влияние Егора на окружающих и в частности на Дягилеву, было невероятно мощным, и в их творческом союзе ведущим был всегда и только Егор, а его творческий метод, которому Янка пыталась сопротивляться, ей рано или поздно приходилось признать единственно верным. А свой, соответственно, – неправильным.
Зыбкость окружающего мира, его неустойчивость и ненадёжность, – вот та почва, из которой растёт суть Янкиной поэтики, объяснением трагизма которой становится поистине кафкианская фраза «Нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам».
В интервью 1991 года, уже после смерти Янки Дягилевой, Е. Летов скажет: «Ценность человека – в его способности меняться, не предавая свою высшую сущность, свою высшую цель, тот стержень, которым ты являешься». Вроде бы всё верно, однако механизм, благодаря которому поэт, грубо говоря, функционирует профессионально, оставаясь повышено восприимчивым к самым тонким внутренним и внешним изменениям, – этот самый механизм способен уничтожить его на психическом уровне, потому что для поэта острота любого эмоционального воздействия увеличивается многократно.
Откуда пришла эта вода
Друзья и родители пишут о том, что Янка была девочкой тихой, скромной, замкнутой и неуверенной в себе. Возможно, нежелание давать интервью обуславливалось ещё и природной стеснительностью и, как следствие этого, – неумением говорить на публику (в этом легко убедиться, если прослушать записи её концертов). 42-я школа, в которой училась Янка, уже в 80-е годы была статусной. Чтобы учиться там, требовались или знакомства, или счастливый случай. Именно такой случай и выпал Янке – улица Ядринцевская находилась от школы на расстоянии меньше километра, и будущая рок-звезда ходила в лучшую школу города соответственно прописке.
Любовь к поэзии пришла к ней в старших классах. Именно тогда Янка сделала свой первый выбор и отказалась подтягивать оценки по остальным предметам кроме литературы. Музыкой девочка занималась также лет с семи или восьми, и, несмотря на то, что из-за неуспеваемости родители забрали её из музыкальной школы, она в итоге самостоятельно научилась играть на фортепиано. Казалось бы, ей была обеспечена возможность получить отличное образование, но Янка отказывается от этой возможности и поступает в вуз со средним рейтингом – институт водного транспорта (НИИВТ) только потому, что хочет играть в институтском ансамбле «Амиго». Институт Янка не окончила, работать по специальности не хотела. «Мне не нужны деньги», говорила она. С 1985 года Янка нащупывает свой стиль в музыке и в поэзии и пишет первые песни. В этот же период она знакомится с Александром Башлачевым. С Летовым Янка пересекается в апреле 1987 г. И их роман длится полтора года, а после они расстаются как пара, но продолжают совместные проекты. В период с 1987 по 1988 Янкой были написан основной корпус её песен, но давление со стороны Летова было очень мощным. «Чтобы с ним жить, надо быть ему равным. Если ему уступаешь, он тебя сминает», – говорила Дягилева об их расставании.
Последующие годы прошли для Янки в непрерывном преодолении тревожно-депрессивных состояний. Известность её росла, но это не могло перекрыть потерь: смерть матери, смерть сводного брата, самоубийство Башлачева, с которым Янка чувствовала духовное родство. Критика со стороны Летова заставляла ее снова и снова рефлексировать на предмет собственной уместности не только в мире рок-музыки, но и в мире вообще. О гибели Янки написано очень много: небогатая на события жизнь в пустом доме в четырех стенах, невозможность писать с такой же отдачей, как прежде. Прогулка по лесу в одиночестве. Тело, через неделю после пропажи выловленное из реки с нежным названием Иня.
Не Летов, а Башлачев
В разговорах о поэзии Янки Дягилевой, принято упоминать элемент черного пророчества или даже кликушества на беду. Последние её песни – «Выше ноги от земли», «На дороге пятак», «Про чертиков», – «многие расценивают как прощание». «Ее гибель вызвала двоякое отношение. С одной стороны, скорбь и жалость, с другой – насмешку. Многие восприняли этот шаг как некую дань моде. «Башлачев протоптал суицидальную дорожку коллегам», – так порой комментируют ее смерть. Марина Кудимова в статье «Янка-вопленица» пишет: «Ее суицидные метафоры многочисленны и разновариантны», но при этом высказывает предположение, что, возможно, ранний уход Дягилевой был непреднамеренно спровоцирован «глазливостью поэта».
Однако мне думается, что смерть, о которой пела Янка, не является смертью в прямом смысле; это именно попытка преодолеть в себе «человеческое» в ницшеанском смысле.
Свои взгляды на эстетику русского панка Летов декларировал весьма навязчиво и, согласно свидетельствам друзей, насаждал её Янке, весьма вольно обращаясь с её песнями: «Янкины альбомы Летов делал-записывал исключительно на своё разумение. «Раздражающую меня этакую скорбную, пассивную и жалкую констатацию мировой несправедливости, заметно присутствующую в Янкином голосе и исполнении, я решил компенсировать собственной агрессией... Возможно, в результате возникло не совсем ей СВОЙСТВЕННОЕ (а, может быть, и совсем не свойственное), зато получилось нечто ОБЩЕЕ, грозное и печальное, что в моём понимании – выше, глубже, дальше и несказанно чудеснее изначального замысла».
Основную разницу между их подходами к искусству, к музыке и конкретно – к панк-и рок-музыке, объяснял сам Летов, когда в интервью С. Гурьеву в 1988 году назвал музыку Янки пост-панком и добавил, что «если панк состоит из действительно естественных, животных инстинктов, то пост-панк – это люди, которые поняли, что они не могут жить ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС». С точки зрения Летова музыка, тексты и исполнительская манера Янки Дягилевой были слишком продуманными, слишком близкими к искусству и далекими от «шаманизма» который Летов считал необходимым при создании настоящего панка.
Вот сижу я, такая баба
И думаю, что не такая я вовсе
(из стихотворения Янки, 1989 г.)
Применение ко всему «человеческому» (то есть всему, что должно быть преодолено) эпитета «картонное» идет тоже от Летова.
Фальшивый крест на мосту сгорел,
Он был из бумаги, он был вчера.
Янка искренне верила в то, что всю жизнь борется с собственным «картоном». Под это понятие попадали проявления всего того, что Летов считал излишне человеческим: обывательские ценности (быт, семья, рефлексия, логика, чувствительность, инстинкт самосохранения, вера (если это не вера в преодоление т.н. «человеческого» в себе).
Итак, поэтика и мелодика песен Янки Дягилевой проявляет отголоски общения с Летовым. Но по направлению суггестивного вектора, по образности и энергетике тексты Дягилевой гораздо ближе к текстам Башлачёва, и не зря Янку называли прямой наследницей Башлачёва на российской земле. Мы находим не только генетические, но и параллельные связи, соприродность, идущую не от прямого влияния, а от одного из источников, из которого росла эстетика обоих авторов. Это эстетика русской народной песни, евангельской притчи и эстетика юродства.
Эстетика Башлачева кардинально отличается от того, что пропагандировал Летов. Начать с того, что Башлачёв не вёл никакой пропаганды. Философия Башлачёва – очень «человеческая» философия. «Я... очень люблю жизнь, люблю страну, в которой живу, и не мыслю себе жизни без неё и без тех людей, которых я просто вижу. Я всех люблю на самом деле, даже тех, кого ненавижу. Едва ли я смогу изменить их своими песнями, я отдаю себе в этом отчёт…»
Заговорить страх
Именно в этом отношении к жизни кроется коренная разница летовского и башлачёвского поэтического посыла. Летов любит жизнь (в абстрактном понимании, безотносительно к конкретным людям и конкретной стране), но не показывает этого; кроме того, он не боится её и глумится над ней. Башлачёв любит жизнь (в конкретном понимании: страну, людей…) и показывает это. Он, конечно же, не боится жизни, но и не смеет глумиться над тем, что он любит, скорее молится за здравие, но никогда за упокой. С Дягилевой всё сложнее. Страх и неуверенность стоят здесь на первом месте, а любовь – уже на втором, и любовь эта проговаривается только через страх и крик об отверженности.
Янка не просто боится жизни – она усиленно маскирует свой ужас нелюбовью. Она заговаривает этот хтонический, поистине животный страх долгими камланиями, рефренами и трансформированными фразами, взятыми из русского народного, городского, детского фольклора. Глумиться над жизнью у неё не хватает сил не из-за природной слабости, а из-за того, что имеётся другой объект глумления. И этот объект – она сама, или, если хотите – лирический герой, которому приходится «собирать на себя, чтоб хватило на всех».
От большого ума лишь сума да тюрьма,
От лихой головы лишь канавы и рвы,
От красивой души только струпья и вши,
От вселенской любви только морды в крови
В качестве мантры может подойти что угодно, в том числе элементы советского идеологического плаката, благо при многочисленных повторах смысл их совершенно теряется.
«Великий пpаздник босых идей» – песня «Декорации»; «Лейся песня на просторе» – песня «Гори-гори ясно»; «Вечный огонь. Время вперёд» – песня «Стаи летят»; и т.д. В песне «От большого ума» встречается даже слово «плакат», но на своём плакате Янка иронически размещает дурацкий призыв: «Эх, заводи самокат!» В качестве мантры-заговора у Янки работают и цитаты из детских считалок и стихов: «Выше ноги от земли», «Обманули дурачка», «Гори-гори ясно»,«Идy я по веpёвочке, вздыхаю на ходy / Доска моя кончается – сейчас я yпадy».
Любопытно также взаимное расположение отдельных цитат и образов. К примеру, графическая близость время от времени появляющегося в текстах Янки образа козла (или чёрта – оба рогаты) к элементам советской символики:
«Знамя на штык, козёл в огоpод» – песня «Стаи летят».
«Чеpти знают, чеpти спят. / Им под yтpо с новой смены котлован pогами pыть» – песня «Про чёртиков».
В этой близости содержится ирония, она является ещё одной стороной поэтики Янки Дягилевой, работая как контрапункт трагедии. Янкина ирония не является элементом позитивного комического. Ирония здесь всегда негатив, порой близкий к сарказму – это способ выразить ненависть, боль, страх и ее способ бороться с собственным кошмаром. Сарказм – это агрессивный выпад в сторону слушающего, и именно приближаясь к сарказму, Янка встаёт на активную позицию борца – на ту позицию, к которой её так усиленно подталкивал Летов. Вот только удержаться на этой позиции Дягилевой удавалось недолго; в большинстве текстов ирония заново сменяется трагизмом и лирическая героиня опять встаёт на позицию побежденного.
Можно даже составить конкретный образный ряд, из настойчивого повторения которого складывается характерный Янкин ужас – не картонная страшилка, а сеттинг реального триллера, постоянно включавшегося в голове у Дягилевой-человека. Например, такой: дом – утро – запертые двери (ключи от этих дверей или потерянные ключи) – стены – лес – река (вода в любом проявлении, в том числе дождь, лужи) – дорога – дорожная грязь – сапоги – огонь (и все, что с ним связано, в том числе пожар и дым) – война (и любое сопротивление, а также насилие) – сон.
Символам навязчивого кошмара Янка противопоставляет некоторое (небольшое) количество символов, связанных с надеждой и светом, которые можно разделить всего лишь на две категории: относящиеся к солнцу, образ которого так часто встречается в русском фольклоре, а также характерные христианские символы: крест, свеча, образа, поклон, тема прощения – впрочем, прощения неочевидного («может, простят» – песня «Стаи летят»).
Неочевидность прощения добавляет тревожности в поэтическое высказывание, акцентирует пассивное положение лирического героя, дистанцированного от социума.
Подделать невозможно
Постмодернистский приём монтажа центонов (прочитал бы это Летов – наверно, убил бы меня! – О.А.) и особенно цитат из народных песен и детских считалок, наполняет (по А.Н. Веселовскому) Янкины цитаты новым звучанием. Даже если предположить, что этот монтаж не обоснован логикой языкового контекста, он может быть обусловлен фонетико-мелодической логикой звучания (еще раз возвращаюсь к тому, что речь идёт именно о песенных текстах), логикой новой эмоции, которая появляется после якобы случайного сочетания («рассыпалось слово на иглы и тонкую жесть» – эмоция распада, противопоставление бесчувственного и болевого). Обилие неожиданных метафор в песнях Янки создаёт эффект нагнетающей поэтики, которая призывает к уходу от «человеческого» – картонного, к надчеловеческому, медитативному, и в итоге признаёт невозможность этого перехода. Человек, осознавший эту невозможность, становится частью некоего страшного сна, разъятого, расщеплённого пространства.
Раскрутили – разворотили – разболтали в стакане
Рассеяли – развеяли зелёным дымом
Бездонные – бездомные – бездольные
В бездну через дым – боль
(1988)
Совершенно цветаевская просодия: обилие тире, построение стихотворения методом монтажа отдельных обрывков, кадров кинохроники. И это не ученическое подражанием поэту, которым юная Янка Дягилева зачитывалась в школе. Мозаичная конструкция неявно прописанного сюжета, отлично встроена в музыкальную и ритмическую решётку, задающую для Янки основные правила игры. Эта решётка – идеальный каркас для соприродного ей способа передать и одновременно замаскировать конкретное переживание одиночества, неустроенности и потерянности. Янкины юношеские стихи демонстрируют те же самые приёмы.
Порой умирают боги – и права нет больше верить
Порой заметает дороги, крестом забивают двери
И сохнут ключи в пустыне, а взрыв потрясает сушу,
Когда умирает богиня, когда оставляет души
(1985)
Это одно из самых ранних стихотворений, доказанно принадлежащих Янке Дягилевой, датированное 1985 годом (поэту 18 или 19 лет), и здесь уже присутствует ряд характерных сквозных Янкиных образов.
По некоторым утверждениям друзей, существуют ещё более ранние Янкины тексты. Я сомневаюсь в принадлежности их Янке, даже не потому, что они бесхитростны и прямолинейны. В них как отсутствуют характерные приёмы Янкиного письма и её любимые образы, так и полностью исчезает специфическая интровертность, ориентированность на себя самоё, герметичность, трагедийность. Увы, нет ни единого свидетельства, ни одного упоминания о каком-либо событии, которое бы превратило легкомысленную рифмующую девушку, якобы написавшую в 1983 году:
Не спешите, девчонки, все у вас впереди.
Не последний он парень, с кем вам вместе идти.
в ту Дягилеву, которая уже в 1985-м напишет:
Огонь пожирает стены, и храмы становятся прахом
И движутся манекены, не ведая больше страха
Шагают полки по иконам бессмысленным ровным клином
Теперь больше верят погонам и ампулам с героином
В стихах 1985 года уже присутствует узнаваемая сложность, перегруженность, которая в последних песнях Дягилевой достигнет невероятной концентрации. Учитывая навязчивое постоянство приёма, это сложность, отражающая особенности мировосприятия Янки Дягилевой-человека.
Именно поэтому воспоминание хорошего приятеля Янки, лидера группы «Черный Лукич» Вадима Кузьмина, мне кажется излишним упрощением представлений о ней: «Она была искренним человеком, но немного нытиком. <…>. Нытиком, в смысле того, что её часто посещали депрессии и довольно часто без повода»
Возможно, в том числе и о подобном взгляде со стороны Янка пела в песне «Про чёртиков»:
Ишь ты, классные игpyшки тётка в сyмочке несёт,
А pёбеночек в больнице помиpает ведь, помpет.
Он объелся белым светом, yлыбнyлся и пошёл.
Он не понял, что по пpавде-то всё очень хоpошо.
Это четверостишие коротко пересказывает историю любого человека, тщетно сопротивляющегося тоске: близкие пытаются отвлечь его суррогатными заменителями счастья, но он, дурачок, понимает, что на самом деле его окружает обман. «Сказочка хуёвая», как поёт Янка.
А кто слушал, молодец
«Человек, занимающийся роком, постигает жизнь, но не через утверждение, а через разрушение, через смерть», – эпатажно декларировал Летов в 1988 году. Летову действительно предстояло пройти несколько разрушительных этапов, каждый из которых не убивал его, но превращал в нового человека – возможно, именно в этих превращениях и обнаружился особый смысл летовского постижения жизни. Однако я никак не могу отвязаться от мысли, что единственный верный адепт Летова, человек, так долго боровшийся с ним и в конце концов сломавший бедро в этой борьбе, – оказался хрупкой, неуверенной в себе девушкой, за три коротких года сумевшей глобально изменить не только жизнь своего товарища с его античной мощью и непререкаемым влиянием, но и всю картину русской рок-поэзии (а то и русской поэзии вообще). «Кто успел – тому помирать. Кто остался – тот и дурачок».
Постижение жизни через разрушение было продемонстрировано Янкой со всем неприглядным ужасом, и настолько было сильно воздействие этого факта, что тему смерти Янки Летов в разговорах старался никогда не поднимать. С треском провалилась его попытка рассказать об этой смерти новую сказочку, в которой фигурировала Янкина несуществующая прощальная записка.
Шоумен Александр Пушной однажды сказал, что у него и у молодого поколения – два разных Летова. Так вот, Летовых было действительно несколько: один до «Русского прорыва», другой после, один до Янкиной смерти, другой – после, один «до воздействия веществ и алкоголя», другой – после. Вот так и сложился конец этой сказочки: Летовых стало «много», а Янка – осталась одна. Камлающая, вопящая, на все лады заговаривающая свой инфернальный ужас перед жизнью-медведем, которая каждый день «выходит на охоту душить собак». Заговаривающая печаль, которая выплывала на поверхность каждое утро, особенно по весне, когда «ногтями по стене скpебёт апpель». Любой пациент с клинической депрессией знает, что самое тяжёлое время дня – это утро, а весна парадоксальным образом приносит не надежду на обновление, а очередное обострение тоски.
Но только теперь этот пациент знает, что он не одинок. Он знает, что жил на свете поэт, который пел только об этом и больше ни о чём другом. Музыка кричит о том, что жила на свете такая Янка Дягилева и она сказала об этом состоянии так, как не смог никто другой: «Собрала на себя, чтоб хватило на всех». А потому – нужно не пытаться её повторять, а нужно набраться мужества – и искать что-то новое.
Что-то своё.Стихи Янки Дягилевой:
ПО ШЕЮ В ГИБЕЛЬНЫХ МЕСТАХ
* * *
Порой умирают боги – и права нет больше верить
Порой заметает дороги. Крестом забивают двери
И сохнут ключи в пустыне, а взрыв сотрясает сушу,
Когда умирает богиня, когда оставляет души
Огонь пожирает стены, и храмы становятся прахом
И движутся манекены, не ведая больше страха
Шагают полки по иконам бессмысленным ровным клином
Теперь больше верят погонам и ампулам с героином
Терновый венец завянет, всяк будет себе хозяин
Фольклором народным станет убивший Авеля Каин
Погаснет огонь в лампадках, умолкнут священные гимны
Не будет ни рая, ни ада, когда наши боги погибнут
Так иди и твори, что надо, не бойся, никто не накажет
Теперь ничего не свято...
Новосибирск, давно
* * *
Будешь светлым лучом,
рожденным в тени,
Или тенью, родившей луч?
Будешь синим дождём,
упавшим на снег,
Или одной из туч?
Будешь твёрдым звеном
золотой цепи
Или молотом, что куёт?
Будешь землёй далёкой тропы
Или тем, кто по ней идёт?
Будешь пером в крыле у орла
или самим орлом?
Будешь каплей в кувшине вина
или кувшина дном?
Кемерово, 1987
* * *
Ждём с небес перемен – видим петли взамен
Он придёт, принесёт. Он утешит, спасёт
Он поймет, Он простит, ото всех защитит
По заслугам воздаст да за трёшку продаст
Будет радость, почёт – только встань на учёт
В простыне на ветру по росе поутру
От бесплодных идей
до бесплотных гостей
От закрытых дверей
до зарытых зверей
От заткнутых ушей
до толкнутых взашей
От накрытых столов
до пробитых голов
Омск, июнь 1987
МЫ ПО КОЛЕНО
Мы по колено в ваших голосах
А вы по плечи в наших волосах
Они по локоть в тёмных животах
А я по шею в гибельных местах
Мы под струёй крутого кипятка
А вы под звук ударов молотка
Они в тени газетного листка
А я в момент железного щелчка
Мы под прицелом тысяч ваших фраз
А вы за стенкой, рухнувшей на нас
Они на куче рук, сердец и глаз
А я по горло в них и в вас и в нас
август 1987
* * *
Грязь моя такая неведомая, такая невинная
Скажите, что же сегодня по телевизору
А телевизор будешь смотреть – козлёночком станешь
На сколько хватит – терпи, коза
Рожки сточатся – капустки дадим
А пока рой копытцем канавку – любить-то хочется
Злая она – козла полюбишь, когда вода из берегов
Пойдёт кровью тёмной с пальцев, содранных струнами
У Русалочки из хвоста ножки сделала фея
Добра хотела – злою ведьмой оказалась
Да неужто на всю жизнь – спросите лекаря ночного случайного
Как так – и будильник вроде вовремя звонит
Полночь, а стрелки врозь – не сойтись им никак
По самый шиворот ворох шуршит бумаги клочьями
По чистому писаных, не между строк да наискось
Сверху красным карандашом
Авансом получи сполна — хорош задаток?
Птица райская с картошкой жареной
Крылья – твои, взамен на рога.
Омск, октябрь 1987, ночь, облом
ДОМОЙ!
Нелепая гармония пустого шара
Заполнит промежутки мёртвой водой
Через заснеженные комнаты и дым
Протянет палец и покажет нам на двери отсюда
Домой!
От этих каменных систем
В распухших головах
Теоретических пророков
Напечатанных богов
От всей сверкающей звенящей и пылающей х..йни
Домой!
По этажам по коридорам лишь бумажный ветер
Забивает по карманам смятые рубли
Сметает в кучи пыль и тряпки, смех и слезы, горе-радость
Плюс на минус даёт освобождение
Домой!
От голода и ветра
От холодного ума
От ;электрического смеха
Безусловного рефлекса
От всех рождений и смертей
перерождений и смертей
перерождений
Домой!
За какие такие грехи задаваться вопросом зачем
И зачем и зачем и зачем и зачем и зачем...
Домой!
1988
АНГЕДОНИЯ
Короткая спичка – судьба возвращаться на Родину
По первому снегу по рыжей крови на тропе
Жрать хвоюпрошлогоднюю горькую горькую горькую
На сбитый затылками лёд насыпать золотые пески
Святые пустые места – это в небо с моста
Это давка на транспорт по горло забитый тоской
Изначальный конец
Голова не пролазит в стакан
А в восемь утра кровь из пальца анализ для граждан
Осевшая грязь допустимый процент для работ
Сырой «Беломор» елки-палки дырявые валенки
Ножи в голенищах и мелочь звенит звенит звенит
А слепой у окна сочиняет небесный мотив
Счастливый слепой учит птичку под скрипочку петь
Узаконенный вор
Попроси – он ключи оставляет в залог
Ангедония диагноз отсутствия радости
Антивоенная армия антипожарный огонь
Сатанеющий третьеклассник во взрослой пилотке со звёздочкой
Повесил щенка подрастает надёжный солдат
А слабо переставить местами забвенье и боль
Слабо до утра заблудиться в лесу и заснуть
Забинтованный кайф
Заболоченный микрорайон
Рассыпать живые цветы по холодному кафелю
Убили меня значит надо выдумывать месть
История любит героев история ждет тебя
За каждым углом с верным средством от всех неудач
Как бы так за столом при свечах рассказать про любовь
Как бы взять так и вспомнить что нужно прощенья
просить
Православная пыль
Ориентиры на свет соляные столбы
Жрать хвою прошлогоднюю горькую горькую горькую
Ангедония.
1989
ЗАУПОКОЙНЫЙ РОК-Н-РОЛЛ
Время рассудило
Похвалила суета за календарь без выходных
Синяя бутылка
Покатилась по щекам остановилась замерла
1989
* * *
Это звёзды падают с неба
Окурками с верхних этажей.
Н-ск, конец 1989
* * *
Катится все в пропасть
По всем статьям колёсики скрипят
Куда-то в смерть
Все черти покупают бухло
Скоро Праздник в Тартарарах
А я курить бросаю
А то голова стала болеть и сплю плохо
Снится всякая всячина, просыпаюсь часто
Закуриваю, а потом уснуть долго не могу
Не высыпаюсь, стал всем грубить
А друг у меня есть – он футбол
Любит смотреть по телевизору
Как гол забьют, он кричит, по коленкам себя хлопает
Переживает
конец 1989
* * *
Вырос дуб Я тебя люблю
Вынес стол И тебя.
Вот и пойми.
январь 1991
* * *
Вот сижу я такая баба
И думаю что не такая вовсе
Даже не думаю а стараюсь знать
В газету завернутый огурец в конце февраля
Парниковый, наверное
Да по башке мне фаллическим символом
Да опять не моё
Научили: ни украсть, ни покараулить
Это чувак один научил
А я смеялся и запомнил поэтому
А чувака жалко, он сейчас такой коричневый, мне сказали
И молчит – жрёт мепробамат
А я думал, что зелёный (я) – голова кружилась
А оказалось – ничего
Вот так и то не я умею
Зато ещё могу, а если бы я, то всё бы.
Да и так всё уже.
1989
* * *
Нарисовали икону – и под дождём забыли
Очи святой мадонны струи воды размыли
Краска слезой струилась – то небеса рыдали
Люди под кровом укрылись – люди о том не знали
А небеса сердились, а небеса ругались
бурею разразились
Овцы толпой сбивались
Молнии в окна били
Ветры срывали крыши
Псы под дверями выли,
Метались в амбарах мыши,
Жались к подолам дети,
А старики крестились,
Падали на колени
на образа молились...
Солнышко утром встало
Люди из дома вышли
Тявкали псы устало
Правили люди крыши
А в стороне, у порога
Клочья холста лежали
Люди забыли бога
Люди плечами жали...
Н-ск, 1986
* * *
На дворе трава, на траве дрова
Два пустых ведра да в стене дыра
Дверная петля да мокрая земля.
На земле изба, на избе труба
Из трубы дымок, на дверях замок
У дверей песок, да прогнил порог
И травой зарос. У порога пёс,
Да облезлый кот у косых ворот
У ворот вода, что течет туда,
где ни дворов, ни дров
ни котов, ни псов,
ни стихов, ни слов...
Омск, июнь 1987
2021-07-14 17:00
Уйти. Остаться. Жить