Летом 1995 года двадцатипятилетний поэт Алексей Ильичев решил прогуляться по парапету моста через одну подмосковную реку, сорвался и упал в воду. Тело было обнаружено спустя несколько дней вдалеке от того места. Типичная для девяностых история. За пару лет до этого в журнале «Ровесник» были опубликованы главы из романа Джерри Хопкинса и Дэнни Шугармена «Никто из нас не выйдет отсюда живым», главный герой которого – поэт и рок-музыкант Джим Моррисон – стал дико популярен среди тогдашней постсоветской молодежи, родившейся в семидесятые. В романе очень подробно описывается, как Моррисон в пьяном виде разгуливал по парапету реки Потомак, чтобы эпатировать толпу и достичь поэтического экстаза.
В среде молодых поэтов и музыкантов стало особым шиком повторять эти выходки – только на моей памяти как минимум три человека, пытавшихся ходить по парапету над Невой или Днепром. Не стану утверждать, что именно эта история подтолкнула поэта Ильичева к подобному эксперименту. Возможно, просто какое-то злое высшее вдохновение, но случай, повторюсь, был, увы, типичным. То же самое можно сказать об увлечении нашего поколения наркотиками и другими разрушающими личность практиками. Тем более что поэт остро нуждался в определенном самоутверждении.
Родился он в простой рабочей семье и всю жизнь прожил на окраине Ленинграда – сначала в Сосновой поляне, а затем – в Рыбацком. Ильичев окончил восьмилетку, затем отучился в техникуме и отслужил в армии. Обычная работа на стройке, которой парень вынужден был заниматься, мягко говоря, не вполне соответствовала его наклонностям. Алексей уделял время самообразованию, увлекался восточной философией, рисовал, писал поэзию и прозу. В феврале 1995 года вышел единственный прижизненный сборник его стихов «Наброски равновесия», а летом того же года жизнь поэта трагически оборвалась…
Акробату без шеста Легче и вольней. («Жизнь становится проста…»)
Как справедливо отмечает В. Пугач в энциклопедическом словаре «Литераторы Санкт-Петербурга. ХХ век», давая характеристику стихам, не вошедшим в прижизненный сборник и опубликованным позже, «многие стихи (так же, как и в сборнике «Наброски равновесия») содержат мотив смерти, главным образом от воды. Создается впечатление, что реальная смерть Ильичева стала проекцией его поэзии на жизнь: “Рыбы рисуют узоры хвостом, / На дне реки цветут сорняки, / Воды движутся на восток, / Откуда рукой подать до руки, / Тебе протянутой издалека, / Без всякой цели, но неспроста, / И разжимается вдруг рука / У глядящего вниз с моста”». Далее автор статьи рассуждает об образе моста как об архетипе перехода из одного мира в другой, а также тщательно и с большой любовью анализирует наследие поэта.
В 2000 году, через пять лет после смерти поэта, в издательстве «Знак» вышла книга его стихов «Силуэт акробата», а в 2013 году некоторые тексты Ильичева были опубликованы в журнале «Волга» (№ 1-2) и на портале «Сетевая словесность». Наконец, в 2016 году подборка «Акробат без шеста» была опубликована в антологии «Уйти. Остаться. Жить» с послесловием Зои Барзах, в котором она описывает участие Ильичева в литобъединении Лейкина. Алексей Ильичев также писал прозу. Четыре его текста можно найти в сборнике «Как бы проза». Наконец, в 2018 году вышла книга «Сдача в плен» с предисловием известного поэта и литературоведа Полины Барсковой. Составление книги и подход к ней, впрочем, вызвали конструктивную критику у текстолога и издателя Владимира Орлова на Facebook.
«Среди моих близких принято сравнивать Ильичёва с Ходасевичем в каком-то смысле. Но мне иногда его стихи напоминают, например, Шаламова. Для меня есть такое важное понятие в поэзии – «бедный». В отличие от барочных или даже рококошных дел, которыми и я когда-то занималась, где было сплошное «слишком», есть способ сдержанно и строго выбирать слова. Гибель Ильичёва, как я и сказала в предисловии к его сборнику, это не только личная, человеческая наша трагедия, это такое ощущение пустоты, обрыва текста: как во всех этих случаях, Веневитинов, Коган – ощущение недосказанности, несправедливости, нарушенности судьбы, литературного пути», – говорит Барскова в своём интервью 2020 года порталу Textura.
Как видно из воспоминаний современников и серьезного анализа литературоведов, Алексей Ильичев стремительно прогрессировал в творчестве, и у него были все шансы стать серьезным признанным поэтом.
Вовлеченность, эмоциональность, метафоричность – все это пульсирует в его текстах и бьется пойманной живой рыбой, с которой юному автору еще не всегда легко совладать.
В пустом пространстве ты станешь напрасным шагом, Широким звуком, кольцом, колесом с обрыва, Напрасно ты говоришь, закрывая лицо бумагой, – Твое дыханье в руках у тебя, как рыба. («В пустом пространстве ты станешь напрасным шагом…»)
И что в нем было особенно замечательно – это интерес к другому, к чужому человеку, к чужой жизни. Он в полной мере был наделен талантом вовлеченности, ему легко давалась инфильтрация в систему образов и смыслов другого человека. Метод «включенного наблюдателя», описанный Гарольдом Гарфинкелем в науке, также прекрасно работает и в поэтике Ильичева. В этом отношении показательно стихотворение «Старуха», исполненное, к тому же, странной неразгаданной образности. Начинается оно вроде бы со случайного, обыденного (но при этом вполне архитипического) «Старуха смотрит из окна…», но по мере того, как автор вовлекается в сюжет и вовлекает нас, действие превращается в пугающую фантасмагорию.
И сразу трепетную мякоть Сухими пальцами сожмет, И сок кровавый потечет, – Тогда старуха станет плакать. … И только кровь из головы Стекает, спутываясь с соком, И убегает в грязь кривым Пересыхающим потоком. («Старуха»)
Творчество этого безусловно яркого и серьезного автора наглядно демонстрирует то, что уже в ранней юности в поэте заложено все, что в дальнейшем только постепенно раскроется и приобретет особую ценность в процессе оттачивания мастерства. Как говорил Эмиль Чоран: «В двадцать лет я уже знал все то, что знаю в шестьдесят. Сорок лет ушло на бессмысленную и бесполезную работу по подтверждению этих истин». Но иногда судьба дарует человеку только двадцать пять. И все-таки, даже после трагической гибели поэта мы слышим его пронзающий до дрожи живой голос, словно стенающий из пучины смерти:
Мне хочется выплыть, как камню, на берег, Или, как горбатой горе, разогнуться. Вверху над египетским цирком империй Натянут канат и нет места сомкнуться. («Мне хочется выплыть, как камню, на берег…»)
Стихи Алексея Ильичёва
* * *
Жизнь становится проста – Легче и больней, Акробату без шеста Легче и вольней. Птица с каменных дерев В воздух входит вброд, Остается, умерев, Жить наоборот.
* * *
Мне хочется выплыть, как камню, на берег, Или, как горбатой горе, разогнуться. Вверху над египетским цирком империй Натянут канат и нет места сомкнуться. Излишек бесплатного воздуха слева и справа Ненадежней, вернее каната, И там на песке отражается тенью корявой Слепой силуэт, приглашая к себе акробата.
* * *
Я лишаюсь ног перед тем, как – в путь, Я лишаюсь рук перед тем, как плыть, Если хочешь жить – обо всем забудь, Обо всем забудь – если хочешь жить. Ты как камень гол, ты как воздух пуст, Ты стоишь в себе, ты готов лететь, Если хочешь петь – не отверзни уст, Не отверзни уст, если хочешь петь.
* * *
До свиданья. Радоваться поздно. Мы простимся на мосту подводном. Может быть, над нами светят звезды, Фонари и что тебе угодно. Уходи, шатаясь аккуратно, Скукой ум не перенапрягая. Я верну себя тебе обратно, Если тьма и смерть не помогают. Все прозрачно – ничего не видно, Все возможно – ничего не будет, Обижают – даже не обидно, Залпом из разряженных орудий. Словно шар накачивают газом, Эта тяжесть не имеет веса. Позади нацеленного глаза Видно край нехоженого леса.
* * *
Бездельник выходит с работы, В руках его сумка, а в ней Немного тяжелых камней И ложка еще для чего-то. Бездельник садится в троллейбус И видит далекий плакат – Там голая белая дева И надпись на трех языках. Бездельник глаза закрывает, И музыка сразу звучит, И дева во сне, как живая, Ему подает кирпичи. И дева другая лопатой Готовый раствор подает, А третья считает зарплату И грустную песню поет.
* * *
Всё тише и тише, И я уж не слышу, а брежу, И нежные руки Об острую музыку режу. Ненужная пыль Закружилась, и, кажется, нет Того, кто спросил И того, кто услышал ответ. И лишь в глубине Как звезда из колодца, Невидимый мне То поет, то смеется.
* * *
Закатился камушек в дальний уголок, А у нас, голубушка, нет ни рук, ни ног. Ах, у нас, родимая, нет и уголка, А про этот камушек я солгал слегка.
Старуха
Проходит мир, потом война, И в ожиданье винограда Старуха смотрит из окна, Как наблюдатель из засады. Когда созреет виноград, А, может быть, и не созреет, Старуха голову побреет И постепенно выйдет в сад. И сразу трепетную мякоть Сухими пальцами сожмет, И сок кровавый потечет, - Тогда старуха станет плакать, И тут появится старик, Как продолженье разговора, Одетый в шапку и парик, Похожий на живого вора. Старик к старухе подбежит, Под ветром шапку обнажая, А та старуха уж лежит, Старуха не соображает. И только кровь из головы Стекает, спутываясь с соком, И убегает в грязь кривым Пересыхающим потоком.
* * *
В пустом пространстве ты станешь напрасным шагом, Широким звуком, кольцом, колесом с обрыва, Напрасно ты говоришь, закрывая лицо бумагой, – Твое дыханье в руках у тебя, как рыба. Поодаль кто-то глядит на тебя с усмешкой, Понятной, как подтвержденье, похожей на опасенье. И если твоя монета упала на землю решкой, Орел пролетает сверху, ее закрывая тенью.
* * *
Я потратил всю жизнь на шуршание, шелест и шорох, Ухватившись за вьющийся шнур боязливой рукой. Громоздясь на себя в продолженьях и жадных повторах, Я лежу на земле и желал бы увидеть покой. Сколько было угля сожжено ради черного дыма. Дым глаза разъедал и вползал червяком в небеса. Я желал бы не зреть повторенья того, что всегда повторимо, И вчерашнюю боль, как синяк, до утра не чесать. Ведь остался в живых лишь солдат, притворившийся мертвым. Он поднялся с земли и не мог ничего говорить. Я желал бы увидеть все, что тут написано, стертым, И от царских гонцов поскорей ворота затворить.
* * *
То, что меня гнетет, меня не гнет, но гонит. Еще дрожит тугая тетива, А мертвая стрела в каком-то море тонет, Где море спит, и не должно вставать. Как муха полуумная над спящим, Над морем стынет каменный закат, И рыба со стрелой в губах неговорящих Плывет вперед, пытаясь плыть назад.
* * *
Как-то мама мыла раму, Маша мыла руки мылом. Что потом случилось тама – Память глупая забыла. Запустила ль мылом Маша Мимо мамы, да в стекло, Только помню, было страшно, Крови много утекло.