Елена Мордовина
«Учась в 8-м классе, он уже читал очень серьезную литературу: Плеханова, Белинского, Маркса, Ленина. Увлекся поэзией Хлебникова. Спектр его литературных интересов был очень разнообразным, потому Сережа совершенно не вписывался в среду своих сверстников, оставался для них непонятным, казался человеком не от мира сего. Поэтому в школе у него не было близких друзей. Комфортнее всего он чувствовал себя среди книг. К так называемой бульварной литературе относился с презрением. Уже в 9-м классе он заказал подписное издание сочинений Павла Флоренского».
Материнские воспоминания о детстве и юности поэта были также опубликованы в газете «Золотое кольцо», журналисты которой никогда впоследствии не забывали о Сергее и с 1994 года не переставали пристально следить за расследованием обстоятельств гибели поэта.
Серьезное отношение к своему творчеству привело автора к осознанию того, что ему необходимо продолжить образование в профильном вузе.
«И вдруг однажды, – вспоминает мама поэта, – он, очень радостный, торжественно показал мне газету «Золотое кольцо» со своими опубликованными стихами и фотографией. Он был так счастлив! Вот тогда он и сказал, что такие публикации нужны ему для поступления в Литературный институт в Москве. В 1992 году он становится студентом этого вуза». Сергей Галкин был принят в семинар поэзии Евгения Долматовского, большого советского поэта-песенника, который по роковой случайности, в результате трагического происшествия, умер в том же 1994 году, что и Сергей.
Невозможно было не приметить поэта, который в полной мере наделен был той способностью, о которой писал российский литературовед, языковед, историк культуры академик Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский, и которую особо выделял литературовед Виктор Шкловский: «Поэзия есть особый способ мышления, а именно способ мышления образами; этот способ дает известную экономию умственных сил, «ощущенье относительной легкости процесса», и рефлексом этой экономии является эстетическое чувство».
Так научная мысль пытается уловить, уложить в рамки магии поэзию, но как рождается эта магия, никогда никто не поймет:
Гори, мое вино
В полуулыбке, шутке…
Как чокается тот
В вороньем полушубке!..
Вот он – этот концентрат образов, о котором писал Шкловский и логически обосновать который не под силу ни одному литературоведу.
Есть нечто дикое, запредельное, гумилевское в этих его «Снах Чанга» – нечто лежащее далеко за пределами рационального, каждый раз не то очаровывающее читателя, не то отражающее его собственные глубины. Только вглядитесь!
Вслушайтесь в нежный и рокочущий грохот аллитераций: «Настигнут коршуном или клошаркой-кошкой…»
Вчитайтесь – и вы увидите, как будущее и прошлое мистическим образом меняются местами. Прошлое – это то, что еще будет, словно говорит нам сам поэт, мы проецируем это прошлое из настоящего, творим его сейчас:
– Быть тебе нищей, гречанкою,
Кормить воробьев у Трои
И окликать недоросля
В полупустом море…
Молодой поэт часто приезжал из Москвы домой, в первые же каникулы он привез в родительский дом огромный чемодан книг, чему был трепетно рад и чем несказанно гордился.
Бесшабашный романтик, он находил отраду в дружбе со сверстниками, в совместных приключениях и познании жизни – однако наивная открытость миру сыграла с ним злую шутку, и одна из таких совершенно обыденных, казалось бы, прогулок в компании закончилась трагически: Сергей был жестоко избит и попал в реанимацию местной больницы.
В тот страшный для семьи день около трех часов дня родителям позвонили из РУВД и сообщили, что Сергей находится в реанимации без сознания. Мама тут же поехала в больницу имени Соловьева, где ей сообщили, что состояние ее сына безнадежно.
«Сергей лежал на спине, лицо было отекшим, увеличенным в размере раза в два, много кровоподтеков, на височных областях швы, из ушей ручейками стекала кровь, во рту — короткая трубка от западания языка, руки вдоль туловища зафиксированы скобами. Кроме Сергея в палате находилось еще два человека. Мне показалось, что на какой-то миг Сергей меня узнал по голосу. Это было заметно по смене ритма его дыхания. Когда я спросила его: «Сережа, что случилось?» — он вдруг глубоко вздохнул. 21 января в 6 часов утра я позвонила в больницу. Мне ответили, что состояние крайне тяжелое. Отпросившись с работы, мы с мужем поехали туда, но в живых его уже не застали. Он умер в 7 часов 20 минут».
Сергей Галкин похоронен на Леонтьевском кладбище города Ярославля, его имя внесено в книгу почетных захоронений.
И все-таки человек, рожденный в нашем многострадальном русском поле, – он не на кладбище, он в вечности, над вечностью, там, над белокаменными стенами и златоверхими церквами – «Щеглы мои давно над Китеж-градом» – и он всегда возвращается.Стихи Сергея Галкина
СНЫ ЧАНГА
...И ваших древних глаз
Тяжёлых, словно брага,
Таинственно горят
Два обморока Чанга...
Египетских чудес
Присяжного факира
Таинственней, чудней
Разомкнутая лира...
Гори, мое вино
В полуулыбке, шутке...
Как чокается тот
В вороньем полушубке!..
***К. Ф.
Здравствуй, моя долгоногая
Муза-черкешенка, горлинка,
Нищая, неувезённая —
Страшно ль тебе, больно ли?
Раньше, чем стать — повестью,
Станешь моей — совестью...
Колокольчиком бьётся в горлышко
Горькая страшная песенка:
Скучно ль тебе, больно ли?
Что же вы, моя грешница,
Пьете вино здешнее?
Вам, что в скиту Керженском
Вас заждалась матушка.
Было моим чернобровием,
Стало моим чернокнижием,
Охрипшею венской обидою,
Одышкой органа и горлинки...
— Быть тебе нищей, гречанкою,
Кормить воробьёв у Трои
И окликать недоросля
В полупустом море...
Мальчики
Он стоял, окружённый стайкой
Палестинских ребят.
Ему улыбнулось яблоко,
Выглянувшее в сад.
Дикой прекрасной поэзии
Гефсиманских рощ
Ни на одно мгновение —
Не суметь превозмочь!
Первосвященника Анны
С зеленым блестящим листом,
Давидовой свернутой лиры,
Умолкнувшей под кустом...
А мальчики тихо слушали:
Для них и солнце легло
В звеневшие иглы лужей –
И уши им обожгло...
Потом их позвали к ужину...
А он их зачем-то повёл...
Но золотое яблоко в стужу
Кто-то один нашёл...
Жизнеописание Поэта в эпоху Оттепели
Редкостное тропическое растение,
Выросшее в рабочих районах:
То ли пальма, то ли дерево,
Черный цветок радиолы...
А детское здесь, по соседству,
В рыжем хрущёвском дому,
И какие в гости приходят вести,
До сих пор не сказать никому...
Я буду сидеть под вечнозеленым тополем
И волью в два синих удивления
Галочье волнение оттепели,
Светлую оторопь воскресения...
Здравствуй, честное моё косноязычие –
Редкостное тропическое растение...
Мой зверок – лохматое величие
Причесали – и заставили петь про детское...
«Я самая либеральная партия,
Восприимчивая к морозам и сумеркам,
Лингвистам города Тарту,
Разложившим высоту звука...»
Звук не столько высок – сколько прям.
И даже в балладе, которой свойственно удивление
От узнавания сюжета старинной песни,
Мой голос – желтая канарейка
О незаконнорожденном грустном растении...
Но отвори же смысл, как отворяют вены.
***
В мире существуют правила
эстетики,
законы природы.
Законы правил и правила законов.
Бывают исключения из правил
и законов,
бывают исключенья исключений
из законов и правил.
Я был исключительным двоечником
и не знаю мудрых правил и точных
законов.
Живу, создавая линию своего
знания,
создавая иллюзию свободы.
***
Ну так дай же мне эту свободу,
О которой твердят чужаки:
Словно свежевозникшую воду
Извлеки из незримой руки —
Или крылья к спине тростниковой
Пристегни меж прожилок и вен,
Оброни сокровенное слово —
Ничего не потребуй взамен!
Рано утром, когда ещё реки
В отраженьях содержат огни,
Подними мои медные веки,
В ледяные глаза загляни,
Этой жизни магнитную нитку
Раздвои о цирюльничью сталь,
Как на самую лютую пытку
Позови меня в светлую даль —
Мимо улиц из чёрного перца,
Мимо лестниц из желтого льда,
Мимо Герцена Дома, где сердце
Цепенеет ещё иногда,
Где всю ночь за решёткою ржавой
Человек работящий и злой
Ворошит нашу спящую славу
Никуда не спешащей метлой.
***
Смешная суета,
как хочешь назови меня — изгоя.
Я ведаю лишь сам,
что Я такое
и где поставить точку для креста.
Я был сегодня далеко от дома.
Так глубоко не видел еще глаз...
Там все однажды,
все единый раз,
а далее... легко и невесомо.
***
Всё, что было с нами ещё вчера,
Не имеет смысла еще сегодня. —
Для чего в кармане твоём дыра? —
Чтобы не отсыхала рука Господня!
Улыбаюсь дерзко и даже зло.
Роль страдальца меняю на роль нахала.
Мартобря тринадцатое число —
Ровно год с тех пор как меня не стало.
Я погряз в отсчёте текущих дел,
Рядовых событий, обломков строя,
Растворился в массе московских тел.
Сделал ход конём. Но Москва — не Троя!
Говорю со страхом, смеюсь с трудом,
Ковыряю бритвой ручные вены…
На Тверском бульваре есть жёлтый дом.
У него такие чужие стены!
***
Как жутко нам, галчонок,
околевать!
Как чудно после недомолвок
ложиться спать!
Сегодня моя ночь полна тобою,
как кровью
Не разбуженное тело...
И вспоминаю я не донну Анну-донью,
Дуэнью, девочку и первый вкусный мел...
Настигнут коршуном или клошаркой-кошкой,
Когда твой твёрдый клюв окаменел,
Твой клюв окаменел, но оставалось горло:
В иззябшем городе —
околевать...
До неба блондались...
оставьте... Спать!
***
Спой песенку, галчонок,
О веточке зеленой,
Бумажных китаёзах...
Умри за дар Вийона,
Насмешник и барчонок, —
За твой гражданский жемчуг
Дают совсем немного,
Охрипший птицелов...
***Д. Р.
... И мне твоё страдание простое,
Которому нет дела до меня и ямба,
Милее сострадания мужского:
Два мальчика роскошествуют в яме.
Из лета угол выдвинешь не глядя:
Свеча, подсвечница, угленок!
Щипцами завитки разглаживай до пряди
И улыбайся гневно и упорно!
В квартире: кресло
и часы с кукушкой,
И к чаю два гневливых шоколада, —
Рассудок тростниковый, как же скучно
Расти во славу женщины и лада!
Поэт, наверно, тот, кто обновляет
Синтаксис — сухостойник тонконогий;
В который раз — мы заставляем ямбы
Ломать свой позвоночник тростниковый...
***
И, Господи, мне ничего не надо
И больше ничего я не прошу:
Щеглы мои давно над Китеж-градом,
Лишь уголь я страниц разворошу.