Елена Мордовина
Михаил Дыхне родился 2 января 1969-го года. Закончил Физтех. Стихи начал писать в последний год жизни, печататься не планировал. Умер 29 октября 1999 года.
О бытовой канве его жизни автору этой статьи и составителям тома антологии «Уйти. Остаться. Жить», куда войдут стихи Михаила Дыхне, известно мало: родился, учился, женился... Впрочем, главное мы узнаём из его текстов. Что может полнее описать жизнь, нежели саморефлексия и творчество? При жизни стихи Михаила Дыхне не издавались. Через два года после его смерти, в 2001 году, в книжном доме «Университет» вышел сборник «Листки и блокноты». В том же году энтузиастами был записан музыкальный альбом с песнями на стихи поэта.
Будущий поэт родился и воспитывался в семье известного физика, профессора и академика РАН Александра Михайловича Дыхне, одного из авторов знаменитой формулы Ландау-Дыхне. Влияние отца, безусловно, сформировало Михаила как поэта. Даже названия статей и монографий гениального советского физика звучали как поэзия: «Нелинейное отражение звука в газовых смесях», «Теория дрейфового движения молекул в поле резонансного инфракрасного излучения». Здесь же следует искать исток всей этой поэтической физики, чудесным образом превращающейся в метафизику:
Конъюнкция случилась повсеместно
Всё поглотил туман
И бурей унесло
(«Конъюнкция случилась повсеместно»)
И конечно же, именно в этой семейной реторте рождается страсть поэта к поиску универсальных вселенских формул, по возможности элегантных и изящных, как решение задачи о переходах при создании магнитных ловушек для управляемого термоядерного синтеза.
Как средневековый алхимик
Я вывожу формулу счастья
Смешиваю всё, что попалось
Под руку
И записываю результаты в тетрадь
(«Как средневековый алхимик…»)
Но формулы эти подчас просты и по-детски наивны, словно картины дадаистов:
Во всем есть плюсы
Свои и минусы
И даже медузы
Плывут синусом
(«Бутылку вина…»)
Иногда они не удовлетворяют его самого, а иногда кажется, что в этом чувствуется стремление соответствовать великому, отцовскому, и неудовлетворенность оттого, что поэтическая алхимия никогда уже не догонит ядерную физику, никогда ее не превзойдет.
Хоть проверил все выкладки
Должно быть я в детстве
Неправильно понял
Область недопустимых значений
(«Как средневековый алхимик…»)
И все-таки с детским упорством из этих детских формул и считалочек («Раз, два, три, четыре. / Я сижу в своей квартире…») возникает развернутая космология вселенной, умещающейся в обычной городской квартире.
И возникает она во взаимодействии образов, иногда первобытных по своей примитивности, как будто даже рядовые верлибры, а не только хокку, с которых начинается сборник, он продолжает писать по древним японским правилам, не допускавшим усложняющих элементов – метафор, аллюзий, сравнений:
В моей квартире много я
Они не дают прохода
Слушают музыку
Играют на гитарах
(«В моей квартире много я…»)
Но в этой простоте и пустоте возникает какая-то новая резонансность.
В поисках своих вселенских формул поэт уходит в звукопись. Иногда возникающие формулы непонятны, как каббалистическая абракадабра и искусственные фразы Кэрролла из несуществующих слов, но это не значит, что они не работают, – они создают особый фасцинирующий эффект:
Рарход Глойгенс прыздр хро
Френель Хорган первгал по
Занусси навд чремто
Оферш пре бростудль
Збрежжин фэу рдляг
Покирс бумаги лист
(«Рарход Глойгенс прыздр хро…»)
Иногда поэт заполняет эту пустоту множеством бытовых деталей, отчего пустота не перестает звучать отчетливей. Скорее, новоявленные образы и детали созданы именно для усиления резонансности этой пустоты. Вот герой несет в своем кармане бутылочку из-под чего-то маленького («Бутылочку из-под чего-то…»), приносит в дом тюльпаны и тщательно описывает их появление в доме и умирание («Тюльпаны стояли две недели…»), вот он ищет туалет в окрестностях Савёловского вокзала («Страшно хотелось писать…»), жарит говяжье мясо («Пожарю себе я родному…»), а вот уже – о, чудо! – большой ласковый зверь роет норку в его постели («Большой ласковый зверь…»).
Наивно, нелепо, иногда даже глуповато и, снова-таки, по-детски.
Эту волшебную наивность и детскость его текстов уловил музыкант Вадим Каневский, который записал небольшой альбом на стихи поэта. «Улувигур» звучит у него в стиле песенок Вертинского. И всё это как-то неуклюже, по-ребячески, как будто импровизация подростков в опустевшей детской, где от детства осталось только фортепьяно.
Давайте отпустим улувигура
Он совсем истомился на привязи
Ведь, если разобраться, он
Нужен нам только как
Красивая игрушка
(«Давайте отпустим улувигура…»)
А песня на стихи Дыхне «Зависть» звучит так, как будто её поёт герой какой-то сказки с красочной детской пластинки семидесятых. И тут же оживают хоббиты, фефюли и ушастые гномы («Ушастый гном из норки вылез…»), невидимые слоны («В доме у нас поселился…»), господь, создающий Адама («Однажды вечером весенним…») – он тоже в этом большом ящике с игрушками, сказочные дзенские монахи, с которыми он себя явно отождествляет, судя по первому циклу хокку.
А вот «Пустой отель в Монтрё» звучит уже скорее иронично, подростково, это такой попс-блюз в эстетике восьмидесятых, подобное вполне мог бы исполнить в ялтинском ресторане мальчик Бананан из фильма «Асса»:
Пустой отель в Монтрё
Вспоминается часто
Там было уютно
Вежливая прислуга
Вдали от посторонних глаз
Жить как-то лучше
Давно хотелось уединиться
Но вечно что-то мешало
Изумительный шеф-повар
И городок славный
Даже немного жалко
Что я умер
(«Пустой отель в Монтрё…»)
Физическое (и метафизическое) ощущение этой дзенской простоты и пустоты – пресловутой пустоты между пальцами, объемной, звенящей, многозначной пустоты, в которую вмещается целая вселенная, – не покидает при чтении этого сборника до самых последних страниц.
Горит газ.
Шумит холодильник.
Прикроешь глаз,
Зазвенит будильник.
(«Горит газ…»)
Михаил Дыхне покинул этот мир в 1999 году, в возрасте тридцати лет. Похоронен на Николо-Хованском кладбище. Отец участвовал в создании посмертного сборника поэта.
Никто из наставников
Почему-то
Не учил меня считать вдохи
И выдохи
Или может я просто
Плохо слушал?
(«Я дышать научился в младенчестве»…)
Cтихи Михаила Дыхне
* * *
Я нарисовал дом
Общий план начертил
Изометрию аксонометрию
Вид сверху сбоку вид
Разрезы в плоскостях
Деталировку краски
Фундамент рассчитал
Трубу и крышу
Список материала
И приступил к отделке
Стол, стулья, кафель
Кровать, простынки
Кухню и посуду.
И дальше приступил
К теплу и запаху
Ветру на улице
Эху шагов
Шороху листвы
Скрипу двери
Деликатному покашливанию
Это я пришёл
***
Я поселился в дом пустой
Сюда постель я перевёз
Вина бутылку
Сковороду железную
Шампунь, кроссовки, радио
Подушку маленькую для затылка
Ножом фруктовым маленьким
Тугое взрезал яблоко
Листы бумажные
За неименьем лучшего
Я поделил на равные
Четыре части
Сегодня вида свинского
Копилку
Мне мама подарила вдруг
Зачем-то
В неё я буду складывать
Вещицы всевозможные
Цепочки
Бутылки, склянки, мелочи
Полезные и разные
И дом мой
Преобразится за года
И обрастёт он чепухой
И женщина
В мою копилку попадёт
Однажды зимним вечером
Красивая
Мы будем жить как у людей
Всё в доме нашем сладится
Однажды
Ребёночек в щель узкую
Протиснется неопытный
Любимый
Он сделает счастливее
Меня, и дом, и женщину
Но страшно
Копилка переполнится
И разобьётся вдребезги
Случайно
И поселюсь я в дом пустой
И я разрежу ножиком
Для фруктов
Листок бумаги, яблоко
Вина открою белого
Вот так-то…
***
Девушки вечно опаздывают
Даже если они приходят вовремя
Они скорее всего не успели
Сделать что-то ещё, и ощущение
Неуспева не даст возможности
Расслабиться
Так пусть лучше опоздают
На несколько дней, завершат
Все свои дела
Я подожду
***
Грустная песня ни о чём
Появилась и исчезла серым днём
***
Тюльпаны стояли две недели
И каждый день раскрывались
Когда я закрывал окно
Когда становилось холодно
Они закрывались
Я чувствовал что мы с ними связаны
Какой-то странной связью
Но вот сегодня я заметил
Что они раскрылись и не реагируют
На холод и на тепло
Это похоже на агонию
И что-то во мне умирает вместе с ними
***
Я всё растранжирил
Растратил раздал раздраконил
Растрепал по углам
И по свету стрижами развеял
Ничего не осталось
Из того что хоть сколько касалось
Или гнулось и тёрлось
Пыталось любилось казалось
Кричалось и плакалось
Болелось ждалось убивалось
Кормилось рожалось
Лажалось мечталось вопилось
Всё вчерась или давеча
Намедни зачем-то когда-то
С кем-то где-то куда-то
Что-то кто-то крещендо стаккато
Наобум не подумав
Почти насовсем как-то наспех
Так-то всё-то стремглав
Напишу я другое либретто
* * *
Снег покрыл желтизну вечера
Жирные воробьи
Толкаются за кусок
Чёрствого хлеба
И люди ищут в прошлом
Пищу для размышлений
***
Скажи-ка мне, телёнок,
Где самый вкусный клевер?
Ты должен знать с пелёнок,
Где запад и где север,
Где всходит солнце утром,
Кто доит твою маму,
И сколько весишь брутто…
Не будь таким упрямым!
Пасись себе на пойме,
Ешь травку возле речки,
Сейчас ты слишком стройный
И нет в носу колечка,
И с каждым днём всё больше
В тебе живого веса –
Так наслаждайся, ой же,
Не знаешь ты прогресса,
Не видел мясорубки,
Пропорций ты не знаешь.
Зачем так много лука?
Клади – не прогадаешь.
Добавить яйца, хлеба,
Перемешать как следует –
Одно над нами небо –
Я славно пообедаю.
* * *
Как средневековый алхимик
Я вывожу формулу счастья
Смешиваю всё, что попалось
Под руку
И записываю результаты в тетрадь
Она вся исчёркана
Разными символами
Значками и каракулями
И даже мне самому
Очень трудно порою
Мысль свою понять
Я знаю искомое
Где-то рядом из-под
Пальцев скользит пиявкой
Пытаюсь нащупать
Но не получается
За хвост схватить
Хоть проверил все выкладки
Должно быть я в детстве
Неправильно понял
Область недопустимых значений
* * *
Время идёт вперёд потихоньку
Оставляет позади года и секунды
Капли капают из крана
Времена года сменяют друг друга
Вода течёт и промывает себе дорогу
В камнях и скалах
И новое может быть
Просто то
Что ты раньше не замечал
***
Ушастый гном из норки вылез
Решил на лыжах покататься
Морозным днём январским рано
Ботинки новые надел
Крепленья щёлкнули тихонько
И с горки маленькой спустился
Ушастый гном прозрачным чистым
Морозным утром в январе
И вкусным синим было небо
И снег топтался и искрился
И лыжи маленькие гномьи
Скользили лихо вбок и вниз
Была гориста местность эта
И снега всем там было вдоволь
Будь гном ты или, скажем, хоббит
Фефюля или человек
Все поворачивали плавно
И горки разные пытали
Крутые, средние, любые
На свой, как говорится, риск
Стемнело как-то постепенно
И вечер медленно спустился
На горы и на плоскогорья
В морозный этот зимний день
Фефюли стайкой улетели
Расселись люди по машинам
И хоббиты нечётким шагом
Направились в своё село
И лыжи сбросил гном ушастый
И золотого эля фляжку
Рукой трясущейся устало
Открыл он на исходе дня
И никакого нету дела
Ему из норки тихой дальней
Ушедшему январским утром
До хоббитов и до меня
* * *
Скоро весна
Всё ближе тепло
Теченье дней
Уносит меня
Прямо в март
***
Бутылочку из-под чего-то
Маленькую
Ношу в нагрудном кармане
Она тёмно-зелёная
С притёртой пробкой
Большое время смотрит
На меня сквозь стекло
Свет преломляется странно
Освещая несуществующие страны
Способ принятия содержимого
Я заучил наизусть
Рецепта не знаю
Да это не так важно
Может там ничего и нет
Когда люди окружают
Своей заботой
Я твержу про себя
Выпить сразу против безумства
Толп
***
Давайте отпустим улувигура,
Он совсем истомился на привязи.
Ведь, если разобраться, он
Нужен нам только как
Красивая игрушка,
Чтобы показывать друзьям
И заботиться о его красивой
Шерсти
В которую так приятно
Уткнуться носом
Но кто помнит, когда
Последний раз мы это делали
В одиночестве?
***
Пустой отель в Монтрё
Вспоминается часто
Там было уютно
Вежливая прислуга
Вдали от посторонних глаз
Жить как-то лучше
Давно хотелось уединиться
Но вечно что-то мешало
Изумительный шеф-повар
И городок славный
Даже немного жалко
Что я умер
***
Прожил жизнь не зря
Родил ребёнка
И написал стих я
Вот он