В среде молодых поэтов и музыкантов стало особым шиком повторять эти выходки – только на моей памяти как минимум три человека, пытавшихся ходить по парапету над Невой или Днепром. Не стану утверждать, что именно эта история подтолкнула поэта Ильичева к подобному эксперименту. Возможно, просто какое-то злое высшее вдохновение, но случай, повторюсь, был, увы, типичным. То же самое можно сказать об увлечении нашего поколения наркотиками и другими разрушающими личность практиками. Тем более что поэт остро нуждался в определенном самоутверждении.
Родился он в простой рабочей семье и всю жизнь прожил на окраине Ленинграда – сначала в Сосновой поляне, а затем – в Рыбацком. Ильичев окончил восьмилетку, затем отучился в техникуме и отслужил в армии. Обычная работа на стройке, которой парень вынужден был заниматься, мягко говоря, не вполне соответствовала его наклонностям. Алексей уделял время самообразованию, увлекался восточной философией, рисовал, писал поэзию и прозу. В феврале 1995 года вышел единственный прижизненный сборник его стихов «Наброски равновесия», а летом того же года жизнь поэта трагически оборвалась…
Акробату без шеста
Легче и вольней.
(«Жизнь становится проста…»)
Как справедливо отмечает В. Пугач в энциклопедическом словаре «Литераторы Санкт-Петербурга. ХХ век», давая характеристику стихам, не вошедшим в прижизненный сборник и опубликованным позже, «многие стихи (так же, как и в сборнике «Наброски равновесия») содержат мотив смерти, главным образом от воды. Создается впечатление, что реальная смерть Ильичева стала проекцией его поэзии на жизнь: “Рыбы рисуют узоры хвостом, / На дне реки цветут сорняки, / Воды движутся на восток, / Откуда рукой подать до руки, / Тебе протянутой издалека, / Без всякой цели, но неспроста, / И разжимается вдруг рука / У глядящего вниз с моста”». Далее автор статьи рассуждает об образе моста как об архетипе перехода из одного мира в другой, а также тщательно и с большой любовью анализирует наследие поэта.
В 2000 году, через пять лет после смерти поэта, в издательстве «Знак» вышла книга его стихов «Силуэт акробата», а в 2013 году некоторые тексты Ильичева были опубликованы в журнале «Волга» (№ 1-2) и на портале «Сетевая словесность». Наконец, в 2016 году подборка «Акробат без шеста» была опубликована в антологии «Уйти. Остаться. Жить» с послесловием Зои Барзах, в котором она описывает участие Ильичева в литобъединении Лейкина. Алексей Ильичев также писал прозу. Четыре его текста можно найти в сборнике «Как бы проза». Наконец, в 2018 году вышла книга «Сдача в плен» с предисловием известного поэта и литературоведа Полины Барсковой. Составление книги и подход к ней, впрочем, вызвали конструктивную критику у текстолога и издателя Владимира Орлова на Facebook.
«Среди моих близких принято сравнивать Ильичёва с Ходасевичем в каком-то смысле. Но мне иногда его стихи напоминают, например, Шаламова. Для меня есть такое важное понятие в поэзии – «бедный». В отличие от барочных или даже рококошных дел, которыми и я когда-то занималась, где было сплошное «слишком», есть способ сдержанно и строго выбирать слова. Гибель Ильичёва, как я и сказала в предисловии к его сборнику, это не только личная, человеческая наша трагедия, это такое ощущение пустоты, обрыва текста: как во всех этих случаях, Веневитинов, Коган – ощущение недосказанности, несправедливости, нарушенности судьбы, литературного пути», – говорит Барскова в своём интервью 2020 года порталу Textura.
Как видно из воспоминаний современников и серьезного анализа литературоведов, Алексей Ильичев стремительно прогрессировал в творчестве, и у него были все шансы стать серьезным признанным поэтом.
Вовлеченность, эмоциональность, метафоричность – все это пульсирует в его текстах и бьется пойманной живой рыбой, с которой юному автору еще не всегда легко совладать.
В пустом пространстве ты станешь напрасным шагом,
Широким звуком, кольцом, колесом с обрыва,
Напрасно ты говоришь, закрывая лицо бумагой, –
Твое дыханье в руках у тебя, как рыба.
(«В пустом пространстве ты станешь напрасным шагом…»)
И что в нем было особенно замечательно – это интерес к другому, к чужому человеку, к чужой жизни. Он в полной мере был наделен талантом вовлеченности, ему легко давалась инфильтрация в систему образов и смыслов другого человека. Метод «включенного наблюдателя», описанный Гарольдом Гарфинкелем в науке, также прекрасно работает и в поэтике Ильичева. В этом отношении показательно стихотворение «Старуха», исполненное, к тому же, странной неразгаданной образности. Начинается оно вроде бы со случайного, обыденного (но при этом вполне архитипического) «Старуха смотрит из окна…», но по мере того, как автор вовлекается в сюжет и вовлекает нас, действие превращается в пугающую фантасмагорию.
И сразу трепетную мякоть
Сухими пальцами сожмет,
И сок кровавый потечет, –
Тогда старуха станет плакать.
…
И только кровь из головы
Стекает, спутываясь с соком,
И убегает в грязь кривым
Пересыхающим потоком.
(«Старуха»)
Творчество этого безусловно яркого и серьезного автора наглядно демонстрирует то, что уже в ранней юности в поэте заложено все, что в дальнейшем только постепенно раскроется и приобретет особую ценность в процессе оттачивания мастерства. Как говорил Эмиль Чоран: «В двадцать лет я уже знал все то, что знаю в шестьдесят. Сорок лет ушло на бессмысленную и бесполезную работу по подтверждению этих истин». Но иногда судьба дарует человеку только двадцать пять.
И все-таки, даже после трагической гибели поэта мы слышим его пронзающий до дрожи живой голос, словно стенающий из пучины смерти:
Мне хочется выплыть, как камню, на берег,
Или, как горбатой горе, разогнуться.
Вверху над египетским цирком империй
Натянут канат и нет места сомкнуться.
(«Мне хочется выплыть, как камню, на берег…»)
Стихи Алексея Ильичёва
* * *
Жизнь становится проста –
Легче и больней,
Акробату без шеста
Легче и вольней.
Птица с каменных дерев
В воздух входит вброд,
Остается, умерев,
Жить наоборот.
* * *
Мне хочется выплыть, как камню, на берег,
Или, как горбатой горе, разогнуться.
Вверху над египетским цирком империй
Натянут канат и нет места сомкнуться.
Излишек бесплатного воздуха слева и справа
Ненадежней, вернее каната,
И там на песке отражается тенью корявой
Слепой силуэт, приглашая к себе акробата.
* * *
Я лишаюсь ног перед тем, как – в путь,
Я лишаюсь рук перед тем, как плыть,
Если хочешь жить – обо всем забудь,
Обо всем забудь – если хочешь жить.
Ты как камень гол, ты как воздух пуст,
Ты стоишь в себе, ты готов лететь,
Если хочешь петь – не отверзни уст,
Не отверзни уст, если хочешь петь.
* * *
До свиданья. Радоваться поздно.
Мы простимся на мосту подводном.
Может быть, над нами светят звезды,
Фонари и что тебе угодно.
Уходи, шатаясь аккуратно,
Скукой ум не перенапрягая.
Я верну себя тебе обратно,
Если тьма и смерть не помогают.
Все прозрачно – ничего не видно,
Все возможно – ничего не будет,
Обижают – даже не обидно,
Залпом из разряженных орудий.
Словно шар накачивают газом,
Эта тяжесть не имеет веса.
Позади нацеленного глаза
Видно край нехоженого леса.
* * *
Бездельник выходит с работы,
В руках его сумка, а в ней
Немного тяжелых камней
И ложка еще для чего-то.
Бездельник садится в троллейбус
И видит далекий плакат –
Там голая белая дева
И надпись на трех языках.
Бездельник глаза закрывает,
И музыка сразу звучит,
И дева во сне, как живая,
Ему подает кирпичи.
И дева другая лопатой
Готовый раствор подает,
А третья считает зарплату
И грустную песню поет.
* * *
Всё тише и тише,
И я уж не слышу, а брежу,
И нежные руки
Об острую музыку режу.
Ненужная пыль
Закружилась, и, кажется, нет
Того, кто спросил
И того, кто услышал ответ.
И лишь в глубине
Как звезда из колодца,
Невидимый мне
То поет, то смеется.
* * *
Закатился камушек в дальний уголок,
А у нас, голубушка, нет ни рук, ни ног.
Ах, у нас, родимая, нет и уголка,
А про этот камушек я солгал слегка.
Старуха
Проходит мир, потом война,
И в ожиданье винограда
Старуха смотрит из окна,
Как наблюдатель из засады.
Когда созреет виноград,
А, может быть, и не созреет,
Старуха голову побреет
И постепенно выйдет в сад.
И сразу трепетную мякоть
Сухими пальцами сожмет,
И сок кровавый потечет, -
Тогда старуха станет плакать,
И тут появится старик,
Как продолженье разговора,
Одетый в шапку и парик,
Похожий на живого вора.
Старик к старухе подбежит,
Под ветром шапку обнажая,
А та старуха уж лежит,
Старуха не соображает.
И только кровь из головы
Стекает, спутываясь с соком,
И убегает в грязь кривым
Пересыхающим потоком.
* * *
В пустом пространстве ты станешь напрасным шагом,
Широким звуком, кольцом, колесом с обрыва,
Напрасно ты говоришь, закрывая лицо бумагой, –
Твое дыханье в руках у тебя, как рыба.
Поодаль кто-то глядит на тебя с усмешкой,
Понятной, как подтвержденье, похожей на опасенье.
И если твоя монета упала на землю решкой,
Орел пролетает сверху, ее закрывая тенью.
* * *
Я потратил всю жизнь на шуршание, шелест и шорох,
Ухватившись за вьющийся шнур боязливой рукой.
Громоздясь на себя в продолженьях и жадных повторах,
Я лежу на земле и желал бы увидеть покой.
Сколько было угля сожжено ради черного дыма.
Дым глаза разъедал и вползал червяком в небеса.
Я желал бы не зреть повторенья того, что всегда повторимо,
И вчерашнюю боль, как синяк, до утра не чесать.
Ведь остался в живых лишь солдат, притворившийся мертвым.
Он поднялся с земли и не мог ничего говорить.
Я желал бы увидеть все, что тут написано, стертым,
И от царских гонцов поскорей ворота затворить.
* * *
То, что меня гнетет, меня не гнет, но гонит.
Еще дрожит тугая тетива,
А мертвая стрела в каком-то море тонет,
Где море спит, и не должно вставать.
Как муха полуумная над спящим,
Над морем стынет каменный закат,
И рыба со стрелой в губах неговорящих
Плывет вперед, пытаясь плыть назад.
* * *
Как-то мама мыла раму,
Маша мыла руки мылом.
Что потом случилось тама –
Память глупая забыла.
Запустила ль мылом Маша
Мимо мамы, да в стекло,
Только помню, было страшно,
Крови много утекло.