В ночь с 8 на 9 ноября 2021 г. на сайте Литературной премии «Поэзия», а также на страницах проекта в соцсетях, были оглашены итоги третьего премиального сезона. «Стихотворением года» стал текст Марии Малиновской «бело-красно-белый флаг». В номинации «Перевод» премия досталась Ольге Седаковой (за перевод стихотворения Пауля Целана «Фуга смерти»), в номинации «Критика» – Илье Кукулину за статью «Интернет и гетерохронность современной русской поэзии». Казалось бы, время лауреатам принимать заслуженные поздравления, а оргкомитету – наконец-то немного расслабиться после более чем полугодового премиального ралли. Но уже на следующий день социальные сети (прежде всего Фейсбук) и другие ресурсы, так или иначе имеющие отношение к русскоязычному литературному процессу, превратились в арену редкого по масштабам скандала.
Тем, кто следит за моими обзорами литературных премий, может показаться, что почти каждая статья по итогам более или менее заметного награждения начинается именно так: ждали лавров и здравиц в джентльменском кругу, а получили безобразную склоку. И это вовсе не потому, что автор падок на скандальные темы, скорее наоборот – хотелось бы иного, но имеем то, что имеем. Впрочем, тенденцию замечают многие: например, критик и редактор Е. Никитин назвал происходящий скандал «предсказуемым» и «скучным».
Если некие негативные явления становятся рутиной, вариантом нормы – это свидетельствует о глубинных сбоях системы, внутри которой они происходят. При всём разнообразии премий «за русскую поэзию», алгоритм скандала неизменно один и тот же. Значит, сбоящая система – не одна конкретная премия, оргкомитет, жюри, а некие глобальные механизмы современного литпроцесса. Что же это за грабли, на которые из раза в раз наступают русскоязычная литература и её деятели? Попробуем разобраться.
Не поступиться принципами
В первом премиальном сезоне «Поэзия» получила ярлык (на мой взгляд, не вполне заслуженно) «скандальной премии» из-за откровенного неприятия сообществом нового премиального формата. Второй сезон прошёл куда спокойнее: литераторы согласились с тем, что конкурс одного стихотворения без шорт-листа и с премиальным списком-антологией – это нормально и даже интересно. Но как ни парадоксально, именно бескомпромиссность в следовании единожды декларированным принципам стала в третьем сезоне катализатором недовольства.
«Поэзия» позиционирует себя как честное состязание текстов, представляющих самые разные области глобального литературного поля. Именно на этом принципе основывается механизм номинирования текстов на премию, составления премиального листа, формирования и работы жюри. От него не отступили и в третьем сезоне. Процитирую официальный пресс-релиз премии: «Язык не является подданным страны, в которой записан государственным. <…> Если сегодня мы связаны недальновидным законодательством и лишены возможности обнародовать опубликованный текст, из этого не следует, что у нас нет свободы наградить текст по решению жюри. <…> Премия «Поэзия» не станет очередным инструментом цензуры». Очень сильное заявление – и оргкомитет нашёл возможность оправдать его в полной мере. Вместо отдельных текстов в премиальном листе – пустые страницы со ссылками на интернет-ресурсы, где «сомнительные» с точки зрения возможности опубликования тексты можно прочесть. Таким образом, «Поэзия» сделала видимым факт существования в современном русскоязычном пространстве подцензурной и неподцензурной литературы. В относительно недалеком прошлом такое разделение было обыденностью, но при этом невозможно было даже представить участия неподцензурных текстов в некоем конкурсе наравне с подцензурными, а тем более – победы такого текста (стихотворение М. Малиновской именно такое). Для «Поэзии» это возможно.
Итак, принцип «широты представительства» разнообразных литературных практик и авторских позиций в этом сезоне не просто соблюден – он был соблюден с удивительной бескомпромиссностью. Этого-то и не смогло вынести литературное сообщество. С советских времён и до сих пор получение званий, премий и прочих благ понимается в нём как этапы бюрократической карьеры, со всеми соответствующими достоинствами и недостатками, а главное – с ограничениями. В сознании его представителей существует негласная табель о рангах: какие действия, внутри какого кружка и в каком порядке ведут к тем или иным достижениям. Принцип честного соревнования равных для многих здесь не то что неприемлем – непредставим. Точно такая же ситуация сложилась чуть меньше года назад вокруг Григорьевской поэтической премии, только в меньшем масштабе (пропорционально значимости события). Как показывает сегодняшний опыт, история мало чему учит.
Сильна, яко смерть, любовь
Текст М. Малиновской «бело-красно-белый флаг» в пылу полемики называли «провокационным», «конъюнктурным», «политизированным», «сиюминутным» – это те определения, которые несут в себе хоть какую-то содержательную нагрузку. По большей же части «критики» просто упражнялись в ругани, а в качестве жанра своих памфлетов выбирали псогос – то есть изощрялись не в аргументации, а в оскорблениях. Досталось всем: лауреатке, жюри, организаторам, самому тексту. При этом как минимум каждый второй презентовал себя как выступающий от лица «народа», «широкого читателя». Некоторый обобщенный «читатель поэзии», которого они представляют, не понимает свободного стиха, отрицает неконвенциональные приёмы стихосложения, «низменные темы», использование обсценной лексики в текстах… Но так ли это?
За пределами довольно узкого круга «участников литпроцесса» (прежде всего в соцсети VK) стихотворение как минимум не реже, чем негативную, встречало и прямо противоположную реакцию. Чаще всего её выражали определением филологически несостоятельным, но зато очень понятным тому самому народу: «жизненно». М. Малиновская пишет о ситуации, более чем типичной для современного общества: о крахе отношений под натиском политического, системного, внешнего. Ужас расчеловечивания, показанный через одну маленькую человеческую даже не трагедию – просто историю. Но такую, которая может случиться, или уже случалась почти с каждым. Это история о пресловутой померанцевской «пене на губах ангела», а «политика» – вирус, от заражения которым пена побежала с ангельских губ. Только это не вирус бешенства – это что-то вроде ковида-19: зараза распространяется куда стремительнее, зато и исход не столь однозначный. Всё зависит от человека, и прежде всего, от желания человеком оставаться. Только так можно победить смерть – не физическую, но смерть любви в себе.
Этот гуманистический, гражданский пафос легко понимает и принимает «простой читатель». И даже не совсем простой: довольно многочисленны комментарии вида «я поклонник традиционной поэзии, не люблю и не понимаю верлибры, но вот это – проняло, это – стихи». То есть текст не просто «работает», его посыл способен проникнуть сквозь броню вкусовщины (если только читающий не отлит из этой брони целиком).
С технической стороны текст М. Малиновской у многих экспертов тоже не вызвал вопросов. Отмечали мастерство автора в работе с художественными приёмами и живой разговорной речью, успехи в построении драматургии и структуры текста. Этим вопросам в значительной мере посвящена статья В. Козлова «12 тезисов о премии «Поэзия…». Не со всеми её пунктами можно согласиться, но как пример весьма доступного общего обзора авторской практики и поэтики (в п.п. 6–8) она отлично подойдёт и позволит сэкономить время читателя.
В целом можно сказать, что как читатели, так и довольно многочисленные представители экспертного сообщества признают несомненные достоинства текста-победителя. Но откуда же тогда столь резкое неприятие, откуда клише «это не поэзия»?
«Профаны, любопытствующие знать наши дела…»
Очевидно, что «поэзия» (как и «искусство» вообще) не определяется апофатически. Соответственно, человек, заявляющий, что некий текст «поэзией не является», тем самым постулирует: я знаю, что такое поэзия. Это заявка на статус эксперта, причём очень сильная заявка. Рядовому читателю, использующему такую формулировку как простую фигуру речи (вместо «мне не понравился текст») такое простительно. А вот поэтам, критикам, публицистам, даже (страшно сказать) редакторам литературных журналов – очевидно нет.
Когда положение о премии «Поэзия» было впервые опубликовано, ещё до открытия первого премиального сезона, отдельные критики высказывали опасения по поводу того, что «стихотворением года» будет неизменно становиться «самый средний» текст из премиального листа. Опасения небезосновательные: многочисленное жюри, составленное из представителей самых разных течений и школ, порой с прямо противоположными эстетическими принципами и максимально различной оптикой, казалось бы, должно стать иллюстрацией к басне И.А. Крылова о лебеде, раке и щуке. С другой стороны, главенствующий принцип премии «в премиальном листе – все победители» делал эту проблему несущественной. Но многим (и лично мне) было грустно от осознания того, что у какого-то радикально новаторского или принципиально «жанрового» текста на «Поэзию» нет шансов. И вот, казалось бы, статистика посрамлена литературой, премию получает новаторский, авангардный, возмутительный текст… Или нет?
Дело в том, что для настоящего эксперта в области современной русской литературы текст М. Малиновской – это и есть золотая середина, компромисс в самом лучшем смысле этого слова. Эксперта, живущего в третьем десятилетии 21 века, не испугать и тем более не шокировать свободным стихом, обсценной лексикой, авторской пунктуацией, теми или иными темами. Он сможет рассмотреть технические достоинства такого текста, равно как и любого другого, оценить творческий замысел и качество его реализации. Все перечисленное в стихотворении-победителе выполнено на весьма высоком уровне, и жюри дало работе высокую оценку.
Некоторая детерминированность компромиссного решения даёт нам и ответ на вопрос, почему премию не получило стихотворение Г. Рымбу «Моя вагина», – безусловно, самое яркое литературное событие прошлого года. Эксперты не испугались ни грубого языка, ни провокационного названия, ни свободного стиха – собственно, это общие места для текстов Г. Рымбу и М. Малиновской. Они выбрали между «женским» (очень актуальным и важным в наше время, но односторонним) и человеческим, общегуманистическим – человеческое. Языку борьбы за правое дело они предпочли язык мечты о мире. Хорошо это или плохо – каждый решит сам, но в поставленных условиях это естественно. Можно сказать, что для представителей разных полюсов «бело-красно-белый флаг» стал точкой нахождения ценностного консенсуса.
Но всё вышесказанное правомерно и логично именно для экспертного сообщества. В настоящее же время институт экспертности в литературе, и вообще в гуманитарной сфере, находится в глубочайшем кризисе. Многие десятилетия репутация и статус здесь никак не зависели от компетентности обладателя, что является прямым следствием уже упомянутой подмены соревновательных механизмов бюрократическими, а профессиональных навыков – социальными. Следствием этой «неразборчивости в экспертах» видится мне и деградация самого жанра критики, утрата навыков критической дискуссии, на которую справедливо указывает критик и публицист М. Алпатов. Ярчайший пример «экспертной некомпетентности» – статья И. Волосюка в «Московском комсомольце», сводящая премиальный лист к трём неприятным автору текстам, а содержание текста-победителя – к политической повестке. Таков и «программный» пост экс-главного редактора «Сибирских огней» В. Берязева, представляющий читателю ядреную смесь из конспирологии, пафоса, угроз и ругани (позволю себе пойти на поводу у брезгливости и не давать прямых ссылок на эти тексты – при желании их легко найти в сети). Наконец, демонстративный выход из жюри «Поэзии» И. Дуардовича и Е. Коробковой после объявления лауреата этого сезона – это не просто жест экспертской некомпетентности, это ещё и демонстрация банального непрофессионализма на уровне отсутствия минимального понимания самой профессиональной этики (об этом подробно пишет поэт Д. Липатов).
Принято считать, что граница между лагерями «за» и «против» «Поэзии – 2021» лежит в пространстве политического и эстетического. Но главный водораздел лежит именно в поле компетенций и профпригодности: эксперт не может заявлять о том, что верлибра, феминистской повестки, тех или иных политических взглядов или матерных слов в поэзии не существует или не должно существовать, – он изучает явление во всей его полноте, равно нравящиеся и не нравящиеся его стороны. Факт использования любым поэтом любой практики априори помещает её в пространство поэтического.
Эксперт может принципиально не использовать какие-то практики, если сам является поэтом, может критиковать неуместное использование тех или иных практик и приёмов, но не отрицать их. Такое отрицание, равно как и подмена аргументации руганью, исключает отрицающего из пространства компетентного диалога, а говорящего лишает права называться экспертом.
Кстати, отрицание (но иного рода) лежит и в основе нападок на премию и её обладательницу с другой стороны – «идейной».
Одиссей и лотофаги
Последним «приличным» аргументом желающих дискредитировать само стихотворение М. Малиновской и факт получения им премии «Поэзия» (в качестве «неприличных» предлагается вмешательство правоохранительных органов и другие меры давления, лежащие вне литературного поля) стала апелляция не к выбору творческих средств автором, но к самой постановке творческой задачи. По мнению этих представителей, поэзия должна существовать в пространстве вечных тем, а не сиюминутных событий, провоцировать не рефлексию, но чистое стремление к Высшему, быть не скальпелем, но болеутоляющим. Сама по себе эта позиция имеет право на жизнь, с одной лишь оговоркой: она применима только к собственному творчеству, но не к другим. Однако же распространённость этой позиции и попытки агрессивного её навязывания снова заставляют задуматься не о поэзии как таковой, а о социальных тенденциях, неразрывно связанных в том числе и с ней.
Ограничение области поэтического некими высокими, общими темами – не что иное как одобряемая форма эскапизма. Ведь «абсолютные» категории нематериальны, это просто абстракции, а, как говорил один известный киноперсонаж, «в наше время всё невещественное становится вдруг несущественным». Абсолютизированное, равно как и нарочито выдуманное зло – не страшно, на «символической» войне не убивают, а сказочная любовь – не греет. Разумеется, мне возразят с позиции того, что настоящий поэт – это демиург, и его вымысел создаёт реальность, воздействующую не слабее повседневной. И разумеется, это так. Но даже утверждающие этот красивый тезис редко следуют ему на практике.
Важнейшее отличие силлабо-тоники от верлибра в том, что она гораздо дальше отстоит от естественного, обыденного языка. Никто не говорит в рифму и соблюдая размер в обычной жизни. Традиционная поэтика – маркер того, что всё происходящее в произведении ненастоящее, что автор отделён от лирического героя, что созданный мир – простая игра разума (даже если сам автор считает иначе). О природе этого механизма надо говорить отдельно, но факт его существования сложно отрицать.
Именно поэтому, в первую очередь, острые темы – политическое в текстах Т. Вольтской, Е. Исаевой, К. Фрегер, «ковидное» у О. Аникиной и П. Барсковой и так далее – не вызывают столь острой реакции. «Ненастоящесть» языка смягчает авторское сообщение. Кроме того, корпус силлабо-тонических текстов, прочитанных средним «любителем», включает в основном классику (то есть «тексты о том, что если и было, то было давно»), и тексты современных авторов «о вечном», либо стилизованные под старину или сказку. Это тексты «не про нас». Так сложилось исторически.
В результате сила эмоционального воздействия верлибра с аналогичным посылом на неподготовленного читателя оказалась непропорционально сильна. Высказывание верлибриста воспринимается как прямое, вызывая сильную эмоцию, которая мешает вчитаться в текст (часто даже не даёт дочитать до конца), и провоцирует реакцию не как на произведение искусства, пусть и не нравящееся, а как на выпад в сторону читателя, со вполне очевидным результатом. Феномен поэтического «эскапизма в прекрасное» я уже рассматривал и в более глобальном контексте.
Условный читатель «не готов» не к верлибру, равно как и не к чему угодно ещё на уровне приёма. Он просто не хочет предметного разговора о сложных, болезненных, травмирующих вещах. Поэзия для него – воды Леты или цветок с острова лотофагов, позволяющие забыться в прекрасном иллюзорном мире. Разумеется, нельзя его за это осуждать: мир и так достаточно страшен и несовершенен, чтобы отдавать констатации этого несовершенства немногие часы досуга. Но вот требовать от поэзии только мёда и елея, агрессивно выдавливать всё остальное за пределы искусства – это совсем иное. И именно агрессивное требование подобного представляет собой ещё и социальный маркер: здоровый человек и здоровое общество в обезболивании не нуждаются.
В данном конкретном случае мы снова приходим к выводу, следующему почти из каждой отдельной части этой статьи: как бы многочисленным недоброжелателям ни хотелось обратного, столь будоражащие многих «проблемы» премии «Поэзия» и стихотворения-победителя лежат за пределами поэтического и вообще литературного, а чаще всего представляют собой аберрации восприятия говорящих об этих проблемах. То есть, возвращаясь к дедушке Крылову, литературному сообществу стоит перестать считать кумушек и оборотиться на себя.
Дёготь и фанфары
Из всего вышесказанного отнюдь не следует, что я хочу свести статью к чистой апологетике «Поэзии»: как у любого живого и развивающегося проекта, у неё есть свои проблемы и недостатки. Так, например, целый ряд критиков отметил, что в премиальный список (кстати, я считаю его лучшим за три прошедших года) попали, по их мнению, «не лучшие» тексты признанных мэтров, мастеров слова. Как такое могло произойти, тем более что состязаются не авторы, а тексты?
Здесь, как ни парадоксально, магия громких имён сработала против их обладателей. Ларчик открывается просто: у не слишком известных или просто молодых авторов номинатор выискивает «лучший» текст, который и станет для автора одновременно визитной карточкой, индульгенцией и приговором. В случае же мэтра можно так не стараться – он велик и «плохих текстов у него нет – можно номинировать любой». В результате некоторая леность номинатора играет злую шутку с любимым им мэтром. Эксперты премии не в силах что-либо с этим поделать: они вынуждены выбирать лучший текст не из массива написанного автором за год, а только из присланного номинаторами. Кстати, в какой-то мере это и ответ на звучащий кое-где вопрос, почему побеждает молодёжь при наличии в списках корифеев: в некотором смысле, корифеев «слили» их собственные номинаторы. Конечно, прежде всего – от искренней любви, но состязания выигрываются не ею единой.
Будем надеяться, что в следующем сезоне выдвигающие номинантов персоны и организации обратят внимание на этот момент, а премиальный список станет ещё лучше.
Итак, третий премиальный сезон «Поэзии» завершен. А статью о нём я хотел бы завершить поздравлением всем лауреатам, членам жюри, оргкомитету и всем остальным, кто был причастен к этому безусловно важному в литературной жизни событию. Лауреатам – с заслуженной победой, а всем остальным – с тем, что удалось оставаться на своей принципиальной позиции от начала и до конца, невзирая на конъюнктуры и скандалы. В условиях нынешнего дефицита настоящего это стоит особенно дорогого.