Лев Колбачев
Уже вторую неделю среди пишущего сообщества не утихает возмущение результатами Григорьевской премии 2020 года, врученной прозаику и поэту-песеннику Михаилу Елизарову. Григорьевская Поэтическая Премия – награда с историей, устоявшейся репутацией, хорошим денежным обеспечением и пиаром. Она учреждена в память о замечательного петербургском поэте Геннадии Григорьеве и представляет собой литературное состязание, проходящее одновременно в нескольких непохожих друг на друга форматах (собственно конкурс подборок и поэтический слэм) и в неповторимой атмосфере богемности, столь характерной (до некоторой самопародийности) для северной столицы.
Не первый год для меня своего рода традиция: писать статьи по итогам проходящих в русскоязычном пространстве литературных премий. Причем с позиции исследователя не самих премированных произведений (хотя и здесь хватает «белых пятен» – но об этом поговорим ниже), а литпроцесса как социального явления и его реакций на вызовы. К сожалению, «доброй» эту традицию не назовешь: годы идут, а исследование раз за разом оборачивается разбором по косточкам очередного скандала.
Так случилось и с сезоном 2020 года Григорьевской премии. Претензии к Михаилу Елизарову, победившему как в поэтическом слэме, так и по результатам голосования жюри, сыплются с самых разных сторон и в самых разных формах. Чтобы разобраться в происходящем, применим систему «Уровни осведомленности», созданную известным британским ученым, литератором и музыкантом Ленином Стокгаузеном специально для анализа сложных социальных феноменов, а также казусов внутреннего мира отдельного человека.
Уровень первый: Знать своего врага
Первыми дуновениями надвигающейся бури стали реплики о неправомерности присуждения премии М. Елизарову по причине его политических взглядов. Даже если не принимать во внимание, что эти взгляды поэт выражает (не только в творчестве, но и в интервью) довольно расплывчато, порой сводя к откровенной насмешке над интервьюером и аудиторией – такого рода претензии лежат принципиально вне пространства вопросов литературы вообще, и конкретной премии в частности. Разумеется, политические несогласия с автором или со взглядами жюри и организаторов конкретной премии – неотъемлемое право каждого. Целый ряд поэтов продемонстрировал их в начале премиального процесса в форме отказа от участия в нем. Это более чем достойная позиция, но никак не в виде кликушества постфактум и тем паче требования запрета (особенно с учетом того, что некоторые из требующих в 2017 г. также бурно протестовали против исключения из списка претендентов на премию украинской поэтессы Лизы Готфрик – исключения в том числе по политическим соображениям).
Так или иначе, рассуждая как с позиций свободы слова и мысли в политическом смысле, так и с позиции допустимого для художника, эти претензии следует признать несостоятельными. А учитывая, сторонников каких людоедских идеологий литературное сообщество спокойно принимает в качестве «своих» – еще и в некоторой степени лицемерными.
Уровень второй: Победить на чужой территории
Немало людей оскорбилось самим фактом вручения премии поэту-песеннику. Этот аргумент сам по себе анекдотичен (даже исторически поэтическая традиция принципиально неразделима с песенной), но причина обиды, на мой взгляд, кроется куда глубже формальной стороны: награда ушла «в другой цех».
Ситуация, впрочем, достаточно показательная. Многие годы номинантам, творчество которых кроме текста подразумевает мелодическую и перформативную составляющие, в том числе очень сильным авторам – Денису Третьякову, Борису Усову, другим многочисленным авторам из этого пространства, представленным бессменным номинатором Наташей Романовой, отказывали в премии (обычно они не попадали даже в шорт-лист). Одновременно с этим обладателем премии в том же 2017 г. становится Александр Курбатов, многие тексты которого (в том числе из премиальной подборки) подразумевают зонговое исполнение со сцены. Так где же граница? Она отнюдь не жанровая.
А. Курбатов многие годы известен как участник поэтической группы «Осумбез», создатель многих проектов «внутри» литературного сообщества. Другие же «поющие поэты» – по тем или иным причинам вне его. И это, к сожалению, играет ключевую роль не только в установке препон для «песенников»: целые литературные группы, направления и даже просто авторы, публикующие свои стихи и критику на сетевых ресурсах, не признанных «высоким обществом», оказываются выброшены за пределы того, что мы привыкли называть литпроцессом. Естественно, солидарность в том или ином виде характерна для любой социальной группы. Но причем здесь литература? Скорее похоже на попытку неформально бюрократизировать изначально свободное пространство искусства, а то и на пресловутую cancel culture.
Уровень третий: Умей сделать то, о чем говоришь
Здесь вкратце коснемся собственно технической стороны творчества лауреата. Сразу опустим вопрос «низкого стиля» произведений и использования автором обсценной лексики: на дворе 21 век, и поэту не только не возбраняется, но даже предписывается использовать все возможности языка в полноте. Не вполне состоятельными видится и уличение автора во вторичности: безусловно, набор приемов и сам язык текстов автора сложно назвать оригинальным – список его предшественников, от безвестных авторов дворовых матерных песен и пародий до Юрия Клинских и Шиша Брянского обширен. Только проблема ли это? «Григорьевка» – не Премия Андрея Белого и не АТД-премия, где новаторство является ключевым условием.
Если брать чисто профессиональные навыки литератора М. Елизарова – то назвать их недостаточными как минимум для попадания в шорт-лист премии невозможно. При самом придирчивом рассмотрении они окажутся вполне сравнимыми со «средним» автором премиального списка «Поэзии», и уж точно не ниже «среднего по Григорьевке» за годы ее существования. Лучше ли эти тексты текстов других участников этого сезона? На мой взгляд, нет. Но это вопрос прежде всего к компетенции членов жюри – а его задавать почему-то не хотят, обрушив все шишки на лауреата и его номинатора Олю Скорлупкину (второе особенно несправедливо, учитывая что стихи двух других ее номинантов, Дмитрия Григорьева и Вячеслава Попова, как раз являют собой общепризнанный пример высочайшего уровня работы со словом). В целом же эта тема достойна отдельной поэтоведческой статьи-исследования и соответствующего уровня аргументации – но как раз ничего подобного на страницах журналов и в интернете мы пока не видим.
Уровень четвертый: Пренебрегать принятыми границами
М. Елизарова от многих, в том числе действительно замечательных авторов «поэтического сообщества» отличают не только тематика и стиль текстов, и не исполнение их под комично выглядящую трэвел-гитару. Как и другие «эстрадники» (в том числе номинировавшиеся на Григорьевскую премию), он обладает настоящим социальным капиталом, полученным как результат творчества: это внимание фанатов, просмотры и прослушивания в сети, обретение некоторыми песнями статуса «народных хитов». А наличие такого капитала, причем вне довольно узкого круга участников литпроцесса, позволяет автору игнорировать обязательные ритуалы «инициации» и «карьерного роста» в этом кругу и насмехаться над отношением представителей этого круга к себе (что он и делает в некоторых песнях). Именно это, а не что-то другое, и стало ключевой причиной всеобщего негодования.
К сожалению, русскоязычное литературное сообщество с советских времен бережно хранит традиции «чинопочитания» (хотя больше тут подошло бы слово «дедовщина»): его возмущает ситуация «Пришел, увидел, победил». Чтобы «быть принятым», поэт должен пройти все круги «литературной учебы» – а этот путь, помимо профессионального роста, подразумевает щедрый паек унижений от «старших по званию», заискивания перед принимающими решения, участия в бесконечном состязании за повышение «литераторского Хирша» – количества публикаций в изданиях «Журнального зала», и так далее. М. Елизаров (здесь как нельзя лучше подойдет штамп) выше этого. Кстати, и эта ситуация не нова: ровно то же отношение десятилетие назад встречали популярные сетевые поэтессы и поэты.
Уровень пятый: Уничтожить все простое и понятное
Философы, социологи и искусствоведы вовсю упражняются в изобретении новых терминов для описания современного положения вещей в своих областях. Их можно понять: пресловутый постмодерн уже успел утомить, да и ростки нового действительно показываются то тут, то там. Но есть и противоположная точка зрения: постмодерн проявил себя еще далеко не полностью, самые яркие и «экстремальные» его формы нам еще только предстоит увидеть. А творчество М. Елизарова – как раз образчик такой крайности. Его пародия действительно стоит в опасной близости от настоящего манифеста, он оставляет слушателю возможность выбрать: отождествиться с лирическим субъектом, или надсмеяться над ним. Это пространство беспредельной и страшной свободы многие (особенно апологеты «новой этики») понимают как опасное и запретное: ведь «глупый потребитель» может принять все за чистую монету и превратиться в «настоящего фашиста». И они правы. Может.
Вот только такое право на интерпретацию всегда должно оставаться за зрителем и читателем. Иначе текст, где многократно объяснено «кто плохой», преображается в беззубую назидательную нотацию или агитку. Недаром крайней формой карнавализации и сатиры является юродство – превращение всей жизни в одну кромешную перформативную практику, творческую идею, ежесекундно летящую в массы как девка в полк. Готовность никому не нравиться, быть непонятым, вместо лавров получить тернии. Именно это дает настоящий постмодерн, а не возможность в случае чего объявить все сказанное шуткой и припрятать фигу в карман. К сожалению, такая «неудобная» позиция вообще не свойственна современным литераторам – и тем неприемлемее для их сообщества те, кто последовательно ее придерживаются. Кстати, ее с трудом прощают и «своим»: бесконечное переливание о «заигрывании со святым» и «темах, невозможных после Освенцима» тут дело обычное.
Уровень шестой: Оставить эмоции и рассмотреть самую суть
Главное отличие Михаила Елизарова от «приемлемых» для литературного сообщества претендентов на Григорьевскую премию – не тексты, не манера, не стиль и даже не политические идеи. Он чужак и возмутитель спокойствия, а здесь таких не любят. Сообщество создало среду, которая (при соблюдении некоторых условий) легко принимает любого фанатика, ниспровергателя, хулигана или перверта: ведь «поэту простительно быть не как все». Но, очевидно, далеко не любому поэту.
Причем, что интересно, эта система «свой-чужой» не только выглядит непотребно, она еще и не работает. Если бы бурную реакцию вызвал сам факт появления М. Елизарова в списках номинантов или хотя бы попадание в шорт-лист – это было бы логично и своевременно, да и чисто гипотетически могло бы обратить внимание жюри на какие-то упущенные особенности поэзии номинанта, а то и повлиять на итоговое решение. Кстати, в посте, который почему-то называют «открытым письмом», Оля Скорлупкина прямо обозначила свою позицию: кроме очевидного для любого номинатора желания отметить автора хороших текстов, выдвижение М. Елизарова – еще и попытка вернуть премии дух того самого возмущения спокойствия застоявшегося болота, провокации, некоторого трикстерства. Иначе говоря, того самого, чем славился (как человек и как поэт) Геннадий Григорьев. Но сообщество показало себя ленивым и нелюбопытным: заинтересоваться кем-то меньше лауреата оно не пожелало. Что ж, зато теперь появилась возможность сколько угодно восклицать «Как так вышло-то?!»
Эта статья – никоим образом не осанна творчеству Михаила Елизарова: недостатки в нем я вижу не хуже, чем достоинства. А самое главное – дьяволу не нужен адвокат. Он взмахнул черными перепончатыми кожистыми крыльями над сгрудившейся у фуршетных столиков тусовкой, ухмыльнулся из-под капюшона и унесся с вожделенной премией в кармане туда, куда не долетают брызги яда и желчи. А вот как проявили себя мы, оставшиеся здесь, и как поступим с этим новым бесценным опытом в будущем – это большой вопрос.
Казус «Григорьевки – 2020» – это отличный шанс для многих переосмыслить свою роль в литпроцессе, а литпроцесса – в жизни русскоязычного мира, выглянуть из окна башни слоновой кости и подумать: как быть дальше? Может быть, энергию, ежедневно растрачиваемую на составление негласных табелей о рангах и списков рукопожатности, обмусоливание очередных «премиальных несправедливостей», попытки строить из себя вахтеров при входе на Парнас и стократное взаимное разглядывание под микроскопом – пустить на изучение этого самого происходящего (в том числе на литературном плане) в большом и внешнем мире, равно как и на трансляцию туда собственного творчества – дабы не звенело в головах риторическим вопросом «Почему «фашист с гитарой» собирает концертные залы, а мастера поэтического слова читают для десятка таких же поэтов?» Ну и поразмыслить над реальными светлыми и темными сторонами премиальных процессов – как это было после скандальной прошлогодней «Поэзии».
Разумеется, каких-то четких рекомендаций я дать не могу: седьмой уровень осведомленности по Стокгаузену предполагает осмысление и принятие решений средствами трансцендентными, в некотором роде метафизическими, которые не опишешь в простом рецепте. Но которые (если захотеть) доступны каждому.
Поэтому, несмотря на пессимизм заголовка статьи, я продолжаю надеяться на успех своего безнадежного дела: а вдруг?