Дмитрий Воденников
«Добро пожаловать в календарь!» – пишет мне какая-то случайно отрытая программа.
Круто. В календарь меня еще не приглашали. В Париж приглашали, в Лондон приглашали, в Таллинн с двумя третями двойных согласных приглашали, а вот в календарь – нет.
***
Словно брось в кипяток – и заварится лето густое,
Сух и плотен ноябрь.
Всю дорогу брикет киселя грызем с тобой на двоих,
Нам весело, кисло,
Скулы свело.
Паровозик ромашковый тянет столыпины в лимб,
А как будто – каникулы, лагерь, первая смена.
В щели – ветер, лизол. Скоро,
Скоро зима.
(Сергей Круглов)
В календаре – всё не как у людей. Я вижу, как я прихожу в календарь, вытираю ноги о коврик января, снимаю пальто, вешаю его на февраль-вешалку, на кухне меня ждет мартовское чаепитие. Соленый чизкейк: 200 г крекеров, 50 г тертого пармезана, 50 г сливочного масла, для крема – 300 г сливочного сыра (например, Филадельфия), 300 г мягкой брынзы, 300 г обезжиренного мягкого творога, 3 зубчика чеснока.
Святые угодники! Видели ли вы когда-нибудь соленый чизкейк? (Туда еще большой соленый огурец полагается.) Такого мы не понимаем. Но как заманчиво, когда всё вверх ногами. Когда уже непонятно, кто ты сам такой. То ли человек, то ли чизкейк, то ли овечка.
Когда бы женский мой хребет
Покрылся шкурою овечьей –
В комках, зигзагах и кудряшках,
Струилось бы руно по рёбрам
И мне колени щекотало,
А белопенные ручьи
Мне прикрывали бы копытца,
Когда бы ты, мой милый, стал
Тончайшим ивовым лукошком,
Лучи бы солнца сквозь тебя
Играли, блики составляя,
И золотые эти ромбы –
Обрезки шепелявых звёзд –
Живот овечий мне кололи,
То я, на сладостных ногах,
Кривых, горячих, слабых, скотских
Вздымала б вверх своё лукошко
И таяла б под ним, как галька,
Что тает в сумраке тирренском!
(Светлана Богданова)
А в календаре уже и апрель.
Сухие улицы, апрельская пустота, звук мяча, безе.
В мае календарь зарастает алым, синим и желтым. Трудно создаваемые морковные торты. Химическое «Полено». Или, например, наполеон.
Летом как-то полегче: эклеры, коврижка, бисквит в мультиварке.
Потом осень (нам не по силам «Ленинградский» «в домашних условиях»), потом зима (элементарный торт без выпечки, но можно попробовать и посложнее: масляный крем, тройной корж).
Вывалились из календаря – «больше не зовите!»: шапку по пути потеряли, галстук набекрень, душа нараспашку.
Но телефон не может упокоиться и теперь приглашает меня в приложение «Советы». Вот только этого мне не хватает для полного счастья: мало мне в этой жизни советовали.
***
куда ни шло чего ни жгло
чему в отместку ни болело
и становилось бело-бело
и тяжело
но камень стыл и скоро спал
и слыло облако прощаньем
и по-над ласточьим песчаным
по щёкам скал
стекал испуг и заходил
туман за край и было слепо
и жадно до великолепий
и древних сил
и древо прирастало кроной
и кроме крынки молока
была воздетая рука
и посторонний
искрился взгляд
пестрел вразбег
трамвайный
обострённый
провод
и обретался
веский повод
и вязкий
снег
(Александра Герасимова)
...В свое время прочитал в ленте фейсбука (даже потом выложил это – и вот оно и приплыло в «воспоминаниях», есть там такая функция, не все же «календарю» над нами изгаляться):
«Встретился с пожилым, 80-летним знакомым. Говорил о том, что с годами время убыстряется:
– В детстве час – это же была целая вечность. Фраза мамы: «Можно, но через час» означала: «никогда!». А сейчас день проносится так, что не успеваешь оглянуться. Опустил голову в работу часов в 10 утра. Смотришь на время – уже полшестого вечера.
– Поживите с моё, – смеется знакомый. – Идёшь после выходных в аптеку за лекарствами. Вернулся домой, выложил из сумки таблетки, пошёл на кухню кипятить чайник. И уже четверг».
Господи, как же мне это нравится, это же про нас.
***
и пока ещё есть немного его с полслова
с полу-маковку полу-зёрнышко полстишка
стрекозиного этого выстраданного смешка
на бутоне слезоточиво-красноголовом
ничему не перечь потому что ничто не суть
столько всякого назывного тебе не в пору
просто слушай грызёт кору короед и споры
мухомора с боровиком в студяном лесу
не улягутся в полоумном ночном часу
вот и мы два качания пихтовых на весу
два озноба окоченелых в земле корений
двух (у самого рта) нераспробованных
стихотворений
(Это опять Александра Герасимова)
...Анна Ахматова в 1958 году (то есть уже старая) писала в Москве в своих листках из дневника.
«В ночь под 20-е ноября видела во сне Х в Безымянном переулке. Он дал мне белый носовой платок, когда я выходила от Вали, чтобы вытирать слезы, и бродил со мной в темноте по переулку. Я была в каких-то лохмотьях, м.б., в старой серой шубе на рубашке.»
Тут мне кажется показательным, что весь акцент перемещен не на встречу, а на детали: платок, он белый, самого Гумилева не видно во сне. И самое главное: в лохмотьях, старая шуба на рубашке.
Ты встречаешь во сне прежнего возлюбленного и думаешь, что всё – слишком поздно, он убит, твоя жизнь прошла, на тебе уродская бедность, ты идешь и плачешь. И эта ужасная старая шуба! На рубашке. Зачем мы приснились себе именно так.
Игорь Ильин
ЧЕТВЕРТОЕ ДЫХАНИЕ
Мы прослушали, дети, отрывок стихотворения,
скажет учитель,
расскажите мне, что вы почувствовали,
что вы услышали, поняли?
Опишите мне, дети, ваши эмоции и ощущения.
И наперебой дети будут смело рассказывать сказки,
будут весело петь небылицы и дружно смеяться.
А один мальчик спросит,
почему у автора стихотворения
такая некрасивая могила?
Потому, ответит учитель,
что он не был известным,
не был раскрученным лауреатом,
литератором не был,
не гонялся за славой, не имел привилегий,
он был моим другом,
он писал стихи.
Мальчик задумается и произнесет:
я стану поэтом.
И не станет.
Станет литератором.
Труды его войдут в школьную программу.
Пройдет еще много лет.
Много-много других зим и лет.
Занесет все могилы, весь мрамор и все гранитные обелиски.
Настанет новое время.
И встретятся снова
мальчик, поэт и учитель.
Мимо пройдут друг друга, не поздороваются.
Лишь дыхание странное за спиной
почувствует каждый,
чьё-то четвертое.