Это еще давно такая песня была:
У самовара я и моя Маша,
А на дворе совсем уже темно,
Как в самоваре, так кипит кровь наша,
И месяц смотрит ласково в окно
Маша чай мне наливает,
А взор её так много обещает.
У самовара я и моя Маша
Вприкуску чай пить будем до утра.
По-видимому, это ситуации-эвфемизм. Но вот такая разрешенная доля эротики в советской песне.
Но меня сейчас чай интересует. Однажды я заинтересовался (мне для стихотворного текста было нужно): какой же чай могли пить в деревнях и небогатые жители городов. Ведь все же чай – колониальный товар. Ну или если нет, то все равно везти его надо хотя бы из Грузии. По карману ли он был в деревнях и на городских окраинах.
Хотя бедный Раскольников чай все-таки пил:
«Оба замолчали. После внезапного, припадочного взрыва смеха Раскольников стал вдруг задумчив и грустен. Он облокотился на стол и подпёр рукой голову. Казалось, он совершенно забыл про Заметова. Молчание длилось довольно долго. – Что вы чай-то не пьёте? "Остынет", – сказал Заметов. – А? Что? Чай?.. Пожалуй… – Раскольников глотнул из стакана, положил в рот кусочек хлеба и вдруг, посмотрев на Заметова, казалось, всё припомнил и как будто встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал пить чай. – Нынче много этих мошенничеств развелось, – сказал Заметов. – Вот недавно ещё я читал в "Московских ведомостях", что в Москве целую шайку фальшивых монетчиков изловили. Целое общество было. Подделывали билеты».
Я специально остановил цитату, только дойдя до как будто нам не нужной темы фальшивомонетчиков.
Дело в том, что чай в России тогда тоже подделывали.
Жизнь с ее бытовыми деталями ухает в забвение прежде всего. А мне вот интересно: настоящий китайский или хотя бы грузинский чай пил Раскольников или нет?
Копорский, он же иван-чай, гречишный, морковный, все чаи наши, русские, но к настоящему чаю отношения не имеющие.
Копорский чай и по цвету, и по вкусу чуть-чуть напоминал чёрный китайский чай. Он был неизмеримо дешевле, поэтому его часто подавали вместо настоящего.
Вот Салтыков-Щедрин в «Пошехонской стороне» свидетельствует:
«– А то бывает копорский чай.
– Есть и копорский, только он не настоящий. Настоящий чай в Китае растёт».
А вот Пушкин «копорки», конечно же, никогда не пил. Да и его герои. Впрочем, возможно, кроме станционного смотрителя и деревенских жителей.
Его герои-дворяне пили только настоящий – китайский. Или цейлонский. Впрочем, может быть, и индийский. Там, в романе, не уточняется.
В «Евгении Онегине» есть известное описание чаепития в доме Лариных, где старшая дочь церемонно этот чай разливала.
Смеркалось; на столе блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал.
Чай, как правило, подавали со сладостями: варением, печеньем, домашним мармеладом.
Впрочем, сам Александр Сергеевич Пушкин, говорят, предпочитал пить чай с ромом.
Вот, кстати, уже упомянутый «Станционный смотритель». Вся история с Дуней, собственно, с чая и начинается. Так что, может, я и грешу? И там тоже был подан настоящий чай? Не могли же подать господину копорского?
«Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы».
Лермонтов от Пушкина тоже не отстает. Но у нас тут и вопросов нет – дело-то происходит на Кавказе.
Рассказчик в романе «Герой нашего времени» говорит с большой нежностью о приятной возможности выпить чаю в чужой для него стороне:
«Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник – единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу».
Минуя свою очередь, перепархивает через головы мужчин юная Ахматова (стихотворение-то написано в 1910 году):
На столике чай, печенья сдобные,
В серебряной вазочке драже.
Подобрала ноги, села удобнее,
Равнодушно спросила: «Уже!»
Протянула руку. Мои губы дотронулись
До холодных гладких колец.
О будущей встрече мы не условились.
Я знал, что это конец.
Но вернемся к золотым классикам. Современник Пушкина Николай Васильевич Гоголь, как и его старший собрат, любил чай с добавками.
Поэтому и наделяет своих персонажей теми же привычками.
Так, например, в «Записках сумасшедшего» дамы пьют чай со сливками, провинциальная помещица в «Мертвых душах» – с фруктовой наливкой. А незначительные петербургские чиновники, играя в карты, пьют чай из стаканов, без всяких добавок, но зато делают это с копеечными сухарями («Шинель»).
У серебреновековского Саши Черного до пошлых сухарей не опускались – там и без сухарей было много пошлого.
За чаем болтали в салоне
Они о любви по душе:
Мужья в эстетическом тоне,
А дамы с нежным туше.
«Да будет любовь платонична!» –
Изрёк скелет в орденах,
Супруга его иронично
Вздохнула с усмешкою: «Ах!»
Рёк пастор протяжно и властно:
«Любовная страсть, господа,
Вредна для здоровья ужасно!»
Девица шепнула: «Да?»
Графиня роняет уныло: «Любовь – кипящий вулкан...»
Затем предлагает мило Барону бисквит и стакан.
Голубка, там было местечко –
Я был бы твоим vis-a-vis, –
Какое б ты всем им словечко
Сказала о нашей любви!
Но самый прекрасный чай, конечно, у Чехова. Мы помним эти его веранды, мы помним, скорей всего, именно из него выросший короткий пассаж у кого-то, у кого не помню, что в России всё теперь делают над бездной – ставят самовар над бездной, пьют чай над бездной. Кажется, это было у Розанова? Не могу найти. Поэтому – давайте опять к Чехову.
Там у него и деревенские пьют чай – впрочем, не вполне знаем какой – поддельный или настоящий, китайский или индийский.
Вот деревенская женщина Липа из рассказа «В овраге» говорит о крестьянской своей любви к чаю: «Я, Илья Макарыч, до варенья очень охотница, – говорила Липа. – Сяду себе в уголочке и все чай пью с вареньем. Или с Варварой Николавной вместе пьем, а оне что-нибудь рассказывают чувствительное. У них варенья много – четыре банки. "Кушай, говорят, Липа, не сомневайся". (...) Богато живут. Чай с белой булкой; и говядины тоже сколько хочешь».
А вот уже тоже из Серебряного и позже века – Сергей Есенин. Там тоже чай не вполне чай – видимо, каркаде.
Улеглась моя былая рана –
Пьяный бред не гложет сердце мне.
Синими цветами Тегерана
Я лечу их нынче в чайхане.
Сам чайханщик с круглыми плечами,
Чтобы славилась пред русским чайхана,
Угощает меня красным чаем
Вместо крепкой водки и вина.
Угощай, хозяин, да не очень.
Много роз цветет в твоем саду.
Незадаром мне мигнули очи,
Приоткинув черную чадру.
Мы в России девушек весенних
На цепи не держим, как собак,
Поцелуям учимся без денег,
Без кинжальных хитростей и драк.
Ну, а этой за движенья стана,
Что лицом похожа на зарю,
Подарю я шаль из Хороссана
И ковер ширазский подарю.
Наливай, хозяин, крепче чаю,
Я тебе вовеки не солгу.
За себя я нынче отвечаю,
За тебя ответить не могу.
И на дверь ты взглядывай не очень,
Все равно калитка есть в саду…
Незадаром мне мигнули очи,
Приоткинув черную чадру.
...Я, кстати, никогда не пил иван-чай, не привелось. Каркаде пил, цейлонский пил, гречишный (настоящий, из Китая) пил, а вот иван-чая нет.
Только у Твардовского читал. Впрочем, там тоже про чай скорее как просто цветок, а не как про напиток.
Чуть зацветёт иван-чай, –
С этого самого цвета –
Раннее лето, прощай,
Здравствуй, полдневное лето.
Липа в ночной полумгле
Светит густой позолотой,
Дышит – как будто в дупле
Скрыты горячие соты.
От перестоя трава
Никнет в сухом оперенье.
Как жестяная, мертва
Тёмная зелень сирени.
Где-то уже позади
День равноденствие славит.
И не впервые дожди
В тёплой листве шепелявят.
Не пропускай, отмечай
Снова и снова на свете
Лёгкую эту печаль,
Убыли-прибыли эти.
Все их приветствуй с утра
Или под вечер с устатку…
Здравствуй, любая пора,
И проходи по порядку.
А ведь интересно. Это ведь и есть тот самый копорский. Странно, что я никогда не хотел попробовать русскую литературу с этой стороны.
Второе его название, кстати, кипрейский.
Его на Руси еще задолго до появления классических форм чая использовали в теремах и в деревнях. Как он выглядит, мы все знаем: высокий стебель с листьями, украшенный сверху россыпью лиловых цветков. Он никогда не растет поодиночке, а сразу зарослями: заполняет собой пустыри, растет у забора, даже у болота. Так что собирать его очень легко.
(Боже. Это же целая стихотворная строчка. «Кипрейский, копорский». И кажется, я ее уже написал.)
В словаре Даля копорский чай честно назван «поддельным». Даль даже фиксирует народную поговорку: «Копорское крошево и кисло и дёшево».
Что ж поделать. Невысокая репутация копорского чая такой осталась и в XX веке.
Где-то прочитал: «В популярном советском журнале отмечалось: "Хотя по виду копорский чай нередко был похож на китайский, но он был неприятен на вкус, его настой имел зеленоватый, грязно-жёлтый цвет и оставлял на стенках стакана тёмный осадок"».
Стал искать, в каком же журнале. Но нет. Только эта цитата.
Неназванный журнал провалился в упомянутую безымянную бездну, над которой ставят самовар, так же как провалился туда копорский, кипрейский чай. Просыпался или истекся.
У самовара я и моя Маша,
А на дворе совсем уже темно,
Как в самоваре, так кипит кровь наша,
И месяц смотрит ласково в окно
Маша чай мне наливает,
А взор её так много обещает.
У самовара я и моя Маша
Вприкуску чай пить будем до утра.
По-видимому, это ситуации-эвфемизм. Но вот такая разрешенная доля эротики в советской песне.
Но меня сейчас чай интересует. Однажды я заинтересовался (мне для стихотворного текста было нужно): какой же чай могли пить в деревнях и небогатые жители городов. Ведь все же чай – колониальный товар. Ну или если нет, то все равно везти его надо хотя бы из Грузии. По карману ли он был в деревнях и на городских окраинах.
Хотя бедный Раскольников чай все-таки пил:
«Оба замолчали. После внезапного, припадочного взрыва смеха Раскольников стал вдруг задумчив и грустен. Он облокотился на стол и подпёр рукой голову. Казалось, он совершенно забыл про Заметова. Молчание длилось довольно долго. – Что вы чай-то не пьёте? "Остынет", – сказал Заметов. – А? Что? Чай?.. Пожалуй… – Раскольников глотнул из стакана, положил в рот кусочек хлеба и вдруг, посмотрев на Заметова, казалось, всё припомнил и как будто встряхнулся: лицо его приняло в ту же минуту первоначальное насмешливое выражение. Он продолжал пить чай. – Нынче много этих мошенничеств развелось, – сказал Заметов. – Вот недавно ещё я читал в "Московских ведомостях", что в Москве целую шайку фальшивых монетчиков изловили. Целое общество было. Подделывали билеты».
Я специально остановил цитату, только дойдя до как будто нам не нужной темы фальшивомонетчиков.
Дело в том, что чай в России тогда тоже подделывали.
Жизнь с ее бытовыми деталями ухает в забвение прежде всего. А мне вот интересно: настоящий китайский или хотя бы грузинский чай пил Раскольников или нет?
Копорский, он же иван-чай, гречишный, морковный, все чаи наши, русские, но к настоящему чаю отношения не имеющие.
Копорский чай и по цвету, и по вкусу чуть-чуть напоминал чёрный китайский чай. Он был неизмеримо дешевле, поэтому его часто подавали вместо настоящего.
Вот Салтыков-Щедрин в «Пошехонской стороне» свидетельствует:
«– А то бывает копорский чай.
– Есть и копорский, только он не настоящий. Настоящий чай в Китае растёт».
А вот Пушкин «копорки», конечно же, никогда не пил. Да и его герои. Впрочем, возможно, кроме станционного смотрителя и деревенских жителей.
Его герои-дворяне пили только настоящий – китайский. Или цейлонский. Впрочем, может быть, и индийский. Там, в романе, не уточняется.
В «Евгении Онегине» есть известное описание чаепития в доме Лариных, где старшая дочь церемонно этот чай разливала.
Смеркалось; на столе блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал.
Чай, как правило, подавали со сладостями: варением, печеньем, домашним мармеладом.
Впрочем, сам Александр Сергеевич Пушкин, говорят, предпочитал пить чай с ромом.
Вот, кстати, уже упомянутый «Станционный смотритель». Вся история с Дуней, собственно, с чая и начинается. Так что, может, я и грешу? И там тоже был подан настоящий чай? Не могли же подать господину копорского?
«Не успел я расплатиться со старым моим ямщиком, как Дуня возвратилась с самоваром. Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня; она потупила большие голубые глаза; я стал с нею разговаривать, она отвечала мне безо всякой робости, как девушка, видевшая свет. Я предложил отцу ее стакан пуншу; Дуне подал я чашку чаю, и мы втроем начали беседовать, как будто век были знакомы».
Лермонтов от Пушкина тоже не отстает. Но у нас тут и вопросов нет – дело-то происходит на Кавказе.
Рассказчик в романе «Герой нашего времени» говорит с большой нежностью о приятной возможности выпить чаю в чужой для него стороне:
«Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник – единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу».
Минуя свою очередь, перепархивает через головы мужчин юная Ахматова (стихотворение-то написано в 1910 году):
На столике чай, печенья сдобные,
В серебряной вазочке драже.
Подобрала ноги, села удобнее,
Равнодушно спросила: «Уже!»
Протянула руку. Мои губы дотронулись
До холодных гладких колец.
О будущей встрече мы не условились.
Я знал, что это конец.
Но вернемся к золотым классикам. Современник Пушкина Николай Васильевич Гоголь, как и его старший собрат, любил чай с добавками.
Поэтому и наделяет своих персонажей теми же привычками.
Так, например, в «Записках сумасшедшего» дамы пьют чай со сливками, провинциальная помещица в «Мертвых душах» – с фруктовой наливкой. А незначительные петербургские чиновники, играя в карты, пьют чай из стаканов, без всяких добавок, но зато делают это с копеечными сухарями («Шинель»).
У серебреновековского Саши Черного до пошлых сухарей не опускались – там и без сухарей было много пошлого.
За чаем болтали в салоне
Они о любви по душе:
Мужья в эстетическом тоне,
А дамы с нежным туше.
«Да будет любовь платонична!» –
Изрёк скелет в орденах,
Супруга его иронично
Вздохнула с усмешкою: «Ах!»
Рёк пастор протяжно и властно:
«Любовная страсть, господа,
Вредна для здоровья ужасно!»
Девица шепнула: «Да?»
Графиня роняет уныло: «Любовь – кипящий вулкан...»
Затем предлагает мило Барону бисквит и стакан.
Голубка, там было местечко –
Я был бы твоим vis-a-vis, –
Какое б ты всем им словечко
Сказала о нашей любви!
Но самый прекрасный чай, конечно, у Чехова. Мы помним эти его веранды, мы помним, скорей всего, именно из него выросший короткий пассаж у кого-то, у кого не помню, что в России всё теперь делают над бездной – ставят самовар над бездной, пьют чай над бездной. Кажется, это было у Розанова? Не могу найти. Поэтому – давайте опять к Чехову.
Там у него и деревенские пьют чай – впрочем, не вполне знаем какой – поддельный или настоящий, китайский или индийский.
Вот деревенская женщина Липа из рассказа «В овраге» говорит о крестьянской своей любви к чаю: «Я, Илья Макарыч, до варенья очень охотница, – говорила Липа. – Сяду себе в уголочке и все чай пью с вареньем. Или с Варварой Николавной вместе пьем, а оне что-нибудь рассказывают чувствительное. У них варенья много – четыре банки. "Кушай, говорят, Липа, не сомневайся". (...) Богато живут. Чай с белой булкой; и говядины тоже сколько хочешь».
А вот уже тоже из Серебряного и позже века – Сергей Есенин. Там тоже чай не вполне чай – видимо, каркаде.
Улеглась моя былая рана –
Пьяный бред не гложет сердце мне.
Синими цветами Тегерана
Я лечу их нынче в чайхане.
Сам чайханщик с круглыми плечами,
Чтобы славилась пред русским чайхана,
Угощает меня красным чаем
Вместо крепкой водки и вина.
Угощай, хозяин, да не очень.
Много роз цветет в твоем саду.
Незадаром мне мигнули очи,
Приоткинув черную чадру.
Мы в России девушек весенних
На цепи не держим, как собак,
Поцелуям учимся без денег,
Без кинжальных хитростей и драк.
Ну, а этой за движенья стана,
Что лицом похожа на зарю,
Подарю я шаль из Хороссана
И ковер ширазский подарю.
Наливай, хозяин, крепче чаю,
Я тебе вовеки не солгу.
За себя я нынче отвечаю,
За тебя ответить не могу.
И на дверь ты взглядывай не очень,
Все равно калитка есть в саду…
Незадаром мне мигнули очи,
Приоткинув черную чадру.
...Я, кстати, никогда не пил иван-чай, не привелось. Каркаде пил, цейлонский пил, гречишный (настоящий, из Китая) пил, а вот иван-чая нет.
Только у Твардовского читал. Впрочем, там тоже про чай скорее как просто цветок, а не как про напиток.
Чуть зацветёт иван-чай, –
С этого самого цвета –
Раннее лето, прощай,
Здравствуй, полдневное лето.
Липа в ночной полумгле
Светит густой позолотой,
Дышит – как будто в дупле
Скрыты горячие соты.
От перестоя трава
Никнет в сухом оперенье.
Как жестяная, мертва
Тёмная зелень сирени.
Где-то уже позади
День равноденствие славит.
И не впервые дожди
В тёплой листве шепелявят.
Не пропускай, отмечай
Снова и снова на свете
Лёгкую эту печаль,
Убыли-прибыли эти.
Все их приветствуй с утра
Или под вечер с устатку…
Здравствуй, любая пора,
И проходи по порядку.
А ведь интересно. Это ведь и есть тот самый копорский. Странно, что я никогда не хотел попробовать русскую литературу с этой стороны.
Второе его название, кстати, кипрейский.
Его на Руси еще задолго до появления классических форм чая использовали в теремах и в деревнях. Как он выглядит, мы все знаем: высокий стебель с листьями, украшенный сверху россыпью лиловых цветков. Он никогда не растет поодиночке, а сразу зарослями: заполняет собой пустыри, растет у забора, даже у болота. Так что собирать его очень легко.
(Боже. Это же целая стихотворная строчка. «Кипрейский, копорский». И кажется, я ее уже написал.)
В словаре Даля копорский чай честно назван «поддельным». Даль даже фиксирует народную поговорку: «Копорское крошево и кисло и дёшево».
Что ж поделать. Невысокая репутация копорского чая такой осталась и в XX веке.
Где-то прочитал: «В популярном советском журнале отмечалось: "Хотя по виду копорский чай нередко был похож на китайский, но он был неприятен на вкус, его настой имел зеленоватый, грязно-жёлтый цвет и оставлял на стенках стакана тёмный осадок"».
Стал искать, в каком же журнале. Но нет. Только эта цитата.
Неназванный журнал провалился в упомянутую безымянную бездну, над которой ставят самовар, так же как провалился туда копорский, кипрейский чай. Просыпался или истекся.