Моя собака, когда еще была не слепой и не глухой, бесновалась и изрыгала проклятия – разговаривала с лошадью в одностороннем порядке (лошадь, понятно, ее игнорировала).
Потом собака умерла, да и лошадь перестали водить.
И вот тут в октябре проснулся рано утром, лежу, вдруг слышу: цок-цок-цок.
Я выглянул с балкона – так и есть: полускрытая тяжелыми ветками дуба, все еще в листьях, идет внизу лошадка. Маленькая. Кто-то ее ведет. Я даже сфотографировать ее не сумел.
Через полчаса опять – цок-цок-цок. (Обратно ведут.)
И вот уже через следующие сорок минут – снова в другую сторону. И вдруг лошадь под окнами взоржала.
Такая вот маленькая лошадка Апокалипсиса.
(...) Видели ли вы,
Как бежит по степям,
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не вернет его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдавал за коня печенег?
По-иному судьба на торгах перекрасила
Наш разбуженный скрежетом плес,
И за тысчи пудов конской кожи и мяса
Покупают теперь паровоз.
Вот уж удружили, Сергей Александрович: прямо из вашего стихотворения «Сорокоуст» прошел (не пробежал, устал бежать уже) этот маленький конь. Октябрь, это же ваш месяц, Сергей Александрович. Вы в нем родились, вы про него, изменившего вдруг свое сугубо календарное значение, даже стихотворение писали.
Теперь октябрь не тот,
Не тот октябрь теперь.
В стране, где свищет непогода,
Ревел и выл
Октябрь, как зверь,
Октябрь семнадцатого года.
Я помню жуткий
Снежный день.
Его я видел мутным взглядом.
Железная витала тень
«Над омраченным Петроградом».
Но вернемся к жеребенку.
Та маленькая лошадка, что бежала за поездом, она невыдуманная была.
В 20-м году Есенин напишет в августе (ах, как жалко, что не в «своем» октябре) Лившицу:
«Ехали мы от Тихорецкой на Пятигорск, вдруг слышим крики, выглядываем в окно, и что же? Видим, за паровозом что есть силы скачет маленький жеребенок. Так скачет, что нам сразу стало ясно, что он почему-то вздумал обогнать его. Бежал он очень долго, но под конец стал уставать, и на какой-то станции его поймали. Эпизод для кого-нибудь незначительный, а для меня он говорит очень много. Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни...».
...Есенина всегда было жалко. Он всегда и ассоциировался у читателя с таким вот запыхавшимся от быстрого бега жеребенком.
К слову сказать, лошадиная тема часто приходит у Есенина, когда он хочет сказать о своей печали.
Самое хрестоматийное:
Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Он, конь, она, лошадь, неслучайно так часто возникают у Есенина. Конь и лошадь это же одни из главных действующий героев в сказках и былинах. Конь так же мифологизирован, как и лебедь (лебедушка, лебедята). Конь – это атрибут ряда божеств. Он умен, мудр, он дорого стоит. Он типичный символ мужества и власти.
И вот он бежит, задыхаясь. И вот лошадь взмылена.
Посмотрите, как перешла, цокая и аккуратно ступая, лошадь из есенинского стихотворения в стихотворение Давида Самойлова, поэта-фронтовика.
Рано утром приходят в скверы
Одинокие злые старухи,
И скучающие рантьеры
На скамейках читают газеты.
Здесь тепло, розовато, влажно,
Город заспан, как детские щеки.
На кирпично-красных площадках
Бьют пожарные струи фонтанов,
И подстриженные газоны
Размалеваны тенью и солнцем.
В это утро по главной дорожке
Шел веселый и рыжий парень
В желтовато-зеленой ковбойке.
А за парнем шагала лошадь.
Эта лошадь была прекрасна,
Как бывает прекрасна лошадь —
Лошадь розовая и голубая,
Как дессу незамужней дамы,
Шея — словно рука балерины,
Уши — словно чуткие листья,
Ноздри — словно из серой замши,
И глаза азиатской рабыни.
Парень шел и у всех газировщиц
Покупал воду с сиропом,
А его белоснежная лошадь
Наблюдала, как на стакане
Оседает озон с сиропом.
Но, наверно, ей надоело
Наблюдать за веселым парнем,
И она отошла к газону
И, ступив копытом на клумбу,
Стала кушать цветы и листья,
Выбирая, какие получше.
— Кыш! — воскликнули все рантьеры.
— Брысь! — вскричали злые старухи. —
Что такое — шляется лошадь,
Нарушая общий порядок! -
Лошадь им ничего не сказала,
Поглядела долго и грустно
И последовала за парнем.
Вот и все — ничего не случилось,
Просто шел по улице парень,
Пил повсюду воду с сиропом,
А за парнем шагала лошадь…
Это странное стихотворенье
Посвящается нам с тобою.
Мы с тобой в чудеса не верим,
Оттого их у нас не бывает…
Стихотворение это написано в 1958 году. Называется «Белые стихи». Но эта лошадь родом из есенинских строк, мы ее сразу узнаём.
Потому что лошадь никогда не бывает просто так. Неслучайно коньки на крышах деревенских домов и изб ставят до сих пор. Конек – это солнечный знак, он должен призвать урожай, пусть и на твою не ахти какую большую грядку. Кабачок, помидоры, чеснок, зелень.
(Где-то прочитал, что в старину во время строительства дома в фундамент закладывали труп коня, при переносе же дома череп его доставали из земли и зарывали под фундаментом на новом месте. И городскую стену ставили таким же образом. Уж не знаю, правда это или нет, но видел в одной статье и такое.)
... Но у Есенина это никогда не былинный конь и не для урожая. У Есенина это всегда мирный конь, живой. Он их много видел в Константинове.
Сияй ты, день погожий,
А я хочу грустить.
За голенищем ножик
Мне больше не носить.
Под брюхом жеребенка
В глухую ночь не спать
И радостию звонкой
Лесов не оглашать.
И, когда детство уходит, а юность пошла куда-то не туда, тогда тоже возникает образ коня. Только он уже не жеребенок или не тот весенний конь, розовый, который скачет утренней ранью. Он уже старый мерин. И его уже нет.
Все прошло. Поредел мой волос.
Конь издох, опустел наш двор.
Потеряла тальянка голос,
Разучившись вести разговор.
Чем-то конь Есенина напоминает коня Петрова-Водкина (самая его известная картина).
Кстати, ведь в начале конь только назывался красным, а был просто гнедым. Более того, в нем легко узнавались обычные крестьянские лошадки волжской породы. Ничего от того исполина, которого мы знаем сейчас. И мальчики были другими. Они были одеты в туники и расчесывали коню гриву. Сперва ему картина самому очень нравилась, потом стала вызывать смутное раздражение.
И так уж случилось, что в те дни в Петербурге как раз проходила выставка древней новгородской иконы. И вот Петров-Водкин зашел туда и обомлел. Монументальный Георгий Победоносец сидит на непропорционально маленьком, хрупком, тонконогом коне. А рядом бешеный кроваво-красный дракон, дикий. Без всяких прорисовок деталей. Только простые чистые краски: синяя, белая, красная, золотая.
Так вот как надо было делать, поразился Кузьма.
Он возвращается домой и режет готовую картину ножом. Берет новый холст и пишет всё заново. И только название прежнее – «Купание красного коня». Только теперь конь действительно красный, похож на дракона. И нет у него никакой породы – нет такой породы на свете. Он как будто из сказки. Из сна Есенина. И красок всего три – синяя, желтая, красная. И никаких лишних деталей.
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя, иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Кажется, проигрывает Есенин Петрову-Водкину: розовый цвет какой-то промежуточный, чуть ли дамский. И тем не менее: конь у Есенина брат тому красному, полудраконьему. Да и настоящий рязанский конь на рассвете становился немного розовым в лучах восходящего солнца.
Не конь блед, не конь черный, не конь рыжий.
А конь розовый и красный. Ржут себе и летят, вперед, вперед, на закат и рассвет.