Это, действительно, какое-то невезучее стихотворение.
Уже два раза на моем веку люди упрекают его в том, что оно плохое. А недавно было «обновление»: высказали убеждение, что в нем Блок еще и негодяй.
Превратила всё в шутку сначала,
Поняла – принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слезы платком вытирать.
И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв.
Вдруг припомнила всё – зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.
Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась,
И, должно быть, навеки ушла…
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело свое.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?
Еще давно, когда, готовясь к лекции в одной литературной школе, я выложил этот текст просто так, к слову какому-то, в параллельной сети, пришел незнакомый мне дядечка и сказал: «Не знал, что Блок такой был плохой поэт».
«С чего бы?» – заинтересовался я.
«Отглагольные рифмы – это дурной тон», – был ответ.
Есть моменты в жизни, на которые тебе не надо реагировать. Ты должен понимать, что просто говоришь с другой ветвью эволюции. Ну ведь не разговаривает рыбка с птичкой. Или муравей со стрекозой. (Это только в баснях бывает.) Ты только не знаешь, не подозреваешь даже, что этот не-разговор (невстреча, как сказала бы, но в ином смысле Анна Ахматова) не будет последним.
Так и случилось.
Через несколько лет уже в другой литературной школе, тоже для взрослых людей (это должно быть проговорено, чтобы стало понятным: это не подростки сообщали мне свои ценные умозаключения) одна участница интернет-семинара мне написала:
«Отглагольные рифмы. Так нельзя». (Почему? Ахматова их тоже, например, любила.)
А потом добавила – уже в семантическом поле претензий, так сказать, когда я провел в разговоре параллель с Ахматовой, которая тоже ценила отглагольные рифмы (хотя кого-то за них упрекать в 20-х годах XXI века это, конечно, какой-то критический нафталин) : «А если бы это был не Блок и если бы начитанные фанаты поэзии не вспоминали «ой, а тут Ахматова», то что бы увидели? Корявое описание женской истерики».
Ну и дальше посыпалось.
«Основания – равнодушие и описание женщины как страшной кобылы с зубами, которая перед ним выделывалась, на что-то рассчитывая, но ушла не солоно хлебавши. И это описано хоть коряво, но от души. А в конце прибита гвоздиком дежурная красивость».
И всё было мимо. И это несказанно хорошее «вдруг припомнила все, зарыдала» (какая-то совсем прозаическая внимательность, она, кстати, от Тютчева), и эта уже всплывшая ахматовская точность к ступеням (помните, сколько их было, когда «она» бежала за одним героем стихотворения?), потому что точно так же Блок будет считать упавшие шпильки на трюмо (в стихах наконец-то научились считать) – всё, всё было мимо.
...И ведь правда. По сути, Блок описывает обычную ссору. Там есть какая-то предыдущая история, но сейчас это уже не важно, нас туда не пускают. Это кадры из фильма, которые мы стали смотреть – а я не знаю, откуда мы стали их смотреть: с середины, ближе к концу? Мы скоро щелкнем кнопкой и окажемся уже в другом фильме или в программе новостей.
Мужчина сообщает своей женщине о разрыве. Всё дальнейшее – это попытки женщины его вернуть.
Причем это разные тактики. И каждая тактика противоречит предыдущей и последующей. Превращает всё в шутку, укоряет и плачет, хохочет и дразнит, рыдает, потом уходит, снова возвращается, проклинает и уходит теперь уже навсегда.
Тактики меняются семь раз.
На эту бурю, калейдоскоп настроений смотрит совершенно бездействующий герой.
Он – наблюдатель. Кстати, мы совсем не знаем, что именно он делает в этот момент.
Курит? Сидит? Стоит?
В одной статье, которая мне очень понравилась, даже подсчитали все глаголы, которые так взбесили мою собеседницу: из 63 использованных слов – 25 глаголов и деепричастий. Но они все относятся к женщине. К герою там имеет отношение только один глагол: приниматься.
Интересная параллель: Блок написал свое стихотворение, когда уже были изданы «Вечер» и «Чётки» Анны Ахматовой. И как знать, может там были свои переклички? И в ее стихах, и его?
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
...А я была его женой.
Как раз истерику героиня Блока и устраивает лирическому герою текста.
И еще одна (возможно, совершенно случайная параллель):
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
Только герой Блока ничего не говорит, по крайней мере, мы не слышим: нам не донесли его слова.
...И еще интересная вещь. В тексте Блок вообще не использует местоимений или существительных, которые бы называли женщину. Ни одного подлежащего. Только глаголы. Полная обезличенность как будто. Нет, она по-прежнему кажется ему красивой, он отмечает ее зубы, ее хохот дразнит, но он холоден. (Может, именно это так и взбесило мою собеседницу? Но стихи и не обещали никому гладить и утешать.)
Он считает шпильки на столе и замечает, что женщина подурнела от слез.
Единственное, где прорывается, его горькое чувство – это в слове «навеки».
Но и тут оно чуть-чуть «отыгрывается» назад вводным «должно быть». Хотя и тут мне чувствуется горечь.
И вот итог: «что ж». Любовь и страсть закончены. Осталась проза. Пора приниматься за дело. До этого, видимо, всё это «делом» не было (и тут я опять начинаю понимать на секунду женскую претензию моей собеседницы).
Но дальше – самое лучшее, самое горькое, уходящее из бытового в метафизику.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?
До смерти самого Блока остается всего пять лет.
... Но вот чего я не замечал, так это звукописи в одной из строк. А ведь действительно: «з», «р» и «с» сыплются тут как те десять шпилек (неужели ровно десять? вот так правда стоял и считал?):
«...и, Зубами драЗня, хохотала, / Неожиданно всё поЗабыв./ вдРуг пРипомнила всё – ЗаРыдала,/ деСять шпилек на Стол уРонив».
И потом «шипящий», «шелетсящий» звук:
«Что Ж, пора принимаТЬСя За дело, За Старинное дело Свое. неуЖели и ЖиЗнь отШумела, отШумела, как платье твое».
Гениальное стихотворение.
Уже два раза на моем веку люди упрекают его в том, что оно плохое. А недавно было «обновление»: высказали убеждение, что в нем Блок еще и негодяй.
Превратила всё в шутку сначала,
Поняла – принялась укорять,
Головою красивой качала,
Стала слезы платком вытирать.
И, зубами дразня, хохотала,
Неожиданно всё позабыв.
Вдруг припомнила всё – зарыдала,
Десять шпилек на стол уронив.
Подурнела, пошла, обернулась,
Воротилась, чего-то ждала,
Проклинала, спиной повернулась,
И, должно быть, навеки ушла…
Что ж, пора приниматься за дело,
За старинное дело свое.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?
Еще давно, когда, готовясь к лекции в одной литературной школе, я выложил этот текст просто так, к слову какому-то, в параллельной сети, пришел незнакомый мне дядечка и сказал: «Не знал, что Блок такой был плохой поэт».
«С чего бы?» – заинтересовался я.
«Отглагольные рифмы – это дурной тон», – был ответ.
Есть моменты в жизни, на которые тебе не надо реагировать. Ты должен понимать, что просто говоришь с другой ветвью эволюции. Ну ведь не разговаривает рыбка с птичкой. Или муравей со стрекозой. (Это только в баснях бывает.) Ты только не знаешь, не подозреваешь даже, что этот не-разговор (невстреча, как сказала бы, но в ином смысле Анна Ахматова) не будет последним.
Так и случилось.
Через несколько лет уже в другой литературной школе, тоже для взрослых людей (это должно быть проговорено, чтобы стало понятным: это не подростки сообщали мне свои ценные умозаключения) одна участница интернет-семинара мне написала:
«Отглагольные рифмы. Так нельзя». (Почему? Ахматова их тоже, например, любила.)
А потом добавила – уже в семантическом поле претензий, так сказать, когда я провел в разговоре параллель с Ахматовой, которая тоже ценила отглагольные рифмы (хотя кого-то за них упрекать в 20-х годах XXI века это, конечно, какой-то критический нафталин) : «А если бы это был не Блок и если бы начитанные фанаты поэзии не вспоминали «ой, а тут Ахматова», то что бы увидели? Корявое описание женской истерики».
Ну и дальше посыпалось.
«Основания – равнодушие и описание женщины как страшной кобылы с зубами, которая перед ним выделывалась, на что-то рассчитывая, но ушла не солоно хлебавши. И это описано хоть коряво, но от души. А в конце прибита гвоздиком дежурная красивость».
И всё было мимо. И это несказанно хорошее «вдруг припомнила все, зарыдала» (какая-то совсем прозаическая внимательность, она, кстати, от Тютчева), и эта уже всплывшая ахматовская точность к ступеням (помните, сколько их было, когда «она» бежала за одним героем стихотворения?), потому что точно так же Блок будет считать упавшие шпильки на трюмо (в стихах наконец-то научились считать) – всё, всё было мимо.
...И ведь правда. По сути, Блок описывает обычную ссору. Там есть какая-то предыдущая история, но сейчас это уже не важно, нас туда не пускают. Это кадры из фильма, которые мы стали смотреть – а я не знаю, откуда мы стали их смотреть: с середины, ближе к концу? Мы скоро щелкнем кнопкой и окажемся уже в другом фильме или в программе новостей.
Мужчина сообщает своей женщине о разрыве. Всё дальнейшее – это попытки женщины его вернуть.
Причем это разные тактики. И каждая тактика противоречит предыдущей и последующей. Превращает всё в шутку, укоряет и плачет, хохочет и дразнит, рыдает, потом уходит, снова возвращается, проклинает и уходит теперь уже навсегда.
Тактики меняются семь раз.
На эту бурю, калейдоскоп настроений смотрит совершенно бездействующий герой.
Он – наблюдатель. Кстати, мы совсем не знаем, что именно он делает в этот момент.
Курит? Сидит? Стоит?
В одной статье, которая мне очень понравилась, даже подсчитали все глаголы, которые так взбесили мою собеседницу: из 63 использованных слов – 25 глаголов и деепричастий. Но они все относятся к женщине. К герою там имеет отношение только один глагол: приниматься.
Интересная параллель: Блок написал свое стихотворение, когда уже были изданы «Вечер» и «Чётки» Анны Ахматовой. И как знать, может там были свои переклички? И в ее стихах, и его?
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов
И стертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
...А я была его женой.
Как раз истерику героиня Блока и устраивает лирическому герою текста.
И еще одна (возможно, совершенно случайная параллель):
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
Только герой Блока ничего не говорит, по крайней мере, мы не слышим: нам не донесли его слова.
...И еще интересная вещь. В тексте Блок вообще не использует местоимений или существительных, которые бы называли женщину. Ни одного подлежащего. Только глаголы. Полная обезличенность как будто. Нет, она по-прежнему кажется ему красивой, он отмечает ее зубы, ее хохот дразнит, но он холоден. (Может, именно это так и взбесило мою собеседницу? Но стихи и не обещали никому гладить и утешать.)
Он считает шпильки на столе и замечает, что женщина подурнела от слез.
Единственное, где прорывается, его горькое чувство – это в слове «навеки».
Но и тут оно чуть-чуть «отыгрывается» назад вводным «должно быть». Хотя и тут мне чувствуется горечь.
И вот итог: «что ж». Любовь и страсть закончены. Осталась проза. Пора приниматься за дело. До этого, видимо, всё это «делом» не было (и тут я опять начинаю понимать на секунду женскую претензию моей собеседницы).
Но дальше – самое лучшее, самое горькое, уходящее из бытового в метафизику.
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?
До смерти самого Блока остается всего пять лет.
... Но вот чего я не замечал, так это звукописи в одной из строк. А ведь действительно: «з», «р» и «с» сыплются тут как те десять шпилек (неужели ровно десять? вот так правда стоял и считал?):
«...и, Зубами драЗня, хохотала, / Неожиданно всё поЗабыв./ вдРуг пРипомнила всё – ЗаРыдала,/ деСять шпилек на Стол уРонив».
И потом «шипящий», «шелетсящий» звук:
«Что Ж, пора принимаТЬСя За дело, За Старинное дело Свое. неуЖели и ЖиЗнь отШумела, отШумела, как платье твое».
Гениальное стихотворение.