Тигровая акула проглотила iPhone с включенной камерой, засняв обзор своих внутренностей, а потом откашляла девайс.
Это я читаю в новостях.
«Смартфон был в водонепроницаемом чехле, владелец – дайвер, который проводит подводные экскурсии. Акулу зовут Джиттербаг, она приплыла на кормление. Life-стримерша, которой мы готовы донатить», – так остроумно завершается новость.
Мы видим эти страшные валики пасти внутри акулы. Видим эту пучину ее пасти, горла, пучина сужается.
Мы как будто очутились в чреве кита. Когда ты оказываешься там, не время разбирать: акулы ли, кита, кашалота.
Так Николай Клюев писал в 1914, еще на безопасном морском берегу:
Просинь – море, туча – кит,
А туман – лодейный парус.
За окнищем моросит
Не то сырь, не то стеклярус.
Двор – совиное крыло,
Весь в глазастом узорочье.
Судомойня – не село,
Брань – не щекоты сорочьи.
В городище, как во сне,
Люди – тля, а избы – горы.
Примерещилися мне
Беломорские просторы.
Гомон чаек, плеск весла,
Вольный промысел ловецкий:
На потух заря пошла,
Чуден остров Соловецкий.
Водяник прядет кудель,
Что волна, то пасмо пряжи…
На извозчичью артель
Я готовлю харч говяжий.
Повернет небесный кит
Хвост к теплу и водополью…
Я – как невод, что лежит
На мели, изъеден солью.
Не придет за ним помор –
Пододонный полонянник…
Правят сумерки дозор,
Как ночлег бездомный странник.
Но дата вод стихотворением (1914) нам говорит: страшный кит всё ближе. Или это была акула?
Самый известный обитатель морского чрева – конечно, Иона.
Тем интересней: как мы знаем, книга пророка Ионы, который жил в 9 веке до нашей эры, занимает среди книг «малых пророков» всего полторы страницы.
Иосиф Бродский. Из цикла «Новый Жюль Верн».
* * *
«Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.
Чудо, что письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.
Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко:
рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.
Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,
различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.
Постараюсь исследовать систему пищеваренья.
Это – единственный путь к свободе. Целую. Твой верный Жак».
«Вероятно, так было в утробе... Но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы просто пойти на дно, либо – попасть к акуле.
Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога:
о чем я их не спрошу, слышу странное "хули-хули".
Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
Вероятно, я брежу, но вчера на панели
мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо».
«Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я
пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога.
Как протест против общества. Раньше была семья,
но жена и т. д. И ему ничего иного
не осталось. Говорит, что мир потонул во зле.
Осьминог (сокращенно – Ося) карает жесткосердье
и гордыню, воцарившиеся на Земле.
Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье».
«Вторник. Ужинали у Немо. Было вино, икра
(с "Принца" и "Витязя"). Дикари подавали, скаля
зубы. Обсуждали начатую вчера
тему бессмертья, "Мысли" Паскаля, последнюю вещь в "Ля Скала".
Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон – осьминог.
Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца.
Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок...»
Мы помним, что библейскую историю про Иона читают полностью в Йом-Кипур, в день покаяния и отпущения грехов. То есть это важно для верующих.
Еще мы помним и саму суть истории.
...Бог посылает своего пророка к язычникам, потому что те прогневали Господа. Но нет сил и желания Ионе идти к язычникам. И вот его попытка уклониться приводит его на корабль, идущий к другим берегам, но по пути насланный Богом шторм отрезвляет Иону и тот раскаивается. Он просит у моряков бросить его в море, что и исполняется. Шторм утихает, корабль продолжает путь. А самого Иону проглатывает огромная рыба, внутри которой он трое суток проводит в слезах и молитве к Богу.
И на четвертые сутки Бог освобождает его.
«– О Господи, разве не это я говорил, когда еще был дома? Поэтому-то я и бежал в Таршиш. Я же знал, что Ты Бог милостивый и милосердный, медленный на гнев и богатый любовью и не желаешь насылать беду».
(Книга пророка Ионы)
А я тут подумал о рыбах (хотя кит млекопитающее). Какая хорошая тема. Рыбы в поэзии. И тут даже случайно сделал небольшое открытие. Впрочем, может, я ошибаюсь в своих расчетах.
Мы помним, что Овидием, уже в ссылке, была написана поэма «Наука рыболовства». От этого текста, начатого поэтом, до нас дошел только отрывок без начала и конца. К тому же там сильно испорчен текст.
По большому счету вся поэма строится как перечисление рыб. Которые водятся в этой суровой местности.
Вот один фрагмент «Науки рыболовства»:
Не каменисты ли там берега – ибо скалы и камни
Гибкую любят уду, а песчаные отмели – невод;
Нет ли высокой горы, чья тень ложится на море, –
Тень эта многих из рыб страшит, а иных привлекает;
Не зеленеет ли дно сквозь глубоководную толщу
Травами, радостью рыб, и порослью водных растений?
Распределила природа места в подводных глубинах
Так, что по-разному их населяют разные рыбы.
Любят открытое море макрель и морская корова,
И золотой конехвост, и с черною спинкой летучка,
И неизвестная в наших морях драгоценная стерлядь;
Рыба-меч, чей удар и впрямь мечу не уступит,
Робкий тунец, сквозь волну бегущий огромною стаей;
И прилипала-малютка, великая судну помеха;
Рыба-вожак, при ладьях, бороздящих широкое море,
Правящий путь за кормой по пенному светлому следу;
Пес морской, кровожадная тварь, под скалою живущий;
Пражна-дракон, чей сок ядовит, и с ней одноцветный
Многоколючник, и в синей воде красноперый багряник;
В пятнах и полосах сарг, и радужник, тоже пятнистый,
Маленький кольчатый спар, золотистой сияющий шеей,
Красный пагр, и рыжий зубарь, и писаный окунь,
Сам от себя родящий мальков, как самец и как самка;
Солнечник, житель камней, зеленый, с некрупною пастью
Редкая рыба; и мраморник с пышно расписанным боком;
И златобровка в богатом уборе; и умбрица – рыба
Цвета свинца; и хищный судак, и окунь, и козлик,
И меланур, за черный свой хвост повсюду хвалимый,
Зеленоватый губан и угри: один – златолобый,
И чернобокий – другой, из-за ран не щадящий и ближних;
Ерш морской, что из сети разит вредоносным ударом;
И неприметная летней порой морская гиена.
А травянистое дно иной облюбовано рыбой:
Это губан, что умеет один пережевывать жвачку,
Окунь морской, и ламир, и мена, плодущая рыба;
Бурая рыба-орел, ото всех презираемый ильник,
Рыбка-колюшка, как птицы, подводные вьющая гнезда;
Краснобородый барбун с чешуею, окрашенной кровью,
И косорот белобокий, и камбала, схожая цветом,
И удивленья достойнейший адриатический палтус,
Плоский заяц морской и лягва со скользкой спиною,
[...]
Голый колбень, спинным плавником никому не вредящий,
Черный таящие яд в прозрачнейшем теле кальмары,
Жесткая рыба-свинья, карида с извилистым телом,
И водяной осел, не ослиного званья достойный,
И в отдаленных морях известная миру севрюга…
[...]
Правда, сперва интересно читать, а потом как-то «укачивает»?
К тому же Овидий в тексте противоречит фактам.
Например, солнечник, как и остальные здесь перечисляемые рыбы, – это глубоководная, а не подкаменная рыба. А златобровка (это нам хорошо известная дорогая дорада) с золотой полоской между глаз – напротив, прибрежная рыба и в Черном море неизвестна.
Но возвращаясь к перечисленью рыб: когда мы слышим «перечисленье рыб», первое, что нам приходит в голову – это Мандельштам.
Во всей Италии приятнейший, умнейший,
Любезный Ариост немножечко охрип.
Он наслаждается перечисленьем рыб
И перчит все моря нелепицею злейшей.
Почему у Мандельштама перечисленьем рыб занят Ариосто?
Стал искать. Ничего вразумительного не нашел (ну, может, плохо искал, признаю). И все-таки пришла в голову мысль: а не перепутал ли Мандельштам Ариосто с Овидием?
Потому что я и сейчас смутно уверен, что Мандельштам просто перемешал времена. (Впрочем, знатоки меня, если надо, поправят.)
Вот море Мандельштама:
И морю говорит: шуми без всяких дум,
И деве на скале: лежи без покрывала…
Рассказывай еще – тебя нам слишком мало,
Покуда в жилах кровь, в ушах покуда шум.
И его море ласковое («лежи без покрывала»). А у Овидия – море холодное, недружелюбное.
Он часто говорит о суровом климате своего места изгнания. Упоминает «неотменимую» зиму. И снег, и лед часто мелькает в его стихах.
И это не мимоходом, не в условных скобках, нет. Непогоде Овидий посвящает целые стихотворения, потому что она – чуть ли не главный виновник нынешних бед изгнанника Рима.
Всё тут враждебно ему. Зимний кит проглотил его – и не собирается выпускать.
Публий Назон, давно в отдаленных Томах осевший,
С гетских глухих берегов шлет тебе эти стихи.
Если удастся тебе, приюти эти пришлые книжки.
Где-нибудь в доме твоем место для них отыщи.
5
Скованы страхом, они сторонятся общественных зданий,
Воображая, что я им этот путь преградил.
Сколько я им ни твержу: «Ваше слово нечестью не учит,
Ваш целомудренный стих вам отворит эту дверь!»,
Слушать они не хотят и к тебе с надеждой стремятся:
10
Ларов домашних покой им безопасней всего.
Спросишь: «Куда их деть, чтоб никто не остался в обиде?»
Пусть эти книги займут место забытых «Наук».
«Что им здесь делать?» – вопрос твой растерянный явственно слышу.
Их без вопросов прими – слово их чуждо любви.
15
Сразу тебе скажу: хоть нет печали в названье,
Не веселее они книг, что я прежде писал.
Ново названье одно, а суть неизменной осталась,
Но не скрываю имен тех, кому это пишу.
Вас испугают стихи, но от них никуда не укрыться,
20
И на порог ваш придет робкая Муза моя.
И потом Овидий пишет эту теперь почти утраченную рукопись про рыб. В той же тоске. Картины чуждой и враждебной ему природы он пытается передать очень подробно. Тут показательна тема скованности льдом: он оказался в полудиком холодном краю и рыба, живущая в море, окованном льдом, тоже узница. «Изо льда торчали примерзшие рыбы».
Это рыба и есть сам Овидий.
Но почему-то перечислением рыб у Мандельштама занят все-таки Ариосто. Хотя книгу «Наука рыболовства» написал именно Овидий.
Может, Мандельштам напутал?
Да и «перчит все моря» тоже ближе к Овидию.
В общем, не знаю. Но, может быть, тут имела место некоторая неточность Мандельштама? Не сделавшая, впрочем, стихотворение про Ариосто менее прекрасным.
... А вообще жаль Овидия.
Где-то прочитал, что он начал писать свои поэтические жалобы, только еще ступив на борт корабля.
Когда же он прибыл к месту ссылки у него уже была готов первая книга «Скорбных элегий». Этим же кораблем он сразу ее и отправил – назад, в Рим. Это как бы письма изгнанника, эмигранта.
И всё дико вокруг – особенно люди.
Как посмотрю я вокруг – унылая местность, навряд ли
В мире найдётся ещё столь же безрадостный край.
А на людей погляжу – людьми назовёшь их едва ли.
Злобны все как один, зверствуют хуже волков...
... На этом можно было бы и закончить. Но тут выплыло на меня (выпрыгнуло даже, сверкнуло на солнце, вильнуло хвостом) в поиске по означенному вопросу стихотворение Бродского.
Рыбы зимой
Рыбы зимой живут.
Рыбы жуют кислород.
Рыбы зимой плывут,
задевая глазами
лед.
Туда.
Где глубже.
Где море.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы плывут зимой.
Рыбы хотят выплыть.
Рыбы плывут без света.
Под солнцем
зимним и зыбким.
Рыбы плывут от смерти
вечным путем
рыбьим.
Рыбы не льют слезы:
упираясь головой
в глыбы,
в холодной воде
мерзнут
холодные глаза
рыбы.
Рыбы
всегда молчаливы,
ибо они –
безмолвны.
Стихи о рыбах,
как рыбы,
встают поперек
горла.
(Иосиф Бродский)
Почему тут возникло это «поперек горла»? Просто по ассоциации с костью?
Или вдруг выплыла сновидческая кошмарная акула, проглотила поэта с его открытыми широко от ужаса глазами, он увидел все ее безжалостные внутренности, но она проглотила его целиком (что акуле не свойственно) и даже не откашляла?
Это я читаю в новостях.
«Смартфон был в водонепроницаемом чехле, владелец – дайвер, который проводит подводные экскурсии. Акулу зовут Джиттербаг, она приплыла на кормление. Life-стримерша, которой мы готовы донатить», – так остроумно завершается новость.
Мы видим эти страшные валики пасти внутри акулы. Видим эту пучину ее пасти, горла, пучина сужается.
Мы как будто очутились в чреве кита. Когда ты оказываешься там, не время разбирать: акулы ли, кита, кашалота.
Так Николай Клюев писал в 1914, еще на безопасном морском берегу:
Просинь – море, туча – кит,
А туман – лодейный парус.
За окнищем моросит
Не то сырь, не то стеклярус.
Двор – совиное крыло,
Весь в глазастом узорочье.
Судомойня – не село,
Брань – не щекоты сорочьи.
В городище, как во сне,
Люди – тля, а избы – горы.
Примерещилися мне
Беломорские просторы.
Гомон чаек, плеск весла,
Вольный промысел ловецкий:
На потух заря пошла,
Чуден остров Соловецкий.
Водяник прядет кудель,
Что волна, то пасмо пряжи…
На извозчичью артель
Я готовлю харч говяжий.
Повернет небесный кит
Хвост к теплу и водополью…
Я – как невод, что лежит
На мели, изъеден солью.
Не придет за ним помор –
Пододонный полонянник…
Правят сумерки дозор,
Как ночлег бездомный странник.
Но дата вод стихотворением (1914) нам говорит: страшный кит всё ближе. Или это была акула?
Самый известный обитатель морского чрева – конечно, Иона.
Тем интересней: как мы знаем, книга пророка Ионы, который жил в 9 веке до нашей эры, занимает среди книг «малых пророков» всего полторы страницы.
Иосиф Бродский. Из цикла «Новый Жюль Верн».
* * *
«Дорогая Бланш, пишу тебе, сидя внутри гигантского осьминога.
Чудо, что письменные принадлежности и твоя фотокарточка уцелели.
Сыро и душно. Тем не менее, не одиноко:
рядом два дикаря, и оба играют на укалеле.
Главное, что темно. Когда напрягаю зрение,
различаю какие-то арки и своды. Сильно звенит в ушах.
Постараюсь исследовать систему пищеваренья.
Это – единственный путь к свободе. Целую. Твой верный Жак».
«Вероятно, так было в утробе... Но спасибо и за осьминога.
Ибо мог бы просто пойти на дно, либо – попасть к акуле.
Все еще в поисках. Дикари, увы, не подмога:
о чем я их не спрошу, слышу странное "хули-хули".
Вокруг бесконечные, скользкие, вьющиеся туннели.
Какая-то загадочная, переплетающаяся система.
Вероятно, я брежу, но вчера на панели
мне попался некто, назвавшийся капитаном Немо».
«Снова Немо. Пригласил меня в гости. Я
пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога.
Как протест против общества. Раньше была семья,
но жена и т. д. И ему ничего иного
не осталось. Говорит, что мир потонул во зле.
Осьминог (сокращенно – Ося) карает жесткосердье
и гордыню, воцарившиеся на Земле.
Обещал, что если останусь, то обрету бессмертье».
«Вторник. Ужинали у Немо. Было вино, икра
(с "Принца" и "Витязя"). Дикари подавали, скаля
зубы. Обсуждали начатую вчера
тему бессмертья, "Мысли" Паскаля, последнюю вещь в "Ля Скала".
Представь себе вечер, свечи. Со всех сторон – осьминог.
Немо с его бородой и с глазами голубыми, как у младенца.
Сердце сжимается, как подумаешь, как он тут одинок...»
Мы помним, что библейскую историю про Иона читают полностью в Йом-Кипур, в день покаяния и отпущения грехов. То есть это важно для верующих.
Еще мы помним и саму суть истории.
...Бог посылает своего пророка к язычникам, потому что те прогневали Господа. Но нет сил и желания Ионе идти к язычникам. И вот его попытка уклониться приводит его на корабль, идущий к другим берегам, но по пути насланный Богом шторм отрезвляет Иону и тот раскаивается. Он просит у моряков бросить его в море, что и исполняется. Шторм утихает, корабль продолжает путь. А самого Иону проглатывает огромная рыба, внутри которой он трое суток проводит в слезах и молитве к Богу.
И на четвертые сутки Бог освобождает его.
«– О Господи, разве не это я говорил, когда еще был дома? Поэтому-то я и бежал в Таршиш. Я же знал, что Ты Бог милостивый и милосердный, медленный на гнев и богатый любовью и не желаешь насылать беду».
(Книга пророка Ионы)
А я тут подумал о рыбах (хотя кит млекопитающее). Какая хорошая тема. Рыбы в поэзии. И тут даже случайно сделал небольшое открытие. Впрочем, может, я ошибаюсь в своих расчетах.
Мы помним, что Овидием, уже в ссылке, была написана поэма «Наука рыболовства». От этого текста, начатого поэтом, до нас дошел только отрывок без начала и конца. К тому же там сильно испорчен текст.
По большому счету вся поэма строится как перечисление рыб. Которые водятся в этой суровой местности.
Вот один фрагмент «Науки рыболовства»:
Не каменисты ли там берега – ибо скалы и камни
Гибкую любят уду, а песчаные отмели – невод;
Нет ли высокой горы, чья тень ложится на море, –
Тень эта многих из рыб страшит, а иных привлекает;
Не зеленеет ли дно сквозь глубоководную толщу
Травами, радостью рыб, и порослью водных растений?
Распределила природа места в подводных глубинах
Так, что по-разному их населяют разные рыбы.
Любят открытое море макрель и морская корова,
И золотой конехвост, и с черною спинкой летучка,
И неизвестная в наших морях драгоценная стерлядь;
Рыба-меч, чей удар и впрямь мечу не уступит,
Робкий тунец, сквозь волну бегущий огромною стаей;
И прилипала-малютка, великая судну помеха;
Рыба-вожак, при ладьях, бороздящих широкое море,
Правящий путь за кормой по пенному светлому следу;
Пес морской, кровожадная тварь, под скалою живущий;
Пражна-дракон, чей сок ядовит, и с ней одноцветный
Многоколючник, и в синей воде красноперый багряник;
В пятнах и полосах сарг, и радужник, тоже пятнистый,
Маленький кольчатый спар, золотистой сияющий шеей,
Красный пагр, и рыжий зубарь, и писаный окунь,
Сам от себя родящий мальков, как самец и как самка;
Солнечник, житель камней, зеленый, с некрупною пастью
Редкая рыба; и мраморник с пышно расписанным боком;
И златобровка в богатом уборе; и умбрица – рыба
Цвета свинца; и хищный судак, и окунь, и козлик,
И меланур, за черный свой хвост повсюду хвалимый,
Зеленоватый губан и угри: один – златолобый,
И чернобокий – другой, из-за ран не щадящий и ближних;
Ерш морской, что из сети разит вредоносным ударом;
И неприметная летней порой морская гиена.
А травянистое дно иной облюбовано рыбой:
Это губан, что умеет один пережевывать жвачку,
Окунь морской, и ламир, и мена, плодущая рыба;
Бурая рыба-орел, ото всех презираемый ильник,
Рыбка-колюшка, как птицы, подводные вьющая гнезда;
Краснобородый барбун с чешуею, окрашенной кровью,
И косорот белобокий, и камбала, схожая цветом,
И удивленья достойнейший адриатический палтус,
Плоский заяц морской и лягва со скользкой спиною,
[...]
Голый колбень, спинным плавником никому не вредящий,
Черный таящие яд в прозрачнейшем теле кальмары,
Жесткая рыба-свинья, карида с извилистым телом,
И водяной осел, не ослиного званья достойный,
И в отдаленных морях известная миру севрюга…
[...]
Правда, сперва интересно читать, а потом как-то «укачивает»?
К тому же Овидий в тексте противоречит фактам.
Например, солнечник, как и остальные здесь перечисляемые рыбы, – это глубоководная, а не подкаменная рыба. А златобровка (это нам хорошо известная дорогая дорада) с золотой полоской между глаз – напротив, прибрежная рыба и в Черном море неизвестна.
Но возвращаясь к перечисленью рыб: когда мы слышим «перечисленье рыб», первое, что нам приходит в голову – это Мандельштам.
Во всей Италии приятнейший, умнейший,
Любезный Ариост немножечко охрип.
Он наслаждается перечисленьем рыб
И перчит все моря нелепицею злейшей.
Почему у Мандельштама перечисленьем рыб занят Ариосто?
Стал искать. Ничего вразумительного не нашел (ну, может, плохо искал, признаю). И все-таки пришла в голову мысль: а не перепутал ли Мандельштам Ариосто с Овидием?
Потому что я и сейчас смутно уверен, что Мандельштам просто перемешал времена. (Впрочем, знатоки меня, если надо, поправят.)
Вот море Мандельштама:
И морю говорит: шуми без всяких дум,
И деве на скале: лежи без покрывала…
Рассказывай еще – тебя нам слишком мало,
Покуда в жилах кровь, в ушах покуда шум.
И его море ласковое («лежи без покрывала»). А у Овидия – море холодное, недружелюбное.
Он часто говорит о суровом климате своего места изгнания. Упоминает «неотменимую» зиму. И снег, и лед часто мелькает в его стихах.
И это не мимоходом, не в условных скобках, нет. Непогоде Овидий посвящает целые стихотворения, потому что она – чуть ли не главный виновник нынешних бед изгнанника Рима.
Всё тут враждебно ему. Зимний кит проглотил его – и не собирается выпускать.
Публий Назон, давно в отдаленных Томах осевший,
С гетских глухих берегов шлет тебе эти стихи.
Если удастся тебе, приюти эти пришлые книжки.
Где-нибудь в доме твоем место для них отыщи.
5
Скованы страхом, они сторонятся общественных зданий,
Воображая, что я им этот путь преградил.
Сколько я им ни твержу: «Ваше слово нечестью не учит,
Ваш целомудренный стих вам отворит эту дверь!»,
Слушать они не хотят и к тебе с надеждой стремятся:
10
Ларов домашних покой им безопасней всего.
Спросишь: «Куда их деть, чтоб никто не остался в обиде?»
Пусть эти книги займут место забытых «Наук».
«Что им здесь делать?» – вопрос твой растерянный явственно слышу.
Их без вопросов прими – слово их чуждо любви.
15
Сразу тебе скажу: хоть нет печали в названье,
Не веселее они книг, что я прежде писал.
Ново названье одно, а суть неизменной осталась,
Но не скрываю имен тех, кому это пишу.
Вас испугают стихи, но от них никуда не укрыться,
20
И на порог ваш придет робкая Муза моя.
И потом Овидий пишет эту теперь почти утраченную рукопись про рыб. В той же тоске. Картины чуждой и враждебной ему природы он пытается передать очень подробно. Тут показательна тема скованности льдом: он оказался в полудиком холодном краю и рыба, живущая в море, окованном льдом, тоже узница. «Изо льда торчали примерзшие рыбы».
Это рыба и есть сам Овидий.
Но почему-то перечислением рыб у Мандельштама занят все-таки Ариосто. Хотя книгу «Наука рыболовства» написал именно Овидий.
Может, Мандельштам напутал?
Да и «перчит все моря» тоже ближе к Овидию.
В общем, не знаю. Но, может быть, тут имела место некоторая неточность Мандельштама? Не сделавшая, впрочем, стихотворение про Ариосто менее прекрасным.
... А вообще жаль Овидия.
Где-то прочитал, что он начал писать свои поэтические жалобы, только еще ступив на борт корабля.
Когда же он прибыл к месту ссылки у него уже была готов первая книга «Скорбных элегий». Этим же кораблем он сразу ее и отправил – назад, в Рим. Это как бы письма изгнанника, эмигранта.
И всё дико вокруг – особенно люди.
Как посмотрю я вокруг – унылая местность, навряд ли
В мире найдётся ещё столь же безрадостный край.
А на людей погляжу – людьми назовёшь их едва ли.
Злобны все как один, зверствуют хуже волков...
... На этом можно было бы и закончить. Но тут выплыло на меня (выпрыгнуло даже, сверкнуло на солнце, вильнуло хвостом) в поиске по означенному вопросу стихотворение Бродского.
Рыбы зимой
Рыбы зимой живут.
Рыбы жуют кислород.
Рыбы зимой плывут,
задевая глазами
лед.
Туда.
Где глубже.
Где море.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы.
Рыбы плывут зимой.
Рыбы хотят выплыть.
Рыбы плывут без света.
Под солнцем
зимним и зыбким.
Рыбы плывут от смерти
вечным путем
рыбьим.
Рыбы не льют слезы:
упираясь головой
в глыбы,
в холодной воде
мерзнут
холодные глаза
рыбы.
Рыбы
всегда молчаливы,
ибо они –
безмолвны.
Стихи о рыбах,
как рыбы,
встают поперек
горла.
(Иосиф Бродский)
Почему тут возникло это «поперек горла»? Просто по ассоциации с костью?
Или вдруг выплыла сновидческая кошмарная акула, проглотила поэта с его открытыми широко от ужаса глазами, он увидел все ее безжалостные внутренности, но она проглотила его целиком (что акуле не свойственно) и даже не откашляла?