Какая странная фамилия. Как будто специально придуманная, чтоб в школе дразнить. Хотя она дворянская.
Оболдуев.
Есть сведения, что знакомый с предками этого (признаем факт) малоизвестного для широкой публики советского-несоветского поэта Николай Некрасов позаимствовал их странную фамилию для одного из героев своей известной поэмы «Кому на Руси жить хорошо».
Какой-то барин кругленький,
Усатенький, пузатенький,
С сигарочкой во рту.
Крестьяне разом бросились
К дороге, сняли шапочки,
Низенько поклонилися,
Повыстроились в ряд
И тройке с колокольчиком
Загородили путь…
Это он, герой Некрасова, говорил: «...Я не крестьянин-лапотник – / Я Божиею милостью / Российский дворянин!..» И еще в другом месте: «...Нам чувства деликатные, / Нам гордость внушена!».
Так же герой поэмы очень гордится своей родословной:
«...Я роду именитого. / Мой предок Оболдуй / Впервые поминается / В старинных русских грамотах / Два века с половиною / Назад тому...». «...Без мала триста лет. / Так вот оно откудова / То дерево дворянское / Идет, друзья мои!» «...Чем дерево дворянское / Древней, тем именитее, / Почетней дворянин».
К герою нашего рассказа дворянская гордость не имеет никакого отношения. Более того – он жил в такие времена, когда лучше было свое происхождение прятать. Но все не спрячешь. Время гудит, человек гудит, стучат потом сапоги по лестнице.
...Георгий Николаевич Оболдуев выбрал эпиграфом к своим стихам высказывание «Поэзия – вибрация смысла». Эту вибрацию он подслушивал всю сознательную жизнь. Жизнь оказалась не то чтобы длинной, но очень насыщенной. Он родился в 1898, умер в 1954.
Нелюдимо
Нелюдимо наше горе:
Одиночество, как тьма,
Обживается тем скоре,
Чем слабей огонь ума.
Нелюдима радость наша:
Бред угрюмый, сон больной...
Жизни выпитая чаша –
Бесприютный непокой.
И когда проходит мимо –
Ни обычно, ни ново –
Наше счастье: нелюдимо,
Потому что нет его.
(Георгий Оболдуев, сентябрь 1948)
Генрих Сапгир пишет о нем опосредовано, через вторую жену нашего героя: «Не встречал я поэта Егора Оболдуева, хотя жил он в Москве и женат был на Елене Благининой – детской писательнице (я писал для детей и знал ее), верной собирательнице и хранительнице его стихов. Мой друг Ян Сатуновский был знаком с Егором, княжеская фамилия которого, Оболдуев, звучала необычно для советского уха. Ни одного стиха не проскочило тогда в руки диссидентов или студенческой молодежи. Теперь я понимаю: оберегали его от посадки, уж и немолод был».
Где-то мелькнуло, что Георгия Оболдуева некоторые критики называют, пожалуй, самым непрочитанным из больших поэтов минувшего века.
Мальчиком он жил в Москве, а также в имении Дорки, которое недалеко от Палехи и Шуи. Закончил гимназию и музыкальное училище. Специальность – концертмейстер и дирижер. Потом ему это помогло.
Поэту
Не подвиг бывает предпринят,
Когда, под влияньем шлеи,
Подумает и отодвинет
Запетую нитку любви.
Он понят. И в нём ничего нет
Такого, чего нет в других.
Он не закричит, не застонет –
Доверчив, сконфужен и тих.
А голос божественно свежий
Бессмыссленно радостных птиц
К нему залетает всё реже,
И он говорит ему: «Цыц!»
Он – странен, как старый крестьянин
Поблизости с конферансье –
Любой пустяковиной ранен
В своём раскалённом житье.
Как карканье древней Кассандры,
Всё – тянет в безвестную тьму,
Всё давит. Хотя оркестранты
Поют славословья ему.
(Февраль 1947)
Музыкой Георгий Николаевич занимается серьезно: играет на фортепьяно, выступает с концертами в студенческие годы, ну а позднее ею вообще зарабатывал. Поступил по окончании гимназии в 1916 году на историко-филологический факультет Московского университета, потому что не видел смысла продолжать музыкальную карьеру (а зря, музыка ему потом и помогла, как показала жизнь), но доучиться не успел: в 1918 году его призвали в Красную Армию. Служил в Культурно-просветительских отделах.
Когда случилась демобилизация, в 1921 году поступил в ВЛХИ имени В.Я. Брюсова, окончил его в 1924 году, но сперва там познакомился со своей будущей второй женой – Еленой Благининой.
Работал редактором, переводчиком.
А свои стихи писал с 14 – 15 лет, однако самые ранние опыты не сохранились. Но и уже настоящие, зрелые стихи, как опять показала та же жизнь, не были востребованы. За всю свою жизнь Георгий Оболдуев опубликовал только одно оригинальное стихотворение. В 1929 г. в журнале «Новый мир».
Не пришлось ко времени, к ноте времени, к навязанной музыке времени. Какой-то он был несоветский.
Скачет босой жеребец.
Тащит мальчонка хомут.
Девочка гонит овец.
Встречные ветры поют.
Нежен вечерний простор
Голых весенних полей.
Неба кисейный узор
Льется по коже моей.
Я – городской завсегдатай –
Еду землей конопатой,
В дряблой телеге трясусь,
Пыли гутирую вкус.
Волей белья и еды
Ближе мне улиц ряды:
Обыкновенный уют,
Где ундервуды поют.
Ближе мне служащих бег;
Нижней бездельницы кольца;
Быстрые двери аптек;
Крепкая рысь комсомольца;
Нервных трамваев возня;
И сам я день ото дня.
А вообще был легкий. Про него вспоминали, что «летел» по улице.
Ольга Мочалова в своей книге «Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах» вспоминает: «Г. Н. отличался необыкновенной живостью. Летал по Москве. За вечер мог посетить несколько домов. Невысокий, худощавый, светловолосый, он не отличался красотой, но был очень привлекателен. Хороши были его умные синие глаза и неспешный, глубоко поставленный голос. Мужественный и внушительный, Г. Н. был неунывающим россиянином, насыщенным дополна электричеством жизнерадостности, одним из тех, кто носит в себе праздник жизни. А обстоятельства были тугие. Одевался в широкую толстовку, которая разлеталась при быстрых его движениях. Он никогда не говорил о своем дворянстве, но я ощущала в нем черту дворянской чести: он никогда не лгал, даже из любезности. Правдивость его была неподкупна. С этой чертой связывался и его художественный вкус, искавший всегда смелой и точной определительности».
Он не боролся с советской властью, он просто был ей перпендикулярен.
Некоторые стихи так и не донес до советских редакций – просто поворачивался на пороге и уходил.
То ли застенчив, то ли слишком требователен к себе.
Зато был свой круг. Собирались у него дома, дурачились, были серьезны, читали свои и чужие стихи. Это ему и навредило.
На одной их таких посиделок («оболдуевками» или «оболдуевщиной» их называли завсегдатаи), в 1933 году прочел запрещенные стихи белоэмигрантки Марины Цветаевой. Кто-то донес. И Оболдуев в 1934 году был осужден на три года высылки в Карелию по обвинению в контрреволюционной пропаганде. По очень популярной тогда статье – 58-ой. Ссылку отбывал на строительстве Беломорканала и в Медвежьегорске. Возможно, в ссылке сыграло роль и его дворянское происхождение.
И вот тут и помогла музыка. В ссылке Георгий Оболдуев служит дирижером и концертмейстером в театре: там много было ссыльных артистов из Ленинграда, Москвы и других городов.
А когда вернулся, Москва встретила неласково. Жить в столице было нельзя, работы тоже не было, только без-уют и беззащитность.
Но именно тогда он много пишет. Что-то из написанного тогда будет потом контрабандой опубликовано в Мюнхене в 1979-м.
Стеклянные бусы смородин;
Карамельные пузики крыжовников;
Мокрые губки малин;
Близкие глаза вишен;
Выпуклые лбы клубник;
Загорелые лысины яблок;
Отёкшие окорочка груш;
Распухшие гланды слив;
Веснущатые носики земляник;
Выдавленные капли костяник;
Пресное сусло черник;
Горьковатые пригорки брусник;
Раскалённые ячмени волчьих ягод;
Вяжущая сладость можжевельников.
(Это отрывок из большого текста. Но мне хочется показать именно эти перечисления.)
И тут опять мелькнет Некрасов. Своей поэмой. Георгий Оболдуев напишет поэму «Я видел». Она была начата во время Великой Отечественной войны и закончена в 1952-ом году.
Это как бы сумма всего, что он понял.
Поэма собирает в себе судьбы людей служивых, хороших и добрых, на которых и держится страна. Время действия – Первая мировая и революция.
Меняется легко
Все в жизни нашей.
Вот было молоко:
Хвать – простокваша.
Уж слишком человечны
Горя, болезни:
Живешь себе беспечно –
Ан, тут и тресни...
Ждешь самородков сплошь –
Ан, вышел шлак...
И сам себе поешь:
Дуррак!
Нет счастья у людей:
Есть прах и ветер.
Ни вставит коли где
Нужда свой вертел,
Случайности ошейник,
Как в глотку кляпом,
Там кораблекрушеньем
По жизни ляпнет.
Все вывернется вдруг
Наоборот
И к северу на юг
Попрет.
А когда идет уже Вторая Мировая, и в 1943-м его мобилизуют на фронт, он работает в разведке, потому что знает немецкий язык. На фронте контужен. Теперь приписан к запасному полку. Но война, даже когда кончится, не уйдет: она теперь навсегда не только в памяти, но в теле – тяжелая контузия привела к сильнейшим головным болям и гипертонии, от которой он и скончался в 1954 году, прямо за шахматной доской. Ему было пятьдесят шесть. (Умереть, решая шахматную задачу, – это и есть судьба поэта.)
Но перед этим, когда вернулся и был инвалидом, близкие заметили, что он стал внешне (полысел) похож на Андрея Белого. На этом схожесть заканчивалась. Разная традиция, разная судьба.
***
При нашем скученном жилье,
Да при занятом времени
Недосуг нам романиться:
Особенно по зимам,
В особенности с девушками,
С коими от знакомства до поцелуя
Месяцев на шесть времени,
Верст на триста пеших гулянок,
Пьес на десять разговору:
– Экой нерациональный расход.
В сорок пятом году Оболдуеву наконец уже разрешили вернуться в Москву. И вот уже есть переводы, детская литература, оперные либретто. Но настоящие тексты никуда не берут. Полная поэтическая официальная безвестность. Аскет, стоик. Но, видимо, не до конца. Где-то прочел: «Последние стихи Георгия Оболдуева безрадостны, в них много отчаяния и слышны явно загробные интонации».
Спокойно бодрствуй на причале:
Ещё настанет час весны...
Не зря два мира нас рожали,
Не зря долбали две войны.
(Это фрагмент из одного стихотворения.)
В СССР стихи Георгия Оболдуева начали широко печатать лишь в 1988 году.
... Но сейчас – вдруг – не об этом. Когда читаешь «вторая жена», всегда думаешь: а что же первая? Почему так глухо, почти ничего не сказано в отрывочных сведениях. Но можно найти...
Первой женой Оболдуева, оказывается, была Нина Фалалеевна Толстикова (1898 – 1992), они познакомился на литературных курсах. Жили они втроем (еще дочка Василиса) в стареньком двухэтажном доме в Хлебном переулке, дом 25.
У Василисы потом родится сын, внук Оболдуева. Но обо всем очень мало сведений: брак их, вероятно, продлился недолго, и вот уже в жизни Оболдуева безраздельно властвует Елена Александровна Благинина. Она для него добрый ангел. Оберегает его, охраняет, как непонятный драгоценный цветок.
Розе и левкою понять нелегко,
что это такое – роза да левкой.
(Прекрасное, кстати сказать, двустишие. Или это одностишие, и я просто неправильно разбил текст на строчки?)
У Яна Сатуновского есть такое стихотворение:
Вот мы сидим на крылечке и слушаем
с детства знакомый рассказ:
«жили-были старик со старухой».
Так, оказывается, это про нас.
Видимо, так Оболдуев и его Елена Александровна и жили.
... Когда Оболдуев умер, на это похоронах была даже Анна Ахматова. Прочитал в одном тексте, что в гробу он лежал с бакенбардами, похожий на Пушкина. Было много народа, но все они были скорей всего из-за Благининой. Анна Ахматова вспоминала: «Все пошли – и я. Благинину я не знаю, но она была тронута, обняла меня и поцеловала. Я заметила, что вдовы, самые безутешные, всегда видят и помнят, кто был на похоронах. Значит, и бывать надо, и письма писать надо – исполнять все. Я Оболдуева не видела живым, но вчера, глядя ему в лицо, снова поняла: смерть – это не только горе, но и торжество и благообразие».
А меня поразило одно его стихотворение – как он обыграл там телефонные номера. Неслучайно он в свое время общался в обэриутами: есть там какая-то их «прививка»
***
Никогда этого не слыхано, чтоб ты...
Никогда этого не слыхано, чтоб ты
(– Чтоб я изныл! –),
Как и другие дивчаты,
Чуя, что я чуть не задыхаюсь
Желаньем задохнуться в твоих губах,
– Чтоб ты: –
Не позвонила по телефону:
Не в службу
(4-75-86),
Так в дружбу
(5-94-57).
Это стихотворение 1930 года. Еще много есть куда позвонить, есть еще кому что рассказать. И в дружбу, и в службу.
Оболдуев.
Есть сведения, что знакомый с предками этого (признаем факт) малоизвестного для широкой публики советского-несоветского поэта Николай Некрасов позаимствовал их странную фамилию для одного из героев своей известной поэмы «Кому на Руси жить хорошо».
Какой-то барин кругленький,
Усатенький, пузатенький,
С сигарочкой во рту.
Крестьяне разом бросились
К дороге, сняли шапочки,
Низенько поклонилися,
Повыстроились в ряд
И тройке с колокольчиком
Загородили путь…
Это он, герой Некрасова, говорил: «...Я не крестьянин-лапотник – / Я Божиею милостью / Российский дворянин!..» И еще в другом месте: «...Нам чувства деликатные, / Нам гордость внушена!».
Так же герой поэмы очень гордится своей родословной:
«...Я роду именитого. / Мой предок Оболдуй / Впервые поминается / В старинных русских грамотах / Два века с половиною / Назад тому...». «...Без мала триста лет. / Так вот оно откудова / То дерево дворянское / Идет, друзья мои!» «...Чем дерево дворянское / Древней, тем именитее, / Почетней дворянин».
К герою нашего рассказа дворянская гордость не имеет никакого отношения. Более того – он жил в такие времена, когда лучше было свое происхождение прятать. Но все не спрячешь. Время гудит, человек гудит, стучат потом сапоги по лестнице.
...Георгий Николаевич Оболдуев выбрал эпиграфом к своим стихам высказывание «Поэзия – вибрация смысла». Эту вибрацию он подслушивал всю сознательную жизнь. Жизнь оказалась не то чтобы длинной, но очень насыщенной. Он родился в 1898, умер в 1954.
Нелюдимо
Нелюдимо наше горе:
Одиночество, как тьма,
Обживается тем скоре,
Чем слабей огонь ума.
Нелюдима радость наша:
Бред угрюмый, сон больной...
Жизни выпитая чаша –
Бесприютный непокой.
И когда проходит мимо –
Ни обычно, ни ново –
Наше счастье: нелюдимо,
Потому что нет его.
(Георгий Оболдуев, сентябрь 1948)
Генрих Сапгир пишет о нем опосредовано, через вторую жену нашего героя: «Не встречал я поэта Егора Оболдуева, хотя жил он в Москве и женат был на Елене Благининой – детской писательнице (я писал для детей и знал ее), верной собирательнице и хранительнице его стихов. Мой друг Ян Сатуновский был знаком с Егором, княжеская фамилия которого, Оболдуев, звучала необычно для советского уха. Ни одного стиха не проскочило тогда в руки диссидентов или студенческой молодежи. Теперь я понимаю: оберегали его от посадки, уж и немолод был».
Где-то мелькнуло, что Георгия Оболдуева некоторые критики называют, пожалуй, самым непрочитанным из больших поэтов минувшего века.
Мальчиком он жил в Москве, а также в имении Дорки, которое недалеко от Палехи и Шуи. Закончил гимназию и музыкальное училище. Специальность – концертмейстер и дирижер. Потом ему это помогло.
Поэту
Не подвиг бывает предпринят,
Когда, под влияньем шлеи,
Подумает и отодвинет
Запетую нитку любви.
Он понят. И в нём ничего нет
Такого, чего нет в других.
Он не закричит, не застонет –
Доверчив, сконфужен и тих.
А голос божественно свежий
Бессмыссленно радостных птиц
К нему залетает всё реже,
И он говорит ему: «Цыц!»
Он – странен, как старый крестьянин
Поблизости с конферансье –
Любой пустяковиной ранен
В своём раскалённом житье.
Как карканье древней Кассандры,
Всё – тянет в безвестную тьму,
Всё давит. Хотя оркестранты
Поют славословья ему.
(Февраль 1947)
Музыкой Георгий Николаевич занимается серьезно: играет на фортепьяно, выступает с концертами в студенческие годы, ну а позднее ею вообще зарабатывал. Поступил по окончании гимназии в 1916 году на историко-филологический факультет Московского университета, потому что не видел смысла продолжать музыкальную карьеру (а зря, музыка ему потом и помогла, как показала жизнь), но доучиться не успел: в 1918 году его призвали в Красную Армию. Служил в Культурно-просветительских отделах.
Когда случилась демобилизация, в 1921 году поступил в ВЛХИ имени В.Я. Брюсова, окончил его в 1924 году, но сперва там познакомился со своей будущей второй женой – Еленой Благининой.
Работал редактором, переводчиком.
А свои стихи писал с 14 – 15 лет, однако самые ранние опыты не сохранились. Но и уже настоящие, зрелые стихи, как опять показала та же жизнь, не были востребованы. За всю свою жизнь Георгий Оболдуев опубликовал только одно оригинальное стихотворение. В 1929 г. в журнале «Новый мир».
Не пришлось ко времени, к ноте времени, к навязанной музыке времени. Какой-то он был несоветский.
Скачет босой жеребец.
Тащит мальчонка хомут.
Девочка гонит овец.
Встречные ветры поют.
Нежен вечерний простор
Голых весенних полей.
Неба кисейный узор
Льется по коже моей.
Я – городской завсегдатай –
Еду землей конопатой,
В дряблой телеге трясусь,
Пыли гутирую вкус.
Волей белья и еды
Ближе мне улиц ряды:
Обыкновенный уют,
Где ундервуды поют.
Ближе мне служащих бег;
Нижней бездельницы кольца;
Быстрые двери аптек;
Крепкая рысь комсомольца;
Нервных трамваев возня;
И сам я день ото дня.
А вообще был легкий. Про него вспоминали, что «летел» по улице.
Ольга Мочалова в своей книге «Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах» вспоминает: «Г. Н. отличался необыкновенной живостью. Летал по Москве. За вечер мог посетить несколько домов. Невысокий, худощавый, светловолосый, он не отличался красотой, но был очень привлекателен. Хороши были его умные синие глаза и неспешный, глубоко поставленный голос. Мужественный и внушительный, Г. Н. был неунывающим россиянином, насыщенным дополна электричеством жизнерадостности, одним из тех, кто носит в себе праздник жизни. А обстоятельства были тугие. Одевался в широкую толстовку, которая разлеталась при быстрых его движениях. Он никогда не говорил о своем дворянстве, но я ощущала в нем черту дворянской чести: он никогда не лгал, даже из любезности. Правдивость его была неподкупна. С этой чертой связывался и его художественный вкус, искавший всегда смелой и точной определительности».
Он не боролся с советской властью, он просто был ей перпендикулярен.
Некоторые стихи так и не донес до советских редакций – просто поворачивался на пороге и уходил.
То ли застенчив, то ли слишком требователен к себе.
Зато был свой круг. Собирались у него дома, дурачились, были серьезны, читали свои и чужие стихи. Это ему и навредило.
На одной их таких посиделок («оболдуевками» или «оболдуевщиной» их называли завсегдатаи), в 1933 году прочел запрещенные стихи белоэмигрантки Марины Цветаевой. Кто-то донес. И Оболдуев в 1934 году был осужден на три года высылки в Карелию по обвинению в контрреволюционной пропаганде. По очень популярной тогда статье – 58-ой. Ссылку отбывал на строительстве Беломорканала и в Медвежьегорске. Возможно, в ссылке сыграло роль и его дворянское происхождение.
И вот тут и помогла музыка. В ссылке Георгий Оболдуев служит дирижером и концертмейстером в театре: там много было ссыльных артистов из Ленинграда, Москвы и других городов.
А когда вернулся, Москва встретила неласково. Жить в столице было нельзя, работы тоже не было, только без-уют и беззащитность.
Но именно тогда он много пишет. Что-то из написанного тогда будет потом контрабандой опубликовано в Мюнхене в 1979-м.
Стеклянные бусы смородин;
Карамельные пузики крыжовников;
Мокрые губки малин;
Близкие глаза вишен;
Выпуклые лбы клубник;
Загорелые лысины яблок;
Отёкшие окорочка груш;
Распухшие гланды слив;
Веснущатые носики земляник;
Выдавленные капли костяник;
Пресное сусло черник;
Горьковатые пригорки брусник;
Раскалённые ячмени волчьих ягод;
Вяжущая сладость можжевельников.
(Это отрывок из большого текста. Но мне хочется показать именно эти перечисления.)
И тут опять мелькнет Некрасов. Своей поэмой. Георгий Оболдуев напишет поэму «Я видел». Она была начата во время Великой Отечественной войны и закончена в 1952-ом году.
Это как бы сумма всего, что он понял.
Поэма собирает в себе судьбы людей служивых, хороших и добрых, на которых и держится страна. Время действия – Первая мировая и революция.
Меняется легко
Все в жизни нашей.
Вот было молоко:
Хвать – простокваша.
Уж слишком человечны
Горя, болезни:
Живешь себе беспечно –
Ан, тут и тресни...
Ждешь самородков сплошь –
Ан, вышел шлак...
И сам себе поешь:
Дуррак!
Нет счастья у людей:
Есть прах и ветер.
Ни вставит коли где
Нужда свой вертел,
Случайности ошейник,
Как в глотку кляпом,
Там кораблекрушеньем
По жизни ляпнет.
Все вывернется вдруг
Наоборот
И к северу на юг
Попрет.
А когда идет уже Вторая Мировая, и в 1943-м его мобилизуют на фронт, он работает в разведке, потому что знает немецкий язык. На фронте контужен. Теперь приписан к запасному полку. Но война, даже когда кончится, не уйдет: она теперь навсегда не только в памяти, но в теле – тяжелая контузия привела к сильнейшим головным болям и гипертонии, от которой он и скончался в 1954 году, прямо за шахматной доской. Ему было пятьдесят шесть. (Умереть, решая шахматную задачу, – это и есть судьба поэта.)
Но перед этим, когда вернулся и был инвалидом, близкие заметили, что он стал внешне (полысел) похож на Андрея Белого. На этом схожесть заканчивалась. Разная традиция, разная судьба.
***
При нашем скученном жилье,
Да при занятом времени
Недосуг нам романиться:
Особенно по зимам,
В особенности с девушками,
С коими от знакомства до поцелуя
Месяцев на шесть времени,
Верст на триста пеших гулянок,
Пьес на десять разговору:
– Экой нерациональный расход.
В сорок пятом году Оболдуеву наконец уже разрешили вернуться в Москву. И вот уже есть переводы, детская литература, оперные либретто. Но настоящие тексты никуда не берут. Полная поэтическая официальная безвестность. Аскет, стоик. Но, видимо, не до конца. Где-то прочел: «Последние стихи Георгия Оболдуева безрадостны, в них много отчаяния и слышны явно загробные интонации».
Спокойно бодрствуй на причале:
Ещё настанет час весны...
Не зря два мира нас рожали,
Не зря долбали две войны.
(Это фрагмент из одного стихотворения.)
В СССР стихи Георгия Оболдуева начали широко печатать лишь в 1988 году.
... Но сейчас – вдруг – не об этом. Когда читаешь «вторая жена», всегда думаешь: а что же первая? Почему так глухо, почти ничего не сказано в отрывочных сведениях. Но можно найти...
Первой женой Оболдуева, оказывается, была Нина Фалалеевна Толстикова (1898 – 1992), они познакомился на литературных курсах. Жили они втроем (еще дочка Василиса) в стареньком двухэтажном доме в Хлебном переулке, дом 25.
У Василисы потом родится сын, внук Оболдуева. Но обо всем очень мало сведений: брак их, вероятно, продлился недолго, и вот уже в жизни Оболдуева безраздельно властвует Елена Александровна Благинина. Она для него добрый ангел. Оберегает его, охраняет, как непонятный драгоценный цветок.
Розе и левкою понять нелегко,
что это такое – роза да левкой.
(Прекрасное, кстати сказать, двустишие. Или это одностишие, и я просто неправильно разбил текст на строчки?)
У Яна Сатуновского есть такое стихотворение:
Вот мы сидим на крылечке и слушаем
с детства знакомый рассказ:
«жили-были старик со старухой».
Так, оказывается, это про нас.
Видимо, так Оболдуев и его Елена Александровна и жили.
... Когда Оболдуев умер, на это похоронах была даже Анна Ахматова. Прочитал в одном тексте, что в гробу он лежал с бакенбардами, похожий на Пушкина. Было много народа, но все они были скорей всего из-за Благининой. Анна Ахматова вспоминала: «Все пошли – и я. Благинину я не знаю, но она была тронута, обняла меня и поцеловала. Я заметила, что вдовы, самые безутешные, всегда видят и помнят, кто был на похоронах. Значит, и бывать надо, и письма писать надо – исполнять все. Я Оболдуева не видела живым, но вчера, глядя ему в лицо, снова поняла: смерть – это не только горе, но и торжество и благообразие».
А меня поразило одно его стихотворение – как он обыграл там телефонные номера. Неслучайно он в свое время общался в обэриутами: есть там какая-то их «прививка»
***
Никогда этого не слыхано, чтоб ты...
Никогда этого не слыхано, чтоб ты
(– Чтоб я изныл! –),
Как и другие дивчаты,
Чуя, что я чуть не задыхаюсь
Желаньем задохнуться в твоих губах,
– Чтоб ты: –
Не позвонила по телефону:
Не в службу
(4-75-86),
Так в дружбу
(5-94-57).
Это стихотворение 1930 года. Еще много есть куда позвонить, есть еще кому что рассказать. И в дружбу, и в службу.