Мой знакомый математик объяснял мне нечто красивое (хотя где я, а где математика?), настолько красивое, что меня это заворожило.
Говорил, что есть среди математических тайн, узоров, лабиринтов и цифровых цветов некая «диаграмма рассеивания».
Это когда перед нами множество точек, а там надо обнаружить смысл, линейную заданность, общую какую-то: нисходящую или восходящую.
«А если не найдем?» – спросил я.
«А если не найдем, то нам тогда придется признать – с облегчением или разочарованием, или же с безразличием, – что там царит хаос».
Я смотрел на его картинку (точки, точки, точки) и вспоминал Маяковского.
Помните у него?
Уже второй. Должно быть, ты легла.
В ночи Млечпуть серебряной Окою.
Я не спешу, и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить.
Как говорят, инцидент исперчен.
Любовная лодка разбилась о быт.
С тобой мы в расчете. И не к чему перечень
Взаимных болей, бед и обид.
Ты посмотри, какая в мире тишь.
Ночь обложила небо звездной данью.
В такие вот часы встаешь и говоришь
Векам, истории и мирозданью.
Мой знакомый математик вспомнил к слову, что Юнг говорил, дескать, настоящая жизнь начинается после сорока. А до этого – лишь исследование.
Мне понравилось это.
И, кстати, о психоанализе: уже не знаю, правда это или неправда, но нашел в одной заметке полушутливый стишок, который в 1899 году Фрейд написал по случаю рождения второго сына своего друга.
Вот оно:
Приветствие доблестному сыну,
Который по велению отца
Явился в нужное время,
Дабы помочь ему и содействовать в священном порядке.
Но также привет отцу,
Который незадолго до этого
Нашел своими расчетами
Способ сдержать силу женского пола.
Но вернемся к нашему разговору с математиком.
Он говорит: «Сократу приписывается следующая фраза: "Неисследованная жизнь не стоит того, чтобы её жить". Что между всем этим общего?»
«Не знаю», – говорю.
А сам в этот момент думаю о Державине.
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.
А мой приятель продолжает (у меня много математиков рядом в жизни: и мой папа – физик-ядерщик, но куда там без математики, и один работодатель, я всегда его дразню: «Ну это, небось, вы все между собой, Дмитрий Владимирович, договорились, математики: алгорифмы там какие-то, как будто они существуют!», а он мне: «Да не алгорифмы, а логарифмы, Дмитрий Борисович!»), так вот, а мой приятель продолжает:
«Жизнь можно визуализировать как своего рода диаграмму рассеивания, в которой ум вычерчивает смыслы. Вначале "точек" как бы немного и ничего особо мудрëного нет: вот мои родители, я их люблю и почитаю; вот мои друзья, я с ними дружу; вот мои недруги, чтоб им пусто было; вот зубная паста и щётка, утром и вечером надо применить. Но по мере взросления, набирания опыта и расширения ментальных горизонтов – того, что Юнг назвал "исследованием" – "точек" становится на порядок больше и их нужно соединять в уже более сложные "созвездия", в идеале отражающие, а не искажающие, действительность. Т.е исследование должно проводиться в сократовском духе – с открытостью и честностью ума. Почему?»
Это он меня спрашивает. Когда б я знал.
Я опять о Державине думаю.
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах Божества,
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы нарицаем — Бог!
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет,
Хотя и мог бы ум высокий,
Тебе числа и меры нет!
Не могут Духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
Но и тут мой приятель-математик в мои мысли об оде Державина вмешивается.
«Скажем, одна из ключевых "точек" – вопрос о существовании Бога. Близко с ним связанная – посмертная участь души или, если угодно, сознания. Если прочертить эти "созвездия" наспех, легкомысленно, если не жизнь, то посмертная участь таких "попрыгунчиков" может оказаться для них источником довольно... неприятных сюрпризов. Как там у Паскаля: "Если Бога нет, а я в Него верю, я ничего не теряю. Но если Бог есть, а я в Него не верю – я теряю всё". Здесь же вполне применима и китайская мудрость: самый благородный путь – путь разума; самый горький – путь опыта».
(Меня прям восторг и оторопь берут, как он из какой-то диаграммы бессмысленных точек такие красивые формулы выводит. Его, моего знакомого, кстати, Вячеслав Киреев зовут. А я всегда говорил, что настоящая поэзия – это математика. Там всё просчитано, даже если сам автор этого объяснить не может.)
И вот мой знакомый Вячеслав Киреев продолжает:
«Что такое по сути постмодернизм с точки зрения диаграммы рассеивания? Нет никакой общей для всех направленности, каждый чертит в общем хаосе точек свои смыслы. Этакий философски прилизанный взгляд взбалмошного подростка».
И рассказывает дальше, что и у нас в жизни через это множество «точек» прочерчиваются наши жизненные истины. И если мы не будем честно смотреть на все имеющиеся точки, то сильно обедним нашу жизнь. Сузим фокус жизни.
И жизнь нам этого не простит. И выплеснется из «незамеченных» нами точек неврозом, раздражением, злом.
Лао Цзы сказал:
«Повседневный мир людей ясен и очевиден;
один лишь я живу в мире смутном, подобном вечерним сумеркам.
Повседневный мир людей расписан до мелочей;
один лишь я живу в мире непонятном и загадочном».
А поэт Юрий Левитанский написал уже по-своему, по-поэтически, по-русски, из своего языка, данного ему поколением:
Жизнь – это задача. Да поможет нам Дао!
Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет,
и удивится – как близко черемухой пахнет,
пахнет влюбленностью,
пахнет любовным признаньем,
жизнь впереди – как еще не раскрытая книга.
Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет,
и удивится – как быстро черемуха чахнет,
сохнет под окнами деревце, вьюгою пахнет,
пахнет снегами, морозом, зимой, холодами.
Кто-нибудь утром сегодня совсем
не проснется,
кто-нибудь тихо губами к губам прикоснется
и задохнется – как пахнет бинтами и йодом,
и стеарином, и свежей доскою сосновой.
В утреннем воздухе пахнет бинтами и йодом,
и стеарином, и свежей доскою сосновой,
пахнет снегами, морозом, зимой, холодами
и – ничего не поделать – черемухой пахнет.
Пахнет черемухой в утреннем воздухе раннем.
Пахнет влюбленностью,
пахнет любовным признаньем.
Что бы там ни было с нами, но снова и снова
пахнет черемухой – и ничего не поделать!
Это стихотворение 1976 года.
И я уже забыл про точки, про математический разговор, забыл про Дао и Лао Цзы и думаю: «Где-то я видел уже эту черемуху? Но где, где?»
И вдруг вспоминаю. Ну как же я мог забыть? Вот откуда эта черемуха.
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею, –
вот-вот сейчас пальнет в меня –
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
(Владимир Набоков, 1927 год)
И так меня это поражает: прям вижу, как из одной точки в этом месиве точек в другую точку ведется одна единственная прямая. И обнаруживается какой-то тайный смысл.
Говорил, что есть среди математических тайн, узоров, лабиринтов и цифровых цветов некая «диаграмма рассеивания».
Это когда перед нами множество точек, а там надо обнаружить смысл, линейную заданность, общую какую-то: нисходящую или восходящую.
«А если не найдем?» – спросил я.
«А если не найдем, то нам тогда придется признать – с облегчением или разочарованием, или же с безразличием, – что там царит хаос».
Я смотрел на его картинку (точки, точки, точки) и вспоминал Маяковского.
Помните у него?
Уже второй. Должно быть, ты легла.
В ночи Млечпуть серебряной Окою.
Я не спешу, и молниями телеграмм
Мне незачем тебя будить и беспокоить.
Как говорят, инцидент исперчен.
Любовная лодка разбилась о быт.
С тобой мы в расчете. И не к чему перечень
Взаимных болей, бед и обид.
Ты посмотри, какая в мире тишь.
Ночь обложила небо звездной данью.
В такие вот часы встаешь и говоришь
Векам, истории и мирозданью.
Мой знакомый математик вспомнил к слову, что Юнг говорил, дескать, настоящая жизнь начинается после сорока. А до этого – лишь исследование.
Мне понравилось это.
И, кстати, о психоанализе: уже не знаю, правда это или неправда, но нашел в одной заметке полушутливый стишок, который в 1899 году Фрейд написал по случаю рождения второго сына своего друга.
Вот оно:
Приветствие доблестному сыну,
Который по велению отца
Явился в нужное время,
Дабы помочь ему и содействовать в священном порядке.
Но также привет отцу,
Который незадолго до этого
Нашел своими расчетами
Способ сдержать силу женского пола.
Но вернемся к нашему разговору с математиком.
Он говорит: «Сократу приписывается следующая фраза: "Неисследованная жизнь не стоит того, чтобы её жить". Что между всем этим общего?»
«Не знаю», – говорю.
А сам в этот момент думаю о Державине.
Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
И общей не уйдёт судьбы.
А мой приятель продолжает (у меня много математиков рядом в жизни: и мой папа – физик-ядерщик, но куда там без математики, и один работодатель, я всегда его дразню: «Ну это, небось, вы все между собой, Дмитрий Владимирович, договорились, математики: алгорифмы там какие-то, как будто они существуют!», а он мне: «Да не алгорифмы, а логарифмы, Дмитрий Борисович!»), так вот, а мой приятель продолжает:
«Жизнь можно визуализировать как своего рода диаграмму рассеивания, в которой ум вычерчивает смыслы. Вначале "точек" как бы немного и ничего особо мудрëного нет: вот мои родители, я их люблю и почитаю; вот мои друзья, я с ними дружу; вот мои недруги, чтоб им пусто было; вот зубная паста и щётка, утром и вечером надо применить. Но по мере взросления, набирания опыта и расширения ментальных горизонтов – того, что Юнг назвал "исследованием" – "точек" становится на порядок больше и их нужно соединять в уже более сложные "созвездия", в идеале отражающие, а не искажающие, действительность. Т.е исследование должно проводиться в сократовском духе – с открытостью и честностью ума. Почему?»
Это он меня спрашивает. Когда б я знал.
Я опять о Державине думаю.
О Ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах Божества,
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все Собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы нарицаем — Бог!
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет,
Хотя и мог бы ум высокий,
Тебе числа и меры нет!
Не могут Духи просвещенны,
От света Твоего рожденны,
Исследовать судеб Твоих:
Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает,
В Твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
Но и тут мой приятель-математик в мои мысли об оде Державина вмешивается.
«Скажем, одна из ключевых "точек" – вопрос о существовании Бога. Близко с ним связанная – посмертная участь души или, если угодно, сознания. Если прочертить эти "созвездия" наспех, легкомысленно, если не жизнь, то посмертная участь таких "попрыгунчиков" может оказаться для них источником довольно... неприятных сюрпризов. Как там у Паскаля: "Если Бога нет, а я в Него верю, я ничего не теряю. Но если Бог есть, а я в Него не верю – я теряю всё". Здесь же вполне применима и китайская мудрость: самый благородный путь – путь разума; самый горький – путь опыта».
(Меня прям восторг и оторопь берут, как он из какой-то диаграммы бессмысленных точек такие красивые формулы выводит. Его, моего знакомого, кстати, Вячеслав Киреев зовут. А я всегда говорил, что настоящая поэзия – это математика. Там всё просчитано, даже если сам автор этого объяснить не может.)
И вот мой знакомый Вячеслав Киреев продолжает:
«Что такое по сути постмодернизм с точки зрения диаграммы рассеивания? Нет никакой общей для всех направленности, каждый чертит в общем хаосе точек свои смыслы. Этакий философски прилизанный взгляд взбалмошного подростка».
И рассказывает дальше, что и у нас в жизни через это множество «точек» прочерчиваются наши жизненные истины. И если мы не будем честно смотреть на все имеющиеся точки, то сильно обедним нашу жизнь. Сузим фокус жизни.
И жизнь нам этого не простит. И выплеснется из «незамеченных» нами точек неврозом, раздражением, злом.
Лао Цзы сказал:
«Повседневный мир людей ясен и очевиден;
один лишь я живу в мире смутном, подобном вечерним сумеркам.
Повседневный мир людей расписан до мелочей;
один лишь я живу в мире непонятном и загадочном».
А поэт Юрий Левитанский написал уже по-своему, по-поэтически, по-русски, из своего языка, данного ему поколением:
Жизнь – это задача. Да поможет нам Дао!
Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет,
и удивится – как близко черемухой пахнет,
пахнет влюбленностью,
пахнет любовным признаньем,
жизнь впереди – как еще не раскрытая книга.
Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет,
и удивится – как быстро черемуха чахнет,
сохнет под окнами деревце, вьюгою пахнет,
пахнет снегами, морозом, зимой, холодами.
Кто-нибудь утром сегодня совсем
не проснется,
кто-нибудь тихо губами к губам прикоснется
и задохнется – как пахнет бинтами и йодом,
и стеарином, и свежей доскою сосновой.
В утреннем воздухе пахнет бинтами и йодом,
и стеарином, и свежей доскою сосновой,
пахнет снегами, морозом, зимой, холодами
и – ничего не поделать – черемухой пахнет.
Пахнет черемухой в утреннем воздухе раннем.
Пахнет влюбленностью,
пахнет любовным признаньем.
Что бы там ни было с нами, но снова и снова
пахнет черемухой – и ничего не поделать!
Это стихотворение 1976 года.
И я уже забыл про точки, про математический разговор, забыл про Дао и Лао Цзы и думаю: «Где-то я видел уже эту черемуху? Но где, где?»
И вдруг вспоминаю. Ну как же я мог забыть? Вот откуда эта черемуха.
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею, –
вот-вот сейчас пальнет в меня –
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
(Владимир Набоков, 1927 год)
И так меня это поражает: прям вижу, как из одной точки в этом месиве точек в другую точку ведется одна единственная прямая. И обнаруживается какой-то тайный смысл.