Женщина написала: «Приснилось мне, что мы с NN живем в троллейбусах. Он в одном, а я в другом. Троллейбусы стоят рядом, иногда мы переговариваемся знаками сквозь стекло. В самих троллейбусах довольно мило и даже есть интернет, поэтому мы пишем что-то в Сети. Но однажды мы с NN выходим погулять и тут наши троллейбусы уезжают. Я впадаю в панику, а NN наоборот спокоен и говорит: "Ну ладно, Настенька, пойдемте тогда в больницу". И мы идем в больницу...».
Сны, как стихи, бывают странными.
У Ивана Тургенева, родившегося 9 ноября 1818 года, было странное стихотворение из его «Стихотворений в прозе». «Голуби» называется.
«Я стоял на вершине пологого холма; передо мною – то золотым, то посеребренным морем – раскинулась и пестрела спелая рожь. Но не бегало зыби по этому морю; не струился душный воздух: назревала гроза великая. Около меня солнце еще светило – горячо и тускло; но там, за рожью, не слишком далеко, темно-синяя туча лежала грузной громадой на целой половине небосклона. Всё притаилось… всё изнывало под зловещим блеском последних солнечных лучей. Не слыхать, не видать ни одной птицы; попрятались даже воробьи. Только где-то вблизи упорно шептал и хлопал одинокий крупный лист лопуха. Как сильно пахнет полынь на межах! Я глядел на синюю громаду… и смутно было на душе. Ну скорей же, скорей! – думалось мне, – сверкни, золотая змейка, дрогни, гром! двинься, покатись, пролейся, злая туча, прекрати тоскливое томленье! Но туча не двигалась. Она по-прежнему давила безмолвную землю… и только словно пухла да темнела. И вот по одноцветной ее синеве замелькало что-то ровно и плавно; ни дать ни взять белый платочек или снежный комок. То летел со стороны деревни белый голубь. Летел, летел — всё прямо, прямо… и потонул за лесом. Прошло несколько мгновений – та же стояла жестокая тишь… Но глядь! Уже два платка мелькают, два комочка несутся назад: то летят домой ровным полетом два белых голубя. И вот, наконец, сорвалась буря – и пошла потеха! Я едва домой добежал. Визжит ветер, мечется как бешеный, мчатся рыжие, низкие, словно в клочья разорванные облака, всё закрутилось, смешалось, захлестал, закачался отвесными столбами рьяный ливень, молнии слепят огнистой зеленью, стреляет как из пушки отрывистый гром, запахло серой… Но под навесом крыши, на самом кра́юшке слухового окна, рядышком сидят два белых голубя – и тот, кто слетал за товарищем, и тот, кого он привел и, может быть, спас. Нахохлились оба – и чувствует каждый своим крылом крыло соседа… Хорошо им! И мне хорошо, глядя на них… Хоть я и один… один, как всегда».
Какое неожиданное и пронзительное признание в конце.
Тургенева вообще эта тема интересовала. И, как следствие, тема смерти. Ну а когда еще человек так одинок, когда не смерть к нему пришла?
Но вот же удивительно.
Большинство его героев не чувствуют одиночество при приближении смерти.
Например, в его рассказе, который так и называется «Смерть», люди изнутри светятся, даже когда смерть их уже пометила.
Вот рубят ясень, один из рубщиков отходит сторону, а ясень уже падать начинает да прям на него. Ему кричат «беги, беги», а рубщик вместо того, чтоб в сторону, в длину побежал, вот его ясень и накрыл.
Но вместо прощальных слов: о Боге, о бессмертной жизни – крестьянин вспоминает вдруг про то, что лошадь вчера у другого мужика купил, да задаток отдал. Так что, стало быть, лошадь эта и жены его, значит, тоже. Он о семье думает. Жалко ему жену.
Или живет учитель у помещиков (бесправный, затурканный), постарел, ходить перестал и тоже умирает теперь. Но перед тем, как умереть, вместо того, чтоб жаловаться (а ему есть на что жаловаться: «Правда, господа-то здешние... – Злые, что ли? – подхватил я. – Нет, не злые: деревяшки какие-то») жадно выспрашивает у рассказчика, который заехал хозяев повидать, о новых книгах, о Гегеле (ну вот зачем ему Гегель? тем более перед смертью), о жизни вне России, о женщине, которая его раньше любила. Всё ему интересно.
«Мне жаль самого себя, других, всех людей, зверей, птиц... всего живущего. Мне жаль детей и стариков, несчастных и счастливых... счастливых более, чем несчастных. Мне жаль победоносных, торжествующих вождей, великих художников, мыслителей, поэтов...Мне жаль убийцы и его жертвы, безобразия и красоты, притесненных и притеснителей. Как мне освободиться от этой жалости? Она мне жить не дает... Она – да вот еще скука. О скука, скука, вся растворенная жалостью! Ниже спуститься человеку нельзя. Уж лучше бы я завидовал... право! Да я и завидую – камням».
Это еще одно стихотворение Ивана Тургенева.
Что-то есть в них общее, в их жалости к людям – у него, Тургенева, и у Велимира Хлебникова, который, тоже, кстати, родился 9 октября, только уже в 1885.
У него нежность на каком-то словесном, фонетическом уровне – даже если сам сюжет жесток и неприятен (а у него много таких сюжетов).
Вот, например, самое начало поэмы «Царская невеста».
Прощался с нежным прошлым голос,
Моля простить измену дев,
И заплетали девы волос,
Невесту в белое одев.
Ее белее не был одолен,
Когда свой рок вняла у них.
И не подымала глаз с колен,
Когда мимо нее прошел жених.
Она сидела в белом вся.
Как жертва агняя вначале,
О чем-то нежное прося,
Уста шептали и молчали.
Она сидела в низком кресле,
Ее охорашивали нему.
Думы к грядущему знать чресла
Летели, нежные, к нему.
(Велимир Хлебников)
То ли плач, то ли колыбельная.
Вот Артур Лурье пишет: «Третьей характерной чертой поэта была его доброта. Хлебников был человек в самом глубоком смысле этого слова: он жалел людей еще более бедных и обездоленных, чем он сам. Достаточно было Хлебникову встретить человека с тяжелой судьбой, как поэт немедленно отзывался на чужую беду, отзывался активно, стараясь помочь всем, чем мог».
Появлявшийся как будто неоткуда (была такая у него черта), ускользавший и исчезнувший тоже неожиданно, Хлебников оставлял после себя творческий «мусор»: наброски, тетради, листы. Это собирали потом люди, близкие поэта или случайные знакомые.
В беспорядке диком теней,
Где, как морок старых дней,
Закружились, зазвенели
Стая легких времирей.
(Велимир Хлебников)
Там такой был беспорядок, что даже могилы у Хлебникова вообще-то две. А не одна, как у простых смертных.
Да и первая – как будто опустевшая. В 1960 году Хлебникова решили перезахоронить. Перевезли на Новодевичье кладбище из могилы в древне Ручьи всё, что от него осталось: всего несколько косточек или, как говорят еще, только горсть земли с прахом и несколькими пуговицами. Горсть земли с несколькими пуговицами – это значит, он совсем от нас ускользнул. Улетел.
Мы помним, как он написал – удивительное.
Когда умирают кони – дышат,
Когда умирают травы – сохнут,
Когда умирают солнца – они гаснут,
Когда умирают люди – поют песни.
(Велимир Хлебников)
Пел свою песню – и вдруг перестал. Сел в несуществующий тогда небесный троллейбус, тот оторвал свои усики от проводов – и в небо.