Дмитрий Воденников
За окном навалило столько снега, сколько только в детстве было. Может, нам всем туда и пора? Впасть в детство, смириться с тем, что нас ведут за руку, что мы несвободны, зато под защитой. Смириться с тем, что на свете будет только снег, снег и снег.
* * *
Рождество расцветает. Река наводняет предместья.
Там, где падает снег, паровозы идут по воде.
Крыши ярко лоснятся. Высокий декабрьский месяц
Ровной, синею нотой звучит на замёрзшем пруде.
Чётко слышится шаг, вдалеке без конца повторяясь,
Приближается кто-то и долго стоит у стены,
А за низкой стеной задыхаются псы, надрываясь,
Скаля белые зубы в холодный огонь вышины.
Рождество, Рождество! Отчего же такое молчанье,
Отчего всё темно и очерчено чётко везде?
За стеной Новый Год. Запоздалых трамваев звучанье
Затихает вдали, поднимаясь к Полярной звезде.
Как всё чисто и пусто. Как всё безучастно на свете.
Всё застыло как лёд. Всё к луне обратилось давно.
Тихо колокол звякнул. На брошенной кем-то газете,
Нарисована ёлка. Как страшно смотреть на неё.
Тихо в черном саду, диск луны отражается в лейке.
Есть ли ёлка в аду? Как встречают в тюрьме Рождество?
Далеко за луной и высоко над жёсткой скамейкой
Безмятежно нездешнее млечное звёзд торжество.
Всё как будто ждало, и что спугнута птица шагами
Лишь затем, чтоб напомнить, что призраки жизни страшны,
Осыпая сиянья, как долго мы были врагами
Тишины и природы, и всё ж мы теперь прощены.
(Борис Поплавский, 1930-1931)
Борис Поплавский считался одним из лучших поэтов в эмиграции. Когда он погиб, писатель Газданов написал, что вместе с ним умолкла последняя волна музыки. Больше такую музыку уже никто не услышит. А Набоков сказал: «Я не встречался с Поплавским, который умер в молодых летах. Он был далёкой скрипкой среди близких балалаек. Я никогда не забуду его заунывных звуков, так же как я никогда себе не прощу той злобной рецензии, в которой я нападал на него за ничтожные погрешности в ещё неоперившихся стихах».
Кто-то заметил, что «Поплавский начал там, где Блок закончил».
Хорошо бы, чтоб кто-то продолжил нас, когда закончимся мы. (Разобрал наш уже запутавшийся в темнотах почерк.)
* * *
... на небесах нас ждал почерковед –
в колючей форме въедливый графолог,
зевнув, он книгу жизни на просвет
проверил на предмет несостыковок
и сообщил, что нас на свете нет,
но крест горит, и грех наш не оплачен.
– Простите, господин почерковед,
но мы для Господа хоть что-нибудь да значим?
– Возможно, только некому сверять
свидетельство о смерти с божьей волей,
покиньте помещение, в дверях
не стойте, ждите у купален.
и вот уже не знаю сколько лет,
мы ходим по небу, здесь кто-то опечален,
а кто-то рад, что Господом оставлен.
Не может быть, что нас на свете нет,
все доказательства мы скоро предоставим...
(Иван Полторацкий)
Забавно. Когда начинаю собирать подборку стихов поэтов (почти случайно), я их, эти стихи, разбрасываю по разным папкам. Делаю это интуитивно, почти не думая. И вдруг – бах – и оказалось, что они совсем не случайно оказались рядом.
Евгений Никитин пишет о стихах Полторацкого: «Я читаю эту подборку, как стихи о выживании поэзии модернизма, в традиции которой работает Иван Полторацкий. Эта поэзия не закончилась – в нашем настоящем она обнаруживает свою актуальность. Мы ещё не допрожили эту эпоху».
Это почти как про Поплавского – «начал там, где Блок закончил». Удивительные бывают смысловые рифмы. Это как в гриппозном бреду: смешался сон и явь, температура и бессмысленное существование (тело борется с болезнью, ему не до твоего ума, твоей жизни, у него есть дела и поважнее) – и вдруг – раз (а «раз» – это двоюродный брат «бах») судьба оказалась тёткой: подсунула тебе пирожок. Пирожок удачи и неожиданной, наконец-то пробудившейся мысли.
* * *
Когда человек простудился
когда он проснулся в бреду
в горячих слезах и в холодных соплях
лучшее что с ним может случиться
это звонок в дверь
это в глазке что-то бежевое и крутящееся
это сосед Валентин Михайлович
крутит перед глазком
только что испеченным Любовь Ивановной
пирожком
(Анна Логвинова)
Кстати, о Логвиновой.
Она и открыла мне на днях Улицкую как поэта. А я и не знал, что Людмила Евгеньевна пишет стихи. Тоже своего рода удача: тьма моего невежества прояснилась – блеснул луч. Теперь я знаю на одного поэта больше.
* * *
Я подглядела, мой хранитель,
как ты присматривал за мной.
К обломку тёплого гранита
я прижималась головой,
когда из Фрейдовых угодий,
из темноты, из гущи сна,
как сор на берег в половодье,
волна меня в мой дом внесла,
и, как в бетоне и в металле
гнездятся пузыри пустот,
в углу протяжно и овально
крыла круглился поворот.
Мне кажется,
мой ангел плакал,
прикрыв глаза свои рукой,
над близости условным знаком,
и надо мной, и над тобой.
(Людмила Улицкая)
Впрочем, хватит о стихах, ангелах и пузырях. Промелькнувший выше в тексте пирожок судьбы не даёт мне покоя (очень хочется есть).
Тут недавно мой гороскопист (тоже к теме хранителей, космических пустот и условных знаков) прислал мне годовой прогноз, соляр.
Пишет, в частности: «Вы можете есть картошечку, сосисочки, иногда сметанку. А вот селёдочку нет».
Потом, не меняя даже абзац, добавляет:
«Я заметил, что всё больше и больше допускаю чисто астрологических терминов, так как вы уже хорошо разбираетесь в астрологии и сами уже наполовину астролог».
Это точно.
Картошечка, сосисочка, сметанка. А селёдочку Марс не велел.
* * *
даже грустному коту
даже очень одному
можно заново родиться
восемь раз не ко двору
а девятый раз не весь я не мурмру
(Кира Фрегер)
Давайте попытаемся в наступающем году не мурмру? А? Как вам моё предложение?