«Неделю ходила, смотрела, пыталась понять, что мне делать. И думаю, что мне нужно будет ближайшие месяцы, если я захочу здесь остаться, если реально так страшно уезжать, делать вид что ничего этого не происходит. Все же вроде формально так же выглядит: старушки заходят во Вкусвил за кефирчиком, куда я стою в очереди тоже, выходят, и у всех нормально все, ни у кого не обрушился мир, ни у кого на лице не написан ужас. Никто не перекошен от шока, как я. Вот мне нужно будет делать покер-фейс теперь до конца своих дней. Но этого я точно не смогу. И я начала собираться».
«Стихотворению все равно, у кого быть написанным. У каждого текста есть своя воля. И это такой наркотический процесс. Тебе все люди скажут, что графоманом быть не страшно. Писать каждый день по плохому стихотворению не страшно. А вот вообще перестать писать и быть отключенным от этого сумасшедшего эндорфина, когда не ты ведешь текст, не ты придумываешь, каким он будет, а он придумывает, каким он сейчас будет, водя твоей рукой. […] Вот это чудо, и без этого очень трудно жить».