И все-таки она встречалась с Пушкиным даже после смерти. Только не узнала об этом. И он не узнал. Он был в виде памятника, она уже на повозке в гробу. По крайней мере так гласит легенда. Хотя легенды часто врут.
Все со школы знают эти стихи. И кому они посвящены. Их учат наизусть в школе. Ну мы, по крайней мере, их учили.
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Мне в школе казалось, что ничего особенного в этих стихах нет. Ну да, плавные, ну да, звучные, но как будто альбомные. И только сейчас там слышу хрустальную ноту, которую можно услышать только с возрастом. И которой, справедливости ради (если вспоминать письма самого Пушкина), в жизни тоже не было. Которой нет в этой жизни. И в той тоже не было.
Мы помним, что написал он после всего того, что случилось. Это известное «наша вавилонская блудница Анна Петровна». Как-то нехорошо, как-то не сильно со стихотворением вяжется. И то, что мы прочитали уже после школы (из письма Соболевскому): «ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною одолженных, а пишешь мне о m-m Керн, которую я с божьей помощью на днях ...» Ну и так далее. И совсем неприятное, мужское, но как-то не очень благородное: «у дамы Керны ноги скверны».
Как любил Пушкин женские ножки, мы помним:
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки... Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
Это он не про ноги Анны Керн, видимо.
Но хуже всего (не в стихах, а в письмах и сплетнях) унизили Анну Петровну другие вспоминающие.
В 1879 году, в мае, Анна Керн, уже старая умерла. До это была яркая и долгая жизнь, не очень праведная, но кто мы такие...
Она еще в юности привлекала внимание своей красотой. Выезжала в свет, в возрасте 17 лет, как говорят против своей воли была выдана замуж за старого генерала Ермолая Керна (ему было 52 года), он был участником войны с Наполеоном. «Его невозможно любить –мне даже не дано утешения уважать его; скажу прямо – я почти ненавижу его». Так писала она в одном письме. И все же (как будто это зависело, могло зависеть от нее) родила в браке троих дочерей.
С Пушкиным Анна Керн первый раз и потом второй раз встречалась еще замужней. Первый раз – в начале 1819 года в Санкт-Петербурге, куда Анна Керн приехала в гости к своей родственнице, а второй – в июне 1825 года в Тригорском, имении своей тети. Там Пушкин недалеко отбывал свою ссылку в Михайловском.
У Павла Антокольского есть стихотворение. Про уже старую Анну Керн.
Ей давно не спалось в дому деревянном.
Подходила старуха, как тень, к фортепьянам,
Напевала романс о мгновенье чудном
Голоском еле слышным, дыханьем трудным.
А по чести сказать, о мгновенье чудном
Не осталось грусти в быту ее скудном,
Потому что барыня в глухой деревеньке
Проживала как нищенка, на медные деньги.
Но до этого было еще много чего. В 1827 году Анна Керн, бросив мужа и тем самым погубив свою репутацию (просто Анна Каренина какая-то), окончательно перебирается в Санкт-Петербург. В светское общество (дело даже не только в муже, но и в том, что она постоянно меняет любовников) ей входа уже нет. Она «отверженная».
Когда после смерти мужа в 1841 году Анна Петровна стала свободной, уже через год она обвенчалась со своим троюродным братом Александром Марковым-Виноградским, который младше ее на 20 лет. Они живут бедно, почти в нищете.
А потом в 1879 году и Марков-Виноградский умирает. Там непонятно точно от чего. Сама Анна Петровна пишет, что он скончался «от рака желудка в страшных болях». А в метрической записи о смерти сказано, что он умер от чахотки.
И уже через несколько месяцев, в июне 8 числа по-старому (если по-новому, то в мае, 27-го) 1879 года, в Москве, куда ее перевозит сын, «в меблированных комнатах» умирает и сама Анна Петровна. Ей уже 79 лет. Ее похоронят в деревне Прутня (это 6 км от города Торжка).
А потом вступит в права легенда. Следите за датами.
Да и, господи боже, когда это было!
Да и вправду ли было, старуха забыла,
Как по лунной дорожке, в сверканье
снега
Приезжала к нему – вся томленье и нега.
Как в объятиях жарких, в молчанье ночи
Он её заклинал, целовал ей очи,
Как уснул на груди и дышал неровно,
Позабыла голубушка Анна Петровна.
А потом пришёл её час последний.
И всесветная слава и светские сплетни
Отступили, потупясь, пред мирной
кончиной.
Возгласил с волнением сам благочинный:
«Во блаженном успении вечный покой ей!»
Что в сравненье с этим счастье мирское!
Ничего не слыша, спала, бездыханна,
Раскрасавица Керн, боярыня Анна.
Отслужили службу, панихиду отпели.
По Тверскому тракту полозья скрипели.
И брели за гробом, колыхались в поле
Из родни и знакомцев десяток – не боле,
Не сановный люд, не знатные гости,
Поспешали зарыть её на погосте.
Да лошадка по грудь в сугробе завязла.
Да крещенский мороз крепчал как назло.
(Это опять Павел Антокольский.)
Вы обратили внимание, как я и просил, на время года в этом стихотворении, к которому мы еще вернемся? Там описывается зима.
Но это же неправда: старушка Анна Керн умерла в мае. В мае 1879 г. Если считать по уже упомянутому старому стилю. Гроб ее вывезли жалкие лошади из Москвы, чтобы родственники могли похоронить бывшую красавицу в Премухине рядом с ее вторым мужем Марковым-Виноградским. Примерно в это же время из противоположной точки тракта Петербург-Москва выехал свежеотлитый памятник Пушкину работы Опекушина. И в некоей точке Х, как те поезда А и В, они встретились. Бронзовый поэт и его бывшая возлюбленная.
И будто бы лошадиный транспорт, где лежала в гробу мертвая Анна Керн, должен был остановиться, чтобы пропустить кортеж, везущий памятник Пушкину. Но какая же тут очевидная странность: памятник Пушкину, если верить стихотворению, везут зимой.
Вот интересно, как Павел Антокольский мог это несоответствие пропустить? Ну хорошо, он поэт – ему так напелось. Но редакторы?
Но пришлось процессии той сторониться.
Осадил, придержал правее возница,
Потому что в Москву, по воле народа,
Возвращался путник особого рода.
И горячие кони били оземь копытом,
Звонко ржали о чём-то ещё не забытом.
И январское солнце багряным диском
Рассиялось о чём-то навеки близком.
Вот он – отлит на диво из гулкой
бронзы,
Шляпу снял, загляделся на день
морозный.
Вот в крылатом плаще, в гражданской
одежде,
Он стоит, кудрявый и смелый, как
прежде.
Только страшно вырос, – прикиньте,
смерьте,
Сколько весит на глаз такое бессмертье!
Только страшно юн и страшно спокоен, -
Поглядите, правнуки, – точно такой он!
И вот уже об этой невозможной по времени встрече пишет даже какая-то старая энциклопедия (по крайней мере такой эпиграф взят к самому этому стихотворению Антокольского): «...Она скончалась в бедности. По странной случайности гроб ее повстречался с памятником Пушкину, который ввозили в Москву».
Что это была за энциклопедия? Уж не придумал ли ее Антокольский?
Или, может быть, взял это – путем перекрестного опыления – у Георгия Шенгели?
Тот раньше еще написал в своем стихотворении «Встреча»:
Кони гремят за Тверскою заставой,
Давит булыгу дубовый полок:
Ящик, наполненный бронзовой славой,
Сотней пудов на ободья налег.
Пушкин вернулся в свой город престольный –
Вечным кумиром взойти на гранит,
Где безъязычный металл колокольный
Недозвучавшую песнь сохранит.
Через неделю вскипят орифламмы,
Звезды и фраки склонятся к венцам,
Будут блистать адъютанты и дамы,
И Достоевский рванет по сердцам...
Кони гремят по бугристой дороге;
Вдруг остановка: подайся назад;
Наперерез – погребальные дроги,
Факельщик рваный, – "четвертый разряд".
Две-три старушки, и гробик – старушкин,
Ломкий приют от несчастий и скверн,
С тою, которой безумствовал Пушкин,
С бедной блудницею – Анною Керн.
Две-три старушки и попик убогий;
Восемьдесят измочаленных лет;
Нищая старость, и черные дроги;
Так повстречались Мечта и Поэт.
Но повстречались!.. Безмолвье забвенья –
Как на измученный прах ни дави, –
Вспомнят мильоны о Чудном Мгновеньи,
О Божестве, о Слезах, о Любви!
Почему они так произвольно правят календарь? Что за вольность? И это тогда, когда пишут о человеке, который в своем романе «расчислил» время строго по этому самому календарю.
Но даже и в другом ошибка. Памятник Опекушина установили не зимой, а летом (откуда бы не везли: из Петербурга (зачем?), откуда-то с окраин Москвы ли).
Читаем в электронной энциклопедии:
«Памятник Александру Сергеевичу Пушкину, работы Александра Михайловича Опекушина, был установлен в Москве 18 июня 1880 года на Страстной площади, в начале Тверского бульвара».
Тогда причем тут зима, январь?
Но Антокольский все равно зарифмует:
Так в последний раз они повстречались,
Ничего не помня, ни о чем не печалясь.
Так метель крылом своим безрассудным
Осенила их во мгновении чудном.
Так метель обвенчала нежно и грозно
Смертный прах старухи с бессмертною бронзой,
Двух любовников страстных, отпылавших розно,
Что простились рано и встретились поздно.
Метель. Опять эта метель. Хотя ни тот, ни другая, ни в виде памятника, ни в виде гроба не были везомы зимой.
В общем, не было этой два раза воспетой последней любовной встречи.
Зато – якобы (опять же якобы) – была вот такая.
Говорят, старуха Керн, когда жила в своей комнатушке на Тверской-Ямской (тоже надо бы проверить – там ли жила), однажды была разбужена гиком возниц и криками зевак, которые очень напоминают собой крики чаек – хотя какие чайки у нас в Москве.
Мимо ее окон, наделав много шума, держала свой путь колесная платформа с гранитной глыбой для пьедестала памятника Пушкину. Всего лишь глыба для пьедестала, не сам памятник.
Уже сильно больная Анна Петровна, тяжело поднявшись в кровати, якобы начала расспрашивать домочадцев о причинах столь утомительного для нее шума. И ей объяснили тогда, в чем дело.
Как написал артист Малого театра О. А. Правдин, «она успокоилась, облегченно вздохнула и сказала с блаженной улыбкой: – А, наконец-то! Ну, слава Богу, давно пора!».
Все со школы знают эти стихи. И кому они посвящены. Их учат наизусть в школе. Ну мы, по крайней мере, их учили.
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты,
Звучал мне долго голос нежный
И снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
Мне в школе казалось, что ничего особенного в этих стихах нет. Ну да, плавные, ну да, звучные, но как будто альбомные. И только сейчас там слышу хрустальную ноту, которую можно услышать только с возрастом. И которой, справедливости ради (если вспоминать письма самого Пушкина), в жизни тоже не было. Которой нет в этой жизни. И в той тоже не было.
Мы помним, что написал он после всего того, что случилось. Это известное «наша вавилонская блудница Анна Петровна». Как-то нехорошо, как-то не сильно со стихотворением вяжется. И то, что мы прочитали уже после школы (из письма Соболевскому): «ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною одолженных, а пишешь мне о m-m Керн, которую я с божьей помощью на днях ...» Ну и так далее. И совсем неприятное, мужское, но как-то не очень благородное: «у дамы Керны ноги скверны».
Как любил Пушкин женские ножки, мы помним:
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки... Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
Это он не про ноги Анны Керн, видимо.
Но хуже всего (не в стихах, а в письмах и сплетнях) унизили Анну Петровну другие вспоминающие.
В 1879 году, в мае, Анна Керн, уже старая умерла. До это была яркая и долгая жизнь, не очень праведная, но кто мы такие...
Она еще в юности привлекала внимание своей красотой. Выезжала в свет, в возрасте 17 лет, как говорят против своей воли была выдана замуж за старого генерала Ермолая Керна (ему было 52 года), он был участником войны с Наполеоном. «Его невозможно любить –мне даже не дано утешения уважать его; скажу прямо – я почти ненавижу его». Так писала она в одном письме. И все же (как будто это зависело, могло зависеть от нее) родила в браке троих дочерей.
С Пушкиным Анна Керн первый раз и потом второй раз встречалась еще замужней. Первый раз – в начале 1819 года в Санкт-Петербурге, куда Анна Керн приехала в гости к своей родственнице, а второй – в июне 1825 года в Тригорском, имении своей тети. Там Пушкин недалеко отбывал свою ссылку в Михайловском.
У Павла Антокольского есть стихотворение. Про уже старую Анну Керн.
Ей давно не спалось в дому деревянном.
Подходила старуха, как тень, к фортепьянам,
Напевала романс о мгновенье чудном
Голоском еле слышным, дыханьем трудным.
А по чести сказать, о мгновенье чудном
Не осталось грусти в быту ее скудном,
Потому что барыня в глухой деревеньке
Проживала как нищенка, на медные деньги.
Но до этого было еще много чего. В 1827 году Анна Керн, бросив мужа и тем самым погубив свою репутацию (просто Анна Каренина какая-то), окончательно перебирается в Санкт-Петербург. В светское общество (дело даже не только в муже, но и в том, что она постоянно меняет любовников) ей входа уже нет. Она «отверженная».
Когда после смерти мужа в 1841 году Анна Петровна стала свободной, уже через год она обвенчалась со своим троюродным братом Александром Марковым-Виноградским, который младше ее на 20 лет. Они живут бедно, почти в нищете.
А потом в 1879 году и Марков-Виноградский умирает. Там непонятно точно от чего. Сама Анна Петровна пишет, что он скончался «от рака желудка в страшных болях». А в метрической записи о смерти сказано, что он умер от чахотки.
И уже через несколько месяцев, в июне 8 числа по-старому (если по-новому, то в мае, 27-го) 1879 года, в Москве, куда ее перевозит сын, «в меблированных комнатах» умирает и сама Анна Петровна. Ей уже 79 лет. Ее похоронят в деревне Прутня (это 6 км от города Торжка).
А потом вступит в права легенда. Следите за датами.
Да и, господи боже, когда это было!
Да и вправду ли было, старуха забыла,
Как по лунной дорожке, в сверканье
снега
Приезжала к нему – вся томленье и нега.
Как в объятиях жарких, в молчанье ночи
Он её заклинал, целовал ей очи,
Как уснул на груди и дышал неровно,
Позабыла голубушка Анна Петровна.
А потом пришёл её час последний.
И всесветная слава и светские сплетни
Отступили, потупясь, пред мирной
кончиной.
Возгласил с волнением сам благочинный:
«Во блаженном успении вечный покой ей!»
Что в сравненье с этим счастье мирское!
Ничего не слыша, спала, бездыханна,
Раскрасавица Керн, боярыня Анна.
Отслужили службу, панихиду отпели.
По Тверскому тракту полозья скрипели.
И брели за гробом, колыхались в поле
Из родни и знакомцев десяток – не боле,
Не сановный люд, не знатные гости,
Поспешали зарыть её на погосте.
Да лошадка по грудь в сугробе завязла.
Да крещенский мороз крепчал как назло.
(Это опять Павел Антокольский.)
Вы обратили внимание, как я и просил, на время года в этом стихотворении, к которому мы еще вернемся? Там описывается зима.
Но это же неправда: старушка Анна Керн умерла в мае. В мае 1879 г. Если считать по уже упомянутому старому стилю. Гроб ее вывезли жалкие лошади из Москвы, чтобы родственники могли похоронить бывшую красавицу в Премухине рядом с ее вторым мужем Марковым-Виноградским. Примерно в это же время из противоположной точки тракта Петербург-Москва выехал свежеотлитый памятник Пушкину работы Опекушина. И в некоей точке Х, как те поезда А и В, они встретились. Бронзовый поэт и его бывшая возлюбленная.
И будто бы лошадиный транспорт, где лежала в гробу мертвая Анна Керн, должен был остановиться, чтобы пропустить кортеж, везущий памятник Пушкину. Но какая же тут очевидная странность: памятник Пушкину, если верить стихотворению, везут зимой.
Вот интересно, как Павел Антокольский мог это несоответствие пропустить? Ну хорошо, он поэт – ему так напелось. Но редакторы?
Но пришлось процессии той сторониться.
Осадил, придержал правее возница,
Потому что в Москву, по воле народа,
Возвращался путник особого рода.
И горячие кони били оземь копытом,
Звонко ржали о чём-то ещё не забытом.
И январское солнце багряным диском
Рассиялось о чём-то навеки близком.
Вот он – отлит на диво из гулкой
бронзы,
Шляпу снял, загляделся на день
морозный.
Вот в крылатом плаще, в гражданской
одежде,
Он стоит, кудрявый и смелый, как
прежде.
Только страшно вырос, – прикиньте,
смерьте,
Сколько весит на глаз такое бессмертье!
Только страшно юн и страшно спокоен, -
Поглядите, правнуки, – точно такой он!
И вот уже об этой невозможной по времени встрече пишет даже какая-то старая энциклопедия (по крайней мере такой эпиграф взят к самому этому стихотворению Антокольского): «...Она скончалась в бедности. По странной случайности гроб ее повстречался с памятником Пушкину, который ввозили в Москву».
Что это была за энциклопедия? Уж не придумал ли ее Антокольский?
Или, может быть, взял это – путем перекрестного опыления – у Георгия Шенгели?
Тот раньше еще написал в своем стихотворении «Встреча»:
Кони гремят за Тверскою заставой,
Давит булыгу дубовый полок:
Ящик, наполненный бронзовой славой,
Сотней пудов на ободья налег.
Пушкин вернулся в свой город престольный –
Вечным кумиром взойти на гранит,
Где безъязычный металл колокольный
Недозвучавшую песнь сохранит.
Через неделю вскипят орифламмы,
Звезды и фраки склонятся к венцам,
Будут блистать адъютанты и дамы,
И Достоевский рванет по сердцам...
Кони гремят по бугристой дороге;
Вдруг остановка: подайся назад;
Наперерез – погребальные дроги,
Факельщик рваный, – "четвертый разряд".
Две-три старушки, и гробик – старушкин,
Ломкий приют от несчастий и скверн,
С тою, которой безумствовал Пушкин,
С бедной блудницею – Анною Керн.
Две-три старушки и попик убогий;
Восемьдесят измочаленных лет;
Нищая старость, и черные дроги;
Так повстречались Мечта и Поэт.
Но повстречались!.. Безмолвье забвенья –
Как на измученный прах ни дави, –
Вспомнят мильоны о Чудном Мгновеньи,
О Божестве, о Слезах, о Любви!
Почему они так произвольно правят календарь? Что за вольность? И это тогда, когда пишут о человеке, который в своем романе «расчислил» время строго по этому самому календарю.
Но даже и в другом ошибка. Памятник Опекушина установили не зимой, а летом (откуда бы не везли: из Петербурга (зачем?), откуда-то с окраин Москвы ли).
Читаем в электронной энциклопедии:
«Памятник Александру Сергеевичу Пушкину, работы Александра Михайловича Опекушина, был установлен в Москве 18 июня 1880 года на Страстной площади, в начале Тверского бульвара».
Тогда причем тут зима, январь?
Но Антокольский все равно зарифмует:
Так в последний раз они повстречались,
Ничего не помня, ни о чем не печалясь.
Так метель крылом своим безрассудным
Осенила их во мгновении чудном.
Так метель обвенчала нежно и грозно
Смертный прах старухи с бессмертною бронзой,
Двух любовников страстных, отпылавших розно,
Что простились рано и встретились поздно.
Метель. Опять эта метель. Хотя ни тот, ни другая, ни в виде памятника, ни в виде гроба не были везомы зимой.
В общем, не было этой два раза воспетой последней любовной встречи.
Зато – якобы (опять же якобы) – была вот такая.
Говорят, старуха Керн, когда жила в своей комнатушке на Тверской-Ямской (тоже надо бы проверить – там ли жила), однажды была разбужена гиком возниц и криками зевак, которые очень напоминают собой крики чаек – хотя какие чайки у нас в Москве.
Мимо ее окон, наделав много шума, держала свой путь колесная платформа с гранитной глыбой для пьедестала памятника Пушкину. Всего лишь глыба для пьедестала, не сам памятник.
Уже сильно больная Анна Петровна, тяжело поднявшись в кровати, якобы начала расспрашивать домочадцев о причинах столь утомительного для нее шума. И ей объяснили тогда, в чем дело.
Как написал артист Малого театра О. А. Правдин, «она успокоилась, облегченно вздохнула и сказала с блаженной улыбкой: – А, наконец-то! Ну, слава Богу, давно пора!».