Мария Ватутина
Ему восемьдесят шесть лет. Если бы у поэтов была своя Дума, первое заседание открывать было бы поручено ему. Он активный блогер. Минимум одно его стихотворение знает вся страна, потому что все дети его не только слышали, но и с удовольствием пели наизусть. Недавно он потерял своего сына, любимого многими кинокритика, публициста, культуролога. Следом вышла публикация нашего героя, посвященная сыну. Так скорбят поэты.
Осенью я собиралась на очередной поэтический вечер во МХАТ им. А. М. Горького в рамках проекта «Сезон стихов. Третья сцена». И, как человек, болеющий за этот проект, я повесила в Фейсбуке пост с анонсом, чтобы созвать народ. Ожидалось выступление Евгения Борисовича Рейна. Волновались режиссеры, актеры, были проведены и репетиции, и переговоры с поэтом и его супругой. Волновались, потому что всем известна экспрессия Рейна, и ровно ли пройдет спектакль или незапланированным образом, никто не мог сказать точно.
Накануне раздался звонок. Человек представился, хотя книжка контактов меня уже оповестила: звонил Александр Павлович Тимофеевский. Я радуюсь, когда он звонит, потому что, во-первых, разговор непременно будет высокой пробы, на чистом русском, без реверансов, но с глубоким взаимным уважением, с ощущением воспитанности, культуры общения, что ли. Во-вторых, к этому прибавляется легкое чувство восторга, когда ты понимаешь, что такие столпы уделяют тебе внимание.
Александр Павлович в этот раз был в тревожном и одновременно растроганном состоянии. Оказывается, его уже несколько лет мучает тот факт, что они перестали общаться со своим старинным другом – Евгением Рейном. Александр Павлович не может дозвониться до него, и даже думает, что Рейн на него обижен по какой-то ошибке, по какой-то недоброй интриге. Все это он мне рассказывал довольно долго и трепетно, словно сейчас снова переживал всю драму этой размолвки. И он несколько раз повторил:
– Мне так его не хватает!
Мой собеседник рассказал, что раньше не было дня, чтобы они не созванивались с товарищем, и не было ни одного нового стихотворения, которое бы они с ним не обсудили. То есть это было еще то, забытое нами, общение – на уровне понимания с полуслова, на одном дыхании и внутри одного культурного кода.
Александр Павлович сказал, что не сможет добраться до Москвы на этот вечер и попросил, если мне удастся поговорить с Евгением Борисовичем, передать ему вкратце наш разговор, сказать, как он к нему относиться, и как ему не хватает друга.
К сожалению, после выступления поэта окружила толпа, он мужественно раздавал автографы, и не было возможности посидеть в узком кругу, чтобы передать слова Тимофеевского.
Но ведь не для того я пишу об этом случае, чтобы посожалеть, а для того, чтобы создать портрет нашего героя. Чтобы провозгласить: есть ведь еще люди живого диалога, те, кто звонит, чтобы выразить свое впечатление от твоего удачного стихотворения, или чтобы спросить:
– Я вас чем-нибудь обидел, почему вы не заходите на мою страничку?
Объясняешь, что ты по-прежнему нежно и тепло относишься и к нему, и к его стихам, просто таковы какие-то тайные законы природы (зачеркнуто) – Фейсбука. Но в том-то и трагедия, что Тимофеевскому нужно не вообще хорошее отношение к его стихам, а конкретный честный и подробный разговор, а мы-то с вами уже из другого стройматериала сделаны, из сыпучего, быстро меняющегося, мы привыкли к коротким клиповым перебрасываниям фразами, к суждению – вообще, по верхам, по диагонали.
Совсем недавно Александр Павлович позвонил снова. Похвалил мою подборку в «Новом мире». И ведь, чтобы не показаться поверхностным, назвал конкретное стихотворение, которое особенно его порадовало. Потом напомнил, что и у него тоже произведение в этом номере, пояснил, что, хотя оно и выглядит как проза, его следует считать стихами. Взял с меня слово, что я поделюсь своим впечатлением.
Преодолевая леность и нелюбопытство, а также кучу других поводов и отговорок, открыла наш номер «Нового мира» и углубилась в «Метаморфозы в Сиракузах».
Ну, как он себе это представляет? Я позвоню ему и скажу:
– Александр Павлович, произведение прочла. Понравилось, но давайте разберем отдельные шероховатости…
Здесь следует улыбнуться. Я так не смогу сказать. И, слава богу, не к чему там придираться, мне, правда, понравился этот гимн измененного сознания, гимн жизни, возрасту, калейдоскоп вспышек памяти, словно зрение вдруг стало показывать отрывки собственной жизни. Поезд пролетает, а ты не успеваешь вчитываться в стихи, идущие по откосам, и выхватываешь только фразы из этих стихов. Вот это динамика в тексте!
Попутно отмечая, как зорок Тимофеевский, медленно опознала героя первой главы. Автор увидел глазами Пушкина современную Москву с ее мрачными одежками пассажиров метро и противоречием тяжелого материального памятника воздушной надписи: «…нерукотворный». Остроумное замечание.
Постепенно погружаешься в мягкий вариант булгаковского явления Воланда. Только у Тимофеевского является не опасный Воланд, а родной Пушкин в день, назначенный Гоголем в эссе «Несколько слов о Пушкине»: «Пушкин – это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет…» Вот он и явился, дух Пушкина, конечно. Шарахается от демонстрантов, кричащих «Долой Пу…!», принимая на свой счет. А разве не к поэту обращено это «долой» в условиях искажения системы координат, обновления философии культуры – от смыслов к формализации и выхолащиванию смыслов, разве не поднимается знамя метамодернизма с этим самым «долой Пу…»?
И вот я думаю, почему вначале появляется Пушкин, а потом только стихия жизненных эпизодов? Ну, потому что в этой (Тимофеевского) жизни вначале было Слово (зачеркнуто) – Пушкин.
А в качестве поклона за такого Пушкина из «Нового мира» и из нового мира, напишу об Александре Павловиче эту биографическую заметку.
С первых строк биографии Александра Павловича Тимофеевского понимаешь, что имеешь дело с большой судьбой. Одного упоминания о дедах хватило бы всем потомкам: и гордиться, и быть репрессированными в советские годы, и подтверждать благородное происхождение в постсоветские. Оба деда были репрессированы. Первый (отец отца) – расстрелян за прошлое знатное положение, он был потомственным дворянином, генерал-профессором, военным доктором, руководил санитарным поездом в Ставке командования царской армии, хотя и перешел потом на сторону красных, а второй (отец матери Александр Александрович Нестор) – столбовой дворянин, когда-то служил в Белой армии, потом был директором Челябинского тракторного завода, имел личную машину, и вот за это – за личный транспорт – по словам Тимофеевского, его и расстреляли. При этом два этих деда были двоюродными братьями. Представляете себе человека с фамилией Нестор? Как было бы символично носить такую фамилию и поэту, ведь любой поэт отчасти летописец.
Отец – полковник военно-медицинской службы, руководил отделом медицины комитета изобретений и предложений. Мать Ирина Александровна Нестор заведовала учебной частью отделения актеров музыкальной комедии ГИТИСа.
Но судьба А. П. Тимофеевского гораздо сложней и удивительней. Начнешь изучать судьбу человека и находишь знатные, знаковые пересечения! Он родился в Москве – на Госпитальном валу. Ну, снова мой земляк, как и Игорь Волгин. Ну, и как Пушкин, естественно. Он тоже из наших мест.
Помнит себя с трех лет. Родители были разведены, хотя сохранили хорошие отношения. Жил у бабушки в Изюме, недалеко от Харькова, и с ностальгией и восторгом вспоминает и эти места, и время.
Екатерина Павловна Тимофеевская, тетя, и Юлия Васильевна Наседкина, сестра бабушки со стороны отца – обе хорошо образованные и любящие мальчика женщины. Бабушка сорок лет преподавала литературу, в молодости знала Бунина, была в него влюблена, после преподавательской деятельности в школе давала частные уроки на дому, и мальчик получил глубокие знания русской литературы и приобщился к чтению. Могу себе представить эти идиллические картины совместных вечеров за книгами, чтение вслух. Неудивительно, что ребенок начал писать стихи, а мудрые женщины – записывать.
Перед войной переезжают в Ленинград, к родной бабушке, муж которой (бывший начальник санитарного поезда в Ставке) уже расстрелян. А бабушка, его жена, должна была сидеть в лагере, но за нее пошла в лагерь дочь, инициалы одинаковые – спасла мать таким образом.
И даже мама Александра Павловича успевает приехать. Так они остаются в Питере до 1942 года, и лишь благодаря пробивному характеру этой молодой женщины попадают на самолет, вывозящий людей из блокадного города. Благодаря ошибке вылетают на день раньше назначенного, а помедли – оказались бы под руинами собственного дома, в который попала бомба. И этот перелет, когда из нескольких самолетов лишь их добрался до Вологодских лесов целым, и партизаны, и вылет из деревеньки Хвойное за часы до прихода немцев. Это надо слушать или читать в подробностях, Тимофеевский рассказывал об этом в интервью Ивану Толстому и еще Юрию Кувалдину.
Потом Свердловск, Челябинск, Москва, ненавистная школа, отдушина в литературной студии во Дворце пионеров. Мама, кстати, работала деканом актерского факультета ГИТИСа, в самом институте им дали чердачное помещение, потом появилась бутафорская мебель и отчим.
В литстудии они с другом – младше остальных, умных, начитанных студийцев, умеющих два дня подряд делать доклад о символистах… Но – юношеская влюбленность, обида, да и юноши стали изучать политические труды вождей, и вот два месяца мальчики не ходят в студию. В это время арестовывают и впоследствии расстреливают всех этих молодых студийцев.
Там Владик с Борисом семнадцати лет,
Убитые Сталиным детки.
Уликою сломанный был пистолет,
И в ленинской книге пометки.
Мировоззрение и политические взгляды поменялись тогда и, конечно, после ХХ съезда, и еще после самоубийства Александра Фадеева.
…И плыли надо мной стада,
Стыдящихся на треть стыда,
Познавших честь на четверть чести,
А я желал быть с ними вместе.
В 1958 году окончил ВГИК, сценарный факультет. Тогда же у Александра Тимофеевского родился сын Александр, мама его была студенткой медицинского института. Ирина Александровна Улановская – жена и мать единственного сына – отдельная история. Она была на четыре года младше, родила сына всего в двадцать один год, а через три года умерла.
Ее родителями были самые настоящие разведчики-нелегалы А. П. Улановский и Надежда (Эстер) Марковна, урождённая Фридгант. Сестра известная переводчица Майя Улановская. Однако семья жены была скорее диссидентских взглядов. И отец, и мать, и сестра Ирины сидели в лагерях. Позже в их доме бывали Даниэль, Лариса Богораз, Анатолий Марченко, Солженицын.
Между прочим, будущий товарищ Евгений Рейн в 1964 году тоже окончил Высшие сценарные курсы при Министерстве культуры в Москве. Учеба была интересная, хотя Александр Тимофеевский мечтал о Литературном институте, писал стихи, подрабатывал в «Молодой гвардии», ездил в гости к Пастернаку выразить солидарность в период гонений на него за Нобелевку. Случайно Борис Леонидович выдал тайну: жена узнала, что в Переделкино Тимофеевский ездил с другой девушкой.
В какой-то момент Александр Павлович понимает, что вот-вот столкнутся с колесом репрессий, его вызывают в КГБ, пока беседовать. Он собирает стихи и отвозит их в чемодане на дальнюю помойку. Что это было? Паническая атака, а может быть, необходимый этап в творчестве… Скорее всего, сработал инстинкт самосохранения. Это правильно, я думаю: если противостоишь системе, вовсе не обязательно героически, но бессмысленно идти к ней в пасть.
Помыкавшись без работы, не сумев пристроить свои сценарии, Александр Павлович берет направление в Душанбе, где вскоре становится руководителем «Таджикфильма». Но и там его начинают вызывать на допросы, намекают, что нашли чемодан и стихи, которые нужно «признать», иначе репрессии коснуться Ирины. По нелепой случайности в это же время из-за ошибки врачей, давших тысячекратную дозу анестезии, она умирает – совсем молодая. Тимофеевского от горя спасает Владимир Мотыль, уводит в горы на Памир. «Смерть Ирины меня защитила», – скажет он потом, ведь его стали уже разоблачать с высоких трибун партсъездов. Но отстали.
Он вернулся в Москву, и через какое-то время открыл для себя свободный остров – мультипликацию, где можно было не кривить душой и не выполнять заказы партии. И конечно, писал – иногда по 18 часов в сутки. «Это не моя прихоть, – говорит он в каком-то интервью, – Это как бы заложено в меня помимо моей воли. И помимо моей воли я иногда просто начинаю говорить стихами».
В 1968 году Александр Павлович вновь женился на сотруднице Мосфильма. Это был бурный период жизни, компании, гульба, но и интересные талантливые люди, важные знакомства. Брак, правда, продлился недолго.
Как нетрудно догадаться, двадцатилетним Александр Тимофеевский был не в эпоху «шестидесятников», а в пятидесятых годах. Сформировавшись без светлых мыслей о советском строе, в шестидесятых, когда молодые поэты собирали политехнические институты, он был уже опытным, но подпольным поэтом, а его подборка появилась в самиздатском диссидентском журнале Александра Гинзбурга «Синтаксис». Все, что не разрешено, было запрещено, поэтому после несанкционированной публикации и при постоянном призоре со стороны КГБ молодому поэту не давали доступа к публикациям в официальной печати, да и не подходили эти стихи для печати. Запрет на публикации – это была такая месть за то, за что уже не расстреливали.
«– Чем занимались сегодня, Александр Павлович?
– Стихи писал, – отвечал мрачно Тимофеевский.
– Вот это совершенно напрасно. Стихи ваши народ не прочтет и имени вашего не узнает, уж это мы вам гарантируем».
Этот диалог приводит Юрий Кувалдин в своем предисловии к книге Тимофеевского 1998 года.
Быть может, не во сне, а наяву
Я с поезда сойду напропалую
И в чистом поле упаду в траву,
И зареву, и землю поцелую.
Конечно же, ты прав, хоть на луну,
Хоть к черту на кулички, но не ближе.
Чем я сильней люблю свою страну,
Тем больше государство ненавижу.
И действительно – как и у Евгения Рейна – первая небольшая книга вышла у Александра Павловича только после того, как советская власть приказала долго жить – в 1992 году. Книжка называлась «Зимующим птицам».
До этого в альманахе «День поэзии» за 1989 год замечательное:
На проспектах твоих запыленных,
На свету, если свет, и впотьмах,
В грязно-серых и грязно-зеленых,
Просто в грязных и серых домах
И в огромном квартирном закуте,
Здесь, на третьем моем этаже,
Как-то странно мне думать до жути,
Что со мной все случилось уже.
И вот с тех пор прошло более тридцати лет. Ничего не «уже». И много еще чего случится: с поэтом, со страной, с миром. Будут поводы и причины писать стихи и оставлять свидетельства об этом мире.
Следующая за первой – настоящая, большая книга «Песня скорбных душой» вышла в 1998 году, когда поэт отмечал свое 65-летие.
А до этого еще работал на киностудии «Союзмультфильм», на студии «Мульттелефильм» ТО «Экран». КГБ выдавливало отовсюду. Пристроился в кинотеатр «Баррикады», организовывал встречи режиссеров, художников, сценаристов, артистов, детских писателей с публикой. И я, наверное, ходила после похода в Зоопарк с папой в этот кинотеатр на мультики, когда им руководил Тимофеевский. И песню про «бегутнеуклюжих» пела во все горло. Пела-пела.
А потом, как прорвало. Написанное им за долгие годы стало выходить на свет. Александр Павлович выпустил тринадцать поэтических книг, множество детских, написал огромное количество сценариев и текстов песен к мультфильмам и кинофильмам, получил множество премий и наград как поэт и как сценарист. Но тоска по признанию неизбывна, любому поэту нужно постоянное подтверждение состоятельности его стихов. Отсюда ностальгия по долгим обсуждениям, чтениям на публике, отзывам в интернете, новым публикациям и книгам.
Но поводов для сомнений в собственных дарованиях у Тимофеевского не должно быть, судя по его титулам и признанию. Он – член Академии кинематографических искусств «Ника», член Союза писателей Москвы, лауреат поэтических премий журнала «Дружба народов»; «Нового мира» – «Антология», он лауреат Премии «Венец» («за пронзительность лирических откровений и независимую позицию в литературе») и «Московской премии».
В 2018 году Александр Тимофеевский стал лауреатом премии «Писатель ХХI века».
Где-то в 2011-м году я воспользовалась «служебным положением» или, правильнее, «блатом» и позвала в класс к сыну-третьекласснику своих знакомых детских писателей. На один из уроков к ним пришел настоящий Тимофеевский. Надо сказать, тогда мне показалось, что Тимофеевский общается с детьми, как на производственном совещании: делово, по-взрослому, по-земному, без заигрывания и немного устало. Дети смотрели во все глаза, настоящий поэт!
Детские стихи Александра Тимофеевского обладают дополнительным бонусом, они познавательны. Думаю, и в этой области Тимофеевский недооценен. Недооценен Тимофеевский и как поэт – поэт глубокой гражданственности, тонкой иронии, вечной чувственности.
На самом деле, Тимофеевский не раскрывается в стихах в смысле обнажения личной драмы, и даже те, что кажутся написанными на разрыв аорты, не впускают читателя во внутренний мир человека Тимофеевского, крик его идет вовне: о внешнем и для внешнего мира. Поэт остается замкнутой и закрытой системой, потому что в них не преодолевается порог откровенности. Это не та школа, чтобы Тимофеевскому было комфортно выворачивать себя наизнанку и строить конфликт стихотворения на собственных драмах и личных переживаниях. В последнем я не вижу ничего отрицательного, наоборот, это и есть стиль современной поэзии. Но все-таки весом превосходит поэзия несколько отстраненная от личности автора. Лишь давая импульс стихотворению, он упоминает о фактах из собственной жизни, в остальном это работа по созданию произведения, где есть лирический герой, хотя и говорящий от первого лица. Поэту Тимофеевскому важнее не вызвать чувственную эмоцию, а найти единомышленника, то есть принести мысль, иногда даже в виде расширенного афоризма – читателю.
Его стихи очищены от наносного, он обладает незамутненным поэтическим зрением, отчего его высказывания в поэзии поражают своей сермяжной, неприукрашенной правдой и точностью.
Я обыватель, обличитель, расхожих песен сочинитель, мальчишка, юноша, отец, толкач, редактор, испытатель, в навозе жемчуга искатель и пошлостей банальных чтец. Чиновник, зачумленный службой, из крепостных невольных душ. Друг, оправдать не смогший дружбы, себя не оправдавший муж. Игрок, растратчик, мелкий шкодник, уроки прогулявший школьник, гуляка, бабник и при том, тот самый путник запоздалый, от недосыпа злой, усталый, непущенный хозяйкой в дом. Иду сквозь улицы глухие, куда, бог весть, ответа нет. В закрытое окно России не достучавшийся поэт.