Изображения, сгенерированные ИИ, и радуют, и смешат, и восхищают, но даже могут уже раздражать и пугать.
Помните, как было у Тютчева?
Как он чувствовал этот хаос, который все больше будет разрастаться в жизни человечества.
О чем ты воешь, ветр ночной, О чем так сетуешь безумно? Что́ значит странный голос твой, То глухо-жалобный, то шумный? Понятным сердцу языком Твердишь о непонятной муке И роешь, и взрываешь в нем Порой неистовые звуки!
О, страшных песен сих не пой Про древний хаос, про родимый! Как жадно мир души ночной Внимает повести любимой! Из смертной рвется он груди, Он с беспредельным жаждет слиться!.. О, бурь заснувших не буди: Под ними хаос шевелится!..
(Федор Тютчев)
Всего лишь ветер, всего лишь его тоскливый звук – а уже и поэта сжимается сердце.
А ведь он даже до первых телефонов не дожил (телефон был изобретен Александром Беллом в 1876 году, а Тютчев уже скончался в 1873 году).
А уж о том, что можно будет видеть мир с устройства не больше черной плоской лопатки, даже и вообразить не мог.
Расскажи Маяковскому, что будет в далеком будущем такие диковинные приспособления, тот только бы радостно приветствовал грядущее новое глобальное изобретение, но Тютчев, нервной своей душой, где-нибудь среди бумажных книжных страниц, невидимый, но письменно нетленный, ужаснулся бы.
Но и Маяковский бы опешил, расскажи ему, что теперь можно творить с реальностью. Скажи ему: «Теперь фотографии можно делать без участия человека».
«Это как? – спросил бы Владимир Владимирович. – Поставить на задержку щелчка, отбежать и встать, замерев, перед фотообъективом?»
Нет, Владимир Владимирович, это теперь вообще не похоже на работу прежних фотографов.
Нынешний «фотограф» теперь и снимки уже никакие не печатает, да и не проявляет их сперва, запершись в темной комнате. Он вообще отсутствует.
Фотограф печатает снимки, Ночная, глухая пора. Под месяцем, в облачной дымке, Курится большая гора. Летают сухие снежинки, Окончилось время дождей. Фотограф печатает снимки – Являются лица людей. Они выплывают нежданно, Как луны из пустоты. Как будто со дна океана Средь них появляешься ты. Из ванночки, мокрой и черной, Глядит молодое лицо. Порывистый ветер нагорный Листвой засыпает крыльцо. Под лампой багровой хохочет Лицо в закипевшей волне. И вырваться в жизнь оно хочет И хочет присниться во сне. Скорее, скорее, скорее Глазами плыви сквозь волну! Тебя я дыханьем согрею, Всей памятью к жизни верну. Но ты уже крепко застыла, И замерла волн полоса. И ты про меня позабыла – Глядят неподвижно глаза. Но столько на пленке хороших Ушедших людей и живых, Чей путь через смерть переброшен, Как линия рельс мостовых. А жить так тревожно и сложно, И жизнь не воротится вспять. И ведь до конца невозможно Друг друга на свете понять. И люди, еще невидимки, Торопят – фотограф, спеши! Фотограф печатает снимки. В редакции нет ни души.
(Владимир Луговской)
А вот теперь души нет не только в ночной редакции, а и у всемирного фотографа.
Большинство фотографий теперь можно сделать без участия человека. Довериться нейросети.
...Рассказывали, что однажды, в октябре 2020 года, во время футбольного матча одной шотландской команды произошел эпизод, который потом вошел в историю. Но не в историю фотоискусства, а в историю развития искусственного интеллекта.
Из-за пандемии (если помните, людям запрещали выходить из дома, отменяли мероприятия) футбольный клуб заменил настоящего оператора автоматизированной камерой, которая, по задумке организаторов, должна была с помощью искусственного интеллекта следить за мячом и автоматической камерой показывать матч запертым по домам зрителям.
Ну что можно сказать? Камера старалась изо всех сил.
Да только одна проблема. Вместо мяча камера следила только за гладко выбритой головой судьи.
Ну а что с нее взять? Ее алгоритм был настроен на распознавание объектов круглой формы, которые двигаются с определенной скоростью. Голова бегающего судьи вполне подходила под эти параметры. И уж точно не хуже мяча.
В общем, камера отказалась фиксировать саму игру, зато все время показывала изумленным зрителям лысину рефери, то есть вполне очевидный человеческому взгляду «ложный» объект.
Футбол
Телохранитель был отравлен. В неравной битве изнемог, Обезображен, обесславлен Футбола толстокожий бог. И с легкостью тяжеловеса Удары отбивал боксер: О, беззащитная завеса, Неохраняемый шатер! Должно быть, так толпа сгрудилась, Когда, мучительно-жива, Не допив кубка, покатилась К ногам тупая голова. Неизъяснимо лицемерно Не так ли кончиком ноги Над теплым трупом Олоферна Юдифь глумилась…
(Осип Мандельштам, 1913 год)
Только тут не глава Олоферна и даже не футбольный мяч, а просто лысина судьи.
Для ИИ иногда безразлично: что манекен, что живой человек, что кочан капусты, что притаившийся в капустных грядках шпион.
Помню историю, когда возмущенный автомобилист оспаривал штраф за то, что пассажир на первом сидении не был пристегнут, потому что не было там никакого пассажира: так легли складки подголовника и солнечного света, зафиксированные автоматической камерой.
Но теперь это всё тоже называется фотографией.
А ведь раньше фотографией было только то, что отпечатано на картонке.
Фотография
Я твоих фотографий в дорогу не брал: Все равно и без них – если вспомним – приедем. На четвертые сутки, давно переехав Урал, Я в тоске не показывал их любопытным соседям.
Никогда не забуду после боя палатку в тылу, Между сумками, саблями и термосами, В груде ржавых трофеев, на пыльном полу, Фотографии женщин с чужими косыми глазами.
Они молча стояли у картонных домов для любви, У цветных абажуров с черным чертиком, с шелковой рыбкой: И на всех фотографиях, даже на тех, что в крови, Снизу вверх улыбались запоздалой бумажной улыбкой.
Взяв из груды одну, равнодушно сказать: «Недурна», Уронить, чтоб опять из-под ног, улыбаясь, глядела. Нет, не черствое сердце, а просто война: До чужих сувениров нам не было дела.
Я не брал фотографий. В дороге на что они мне? И опять не возьму их. А ты, не ревнуя, На минуту попробуй увидеть, хотя бы во сне, Пыльный пол под ногами, чужую палатку штабную.
(Константин Симонов, 1939 год)
Вообще это интересная тема. Привычная, уже ушедшая в прошлое, аналоговая фотография тоже могла содержать ошибку: ну там проявленный негатив мог быть засвечен, или сама пленка бракована. Но все отлично понимали, что делать и кто (что) виноват (виновато). Это был просто технический сбой, с реальностью же всё было в порядке.
Цифровой же алгоритм теперь может создать свою реальность, а если ошибется в нашей, то ошибется не в отображении этой реальности. Он просто ее неправильно распознает: он же не человек.
Теперь в нашем мире всё считает математика. И хотя на математике держится мир, но некоторые тонкости (живые, глупые, любимые нами) могут исчезнуть.
И поэтому в нашей жизни всё чаще становится важным не сам факт, а вероятность факта.
У Станислава Красовицкого, который тоже ничего не мог знать про искусственный интеллект, в пятидесятых годах прошлого века было стихотворение, которое как будто рисует, как мог бы ИИ некоторые объекты распознавать (поэтому я всегда говорю, что поэзия часто опережает свое время):
Шведский тупик
Парад не виден в Шведском тупике. А то, что видно, – всё необычайно. То человек повешен на крюке, Овеянный какой-то смелой тайной.
То, забивая бесконечный гол В ворота, что стоят на перекрёстке, По вечерам играют здесь в футбол Какие-то огромные подростки.
Зимой же залит маленький каток. И каждый может наблюдать бесплатно, Как тусклый лёд Виденья женских ног Ломает непристойно, Многократно.
Снежинки же здесь больше раза в два Людей обычных, И больших и малых, И кажется, что ваша голова Так тяжела среди домов усталых,
Что хочется взглянуть в последний раз На небо в нише, белое, немое. Как хорошо, что уж не режет глаз Ненужное вам небо голубое.
(Станислав Красовицкий)
Какие-то огромные подростки. Снежинки больше людей. В общем, всё, приехали. Визуальное отныне больше не связано с сущностью. Искусственная мысль больше не ищет подлинного объекта. Во всем главенствует общая статистическая модель. Всё только вероятно. Ничего не подлинно.
Иногда я смотрю Вконтакте (я не специально ищу, их мне зачем-то подсовывает тот же искусственный интеллект ленты) смоделированные мультфильмы: это красочная, убедительно нарисованная белиберда. ИИ не различает добро и зло, не чувствует человеческой психологии. «Зачем?» – этот вопрос на середине ролика возникает постоянно. Зачем я всё это смотрю. И я выключаю.
И дело не в том, что очеловеченный кот, одетый во фрак, вдруг решил избавиться от своей невесты-кошечки, сбросив ее со скалы, а дело в том, что нет там никакого очеловеченного кота, и его доверчивой невесты нет. И нормального сюжета там тоже нет. И смотреть на это неинтересно. ИИ не создает факт (историю, эмоцию), он создает видимость факта, видимость истории и видимость эмоции. Он самым натуральным образом паразитирует. На нас.
...Кстати, немного в сторону. Я сказал слово «факт» и сразу вспомнил, что раньше поэзией факта назывались тексты, основанные на реальных исторических событиях, но которые были переданы через личные переживания автора, через его чувства. Как правило, это были стихи, которые использовали газетные заголовки, отрывки из интервью или судебные протоколы.
Вот чем стихотворение Блока «На железной дороге» не поэзия факта?
Под насыпью, во рву некошенном, Лежит и смотрит, как живая, В цветном платке, на косы брошенном, Красивая и молодая.
Бывало, шла походкой чинною На шум и свист за ближним лесом. Всю обойдя платформу длинную, Ждала, волнуясь, под навесом.
Три ярких глаза набегающих – Нежней румянец, круче локон: Быть может, кто из проезжающих Посмотрит пристальней из окон…
Вагоны шли привычной линией, Подрагивали и скрипели; Молчали желтые и синие; В зеленых плакали и пели.
Вставали сонные за стеклами И обводили ровным взглядом Платформу, сад с кустами блеклыми, Ее, жандарма с нею рядом…
Лишь раз гусар, рукой небрежною Облокотясь на бархат алый, Скользнул по ней улыбкой нежною, Скользнул – и поезд в даль умчало.
Так мчалась юность бесполезная, В пустых мечтах изнемогая… Тоска дорожная, железная Свистела, сердце разрывая…
Да что – давно уж сердце вынуто! Так много отдано поклонов, Так много жадных взоров кинуто В пустынные глаза вагонов…
Не подходите к ней с вопросами, Вам все равно, а ей – довольно: Любовью, грязью иль колесами Она раздавлена — все больно.
(1910 год)
Откуда этот образ пришел Блоку? Из газеты, хроники происшествий? Из рассказа знакомого? Вряд ли он видел это все сам – иначе у нас сохранилось бы это в чужих воспоминаниях или в его дневниках.
Но стихотворение есть, и мы его никогда не забудем.
Но вернемся опять, закруглив отступление, непосредственно к современным изображениям.
Что было раньше? Некое маленькое техническое чудо. Фотография – это короткий, счастливо схваченный миг – и поворот головы снимаемого, и уникальный солнечный свет, вдруг упавший на прядь, и смысл взгляда фотографирующего.
Упусти момент – и нет этого уникального снимка.
(Сколько я таких кадров упустил, даже на телефон.)
А в ИИ этого ничего нет. Нынешние, обесчеловеченные (не в смысле, что в них нет души, а в смысле, что нет человека управляющего этими снимками) камеры фотографируют беспощадно и непрерывно. Десятки кадров в секунду.
Из этих кадров, конечно, можно выбрать лучший. Но сам момент «вспышки» уже не имеет смысла. Кадр все равно будет сделан.
То есть раньше была эта грань, эта граница, за которой находился наблюдающий автор (в данном случае фотограф), а теперь нет ни грани, ни автора.
Автор действительно умер. Как и было в середине двадцатого века обещано.
Только умер он с запозданием.
Это же Ролан Барт утверждал в 1968 году, что автор отныне мертв, и сам уже не имеет права на интерпретацию. Это право имеет только читатель. Только он теперь может говорить о том, что хотел сказать автор. Только-только автор отпустил свое произведение, только-только его напечатали, только-только читатель открыл роман или стихотворение – всё. Автор сам умер для интерпретации. Наступило время читающего.
Ролан Барт даже, думаю, представить себе не мог, как это воплотится теперь, в наше время.
И вот мальчики и девочки наводят множество невидимых нам фильтров: и цветовых, и по обрезке кадры. И пусть раньше так тоже делали (мы помним «вымаранных» персонажей из советской энциклопедии на общих фотографиях: кстати, хорошая игры языка, как же мы их помним, если они вырезаны? – но мы их уже задним числом «помним»), но никогда это не делалось в таких промышленных масштабах.
Мы вообще теперь не уверены, что видим именно то, что было в тот момент сфотографировано.
А теперь к этому еще и присоединился всеобъемлющий ИИ.
И если раньше фотография и съемка могла быть однозначно представлены как доказательства: в суде, в архиве или в прессе – то теперь иногда (не всегда, конечно) это доказательность под большим вопросом.
И вот мы уже ни в чем не уверены: ИИ всё разрушил.
Обман
В пустом переулке весенние воды Бегут, бормочут, а девушка хохочет. Пьяный красный карлик не дает проходу, Пляшет, брызжет воду, платье мочит. Девушке страшно. Закрылась платочком. Темный вечер ближе. Солнце за трубой. Карлик прыгнул в лужицу красным комочком, Гонит струйку к струйке сморщенной рукой. Девушку манит и пугает отраженье. Издали мигнул одинокий фонарь. Красное солнце село за строенье. Хохот. Всплески. Брызги. Фабричная гарь. Будто издали невнятно доносятся звуки… Где-то каплет с крыши… где-то кашель старика… Безжизненно цепляются холодные руки… В расширенных глазах не видно зрачка… Как страшно! Как бездомно! Там, у забора, Легла некрасивым мокрым комком. Плачет, чтобы ночь протянулась не скоро – Стыдно возвратиться с дьявольским клеймом… Утро. Тучки. Дымы. Опрокинутые кадки. В светлых струйках весело пляшет синева. По улицам ставят красные рогатки. Шлепают солдатики: раз! два! раз! два! В переулке у мокрого забора над телом Спящей девушки – трясется, бормочет голова; Безобразный карлик занят делом: Спускает в ручеек башмаки: раз! два! Башмаки, крутясь, несутся по теченью, Стремительно обгоняет их красный колпак… Хохот. Всплески. Брызги. Еще мгновенье – Плывут собачьи уши, борода и красный фрак… Пронеслись, – и струйки шепчутся невнятно. Девушка медленно очнулась от сна: В глазах ее красно-голубые пятна. Блестки солнца. Струйки. Брызги. Весна.
(Александр Блок. Это стихотворение 1904 года.)
Кругом обман. Никакое изображение не может обещать нам, что несет в себе следы реальности.
Потому что можно подделать мимику, голос, походку, пластику так, что даже профессионалы не всегда отличат мнимое от настоящего.
Это, конечно, совершенно новая точка отсчета.
Клевета
И всюду клевета сопутствовала мне. Ее ползучий шаг я слышала во сне И в мертвом городе под беспощадным небом, Скитаясь наугад за кровом и за хлебом. И отблески ее горят во всех глазах, То как предательство, то как невинный страх. Я не боюсь ее. На каждый вызов новый Есть у меня ответ достойный и суровый. Но неизбежный день уже предвижу я, – На утренней заре придут ко мне друзья, И мой сладчайший сон рыданьем потревожат, И образок на грудь остывшую положат. Никем не знаема тогда она войдет, В моей крови ее неутоленный рот Считать не устает небывшие обиды, Вплетая голос свой в моленья панихиды. И станет внятен всем ее постыдный бред, Чтоб на соседа глаз не мог поднять сосед, Чтоб в страшной пустоте мое осталось тело, Чтобы в последний раз душа моя горела Земным бессилием, летя в рассветной мгле, И дикой жалостью к оставленной земле.
(Анна Ахматова, 1922 год)
И пусть Ахматова тут говорит о несправедливых наговорах, но, если посмотреть на это стихотворение с расширяющей точки зрения: не таков ли наш мир? Он шепчет нам не то, что было на самом деле. Он подсовывает нам нечестные, не бывшие в жизни факты. Он искажает реальность. Он плодит фейки: и фактические, и визуальные.
Неправда
Я с дымящей лучиной вхожу К шестипалой неправде в избу: – Дай-ка я на тебя погляжу, Ведь лежать мне в сосновом гробу. А она мне соленых грибков Вынимает в горшке из-под нар, А она из ребячьих пупков Подает мне горячий отвар. – Захочу, – говорит, – дам еще... – Ну, а я не дышу, сам не рад. Шасть к порогу – куда там – в плечо Уцепилась и тащит назад. Вошь да глушь у нее, тишь да мша, – Полуспаленка, полутюрьма... – Ничего, хороша, хороша... Я и сам ведь такой же, кума.
(Осип Мандельштам, 4 апреля 1931)
Но в этом мире нам все равно придется жить.
Собственно, мы вполне успешно в нем и живем.
Мы знаем, что по нынешним временам любой факт или изображение – это отнюдь не подтверждение, а чаще как раз наоборот: повод усомниться.
Мир лжет и не краснеет.
Ну, или если краснеет, то благодаря фильтру или более сложному фотошопу.
Да мы и сами не лучше.
Если раньше мы читали и смотрели (останавливались у картины или приближали глаза к репродукции), то теперь мы «скроллим». Мы потребители быстро мелькающей информации в постоянно обновляющейся ленте.
Мы листаем, мы прокручиваем. Ну и лайкаем иногда. Или ставим негодующий смайлик.
Мы потребители.
Мир извивается перед нами, переливаясь фейками и фотошопом, и нам кажется, что мы видим все его уловки, все его извивания.
И даже не замечаем, что это не он перед нами извивается, а это мы сами извиваемся, переливаясь. Потому что мир – это мы.
Змеи
Лес качается, прохладен, Тут же разные цветы, И тела блестящих гадин Меж камнями завиты. Солнце жаркое, простое, Льет на них свое тепло. Меж камней тела устроя, Змеи гладки, как стекло. Прошумит ли сверху птица Или жук провоет смело, Змеи спят, запрятав лица В складках жареного тела. И загадочны и бедны, Спят они, открывши рот, А вверху едва заметно Время в воздухе плывет. Год проходит, два проходит, Три проходит. Наконец Человек тела находит — Сна тяжелый образец. Для чего они? Откуда? Оправдать ли их умом? Но прекрасных тварей груда Спит, разбросана кругом. И уйдет мудрец, задумчив, И живет, как нелюдим, И природа, вмиг наскучив, Как тюрьма стоит над ним.
(Николай Заблоцкий, 1929 год)
Мне нравится этот неожиданный его, Заболоцкого, финал: «И природа, вмиг наскучив, Как тюрьма стоит над ним».
Не знаю, как там насчет «наскучив», но природа современного нам информационного пузыря стоит над нами действительно как одна большая то ли цитадель, то ли информационная гигантская Бастилия.
Но мы, как достославные четыре мушкетера, должны принять этот вызов и на этот вызов достойно ответить.