Игорь Караулов
Не всякая классификация плодотворна, тем более в поэзии, которая намеренно ускользает от рационального анализа. Однажды я в шутку предложил проанализировать распределение авторов журнала «Воздух» по первым буквам фамилии. К моему смущению, это было сделано; не уверен, что результат обогатил чьи-то знания о русской поэзии, хотя чем черт не шутит – такое абсурдное упражнение, как и другие виды ахматовского «сора», могло бы послужить поводом для стихотворения.
Однако поколенческий подход, приложение поколенческих мерок к поэзии нельзя назвать произвольным соблазном, увлекающим праздного исследователя. Правомерность и даже необходимость такого подхода можно обосновать хотя бы его востребованностью в среде самих участников литературного процесса. Поэты любят рассчитываться на поколения и выяснять, кто для них поколенчески «свой», а кто «чужой».
Как минимум это важно с точки зрения амбиций, которые проще удовлетворить в рамках ограниченного подмножества, выделенного из всего необъятного массива поэтов, говорящих одновременно и вразнобой – старых и молодых, маститых и недообласканных, бунтарей и консерваторов. «Первый поэт поколения», «лидер поколения», «самый пронзительный голос поколения» – в отсутствии общепризнанного «первого поэта» титулы такого рода столь же почетны, как и звания региональных поэтических чемпионов, и борьба за них идёт нешуточная. Но и аутсайдеру утешительнее осознавать себя частью поколения, а не просто безродным одиночкой. Есть и групповой интерес: младшие склонны трубить боевой клич про то, что за ними будущее и скоро они наконец-то поставят на место старших и установят собственные порядки, старшие же держатся друг за друга, видя в своих «сопоколенниках» людей прежней, качественной выделки, «не то, что нынешнее племя».
Главная трудность здесь в том, что понятие поэтического поколения до сих пор не определено и, видимо, полностью субъективно, то есть зависит от положения наблюдателя во времени, в пространстве и в социуме.
Сотню лет назад, когда Гертруда Стайн изобрела термин «потерянное поколение», она имела в виду в первую очередь поколение общества в целом, разочарованных фронтовиков Первой Мировой, и лишь затем этот термин перешел на ту когорту писателей, которая отразила поколенческие проблемы. Но «поколение вообще» и «поколение в литературе» необязательно совпадают. Те, кто учился в советской/российской школе, впервые столкнулись с рассуждением о поколениях, когда проходили роман Тургенева «Отцы и дети». Название романа отсылает нас к биологическому, репродуктивному пониманию поколения: предыдущее поколение – это те, кто нас породил, а следующим будут те, кого породим мы. Есть ощущение, что эта схема не всегда работает не только для самоопределения литературных поколений, но и для выделения поколений общечеловеческих. В наше время, которое, по общему мнению, протекает быстрее, чем предыдущие времена, старшие братья и младшие братья вполне могут считать себя разными поколениями без того, чтобы «годиться друг другу в отцы».
В недавней статье на сайте «Лиterraтура» Михаил Гундарин и Ганна Шевченко попытались спроецировать на поэтический процесс популярную западную схему «больших» поколений – «бумеры», «поколение икс», «поколение игрек», «поколение зет». Эта схема построена по тому же консервативному принципу «отцы/дети», т.е. поколения сменяют друг друга через 20-летние интервалы. В результате в одну и ту же категорию «бумеров», например, попали такие поколенчески разные поэты как Иван Жданов (1948 г.р.) и Дмитрий Веденяпин (1959), а в категорию «иксеров» – Александр Кабанов (1968), Дмитрий Тонконогов (1973) и Евгений Никитин (1981), которые на мой субъективный взгляд имеют разную поколенческую окраску.
Впрочем, в российской литературной и общественной жизни традиционно закрепилось иное, более дробное поколенческое деление – по десятилетиям. По крайней мере и в прошлом, и в позапрошлом веке у нас были «шестидесятники», «семидесятники» и «восьмидесятники». Правда, в силу чисто языковых неудобств не было ни «нулевиков», ни «десятников», ни «двадцатников», но общая идея понятна. В самом деле, выделение поэтических поколений по десятилетним интервалам кажется мне наиболее логичным по крайней мере для последнего столетия. При этом было бы логичным выделять «осевой» год рождения, от которого поколение можно было бы отсчитывать в одну и в другую сторону. Без субъективности тут, повторяю, не обойтись, поэтому, раз уж я родился в 1966 году и именно из этой точки смотрю как в прошлое, так и в будущее, то для меня осевые годы десятилетий оканчиваются на цифру «6». Это значит, что таких поэтов как Михаил Квадратов и Сергей Шестаков (оба родились в 1962 году) я ощущаю как часть своего поколения, а уже упомянутый Веденяпин или Катя Капович (1960) для меня относятся к поколению предыдущему. Соответственно, на другом конце «моего» интервала – 1971 год, и если Андрей Чемоданов (1969) и Максим Амелин (1970) – это моё поколение, то Андрей Пермяков (1972) и Александр Переверзин (1974) относятся к следующему, более младшему поколению, пусть близкому и вполне понятному, но всё же иному.
Ещё один пример – то поколение, которое в настоящее время занимает в нашей поэзии господствующие высоты. Условный осевой год рождения для него – 1946. Мы сразу же обращаем внимание на самого крупного поэта, который не попадает в заданные возрастные скобки. Это Иосиф Бродский, младший в предыдущем поколении, осевыми фигурами для которого можно считать Евгений Рейна (1935), Александра Кушнера (1936) и Льва Лосева (1937). А вот Аркадий Штыпель (1944) уже попадает в поколение «1946+/-», к которому относятся и Лев Рубинштейн, и Ольга Седакова, и Владимир Гандельсман, и А.П. Цветков, и Иван Жданов, и Александр Еременко, и Бахыт Кенжеев и – в качестве замыкающего – Сергей Гандлевский. Вот сколько живых классиков сразу.
Однако этот подход можно назвать не только субъективным, но и чересчур формальным, поскольку поколенческая принадлежность поэта определяется не только годом его рождения, но и годом вхождения в литературу, а также общей динамикой пути в ней. Например, для нас в истории литературы Лермонтов идёт сразу за Пушкиным, будучи младше него на пятнадцать лет. Буквально так: Пушкин кончился и сразу начался Лермонтов, как будто бы поднял упавшее знамя. А где же Тютчев, который был младше Пушкина всего на четыре года? А он – после Лермонтова, несмотря на то что «Люблю грозу в начале мая» было написано в 1829 году, когда Лермонтов еще находился в стадии глубокого ученичества. Но в самом деле, Тютчев для нас – это эпоха Крымской войны и поражения в ней, панславистских мечтаний, либеральных реформ и споров вокруг них. Любовная лирика Тютчева – «денисьевский цикл» – в целом на три десятилетия отстоит от любовной лирики Пушкина. Что еще более парадоксально, к той же эпохе в значительной мере тяготеет и наше восприятие Вяземского, который был старше Пушкина на семь лет.
Есть и другие примеры поэтов, ошибившихся поколениями. К какому поколению относится Иннокентий Анненский (1855)? Он был на семь лет младше Надсона, звезда которого успела взойти и погаснуть задолго до того, как Анненский – позже Блока, позже Белого и практически одновременно с Хлебниковым – дебютировал в петербургской литературной среде. Удивительна и судьба Арсения Тарковского, который в поэзии фактически принадлежит к тому же поколению, что и его сын – в кино.
Важное отличие «большого» поколения как части общества с заданными возрастными параметрами от литературного поколения состоит в том, что к литературному поколению неприложимы статистические методы. Талантливые поэты – товар штучный и статистически представительных выборок не образуют. Это добавляет произвола в назначении поколений и определении их границ. Сколачивание поколенческой «обоймы» с целью выдать ограниченную и своеобразную группу авторов за «лицо поколения» – популярный прием критиков и литературтрегеров, стремящихся продвинуть определенное направление в поэзии. Многим памятен вышедший в 2002 году сборник «10/30: стихи тридцатилетних». Его участники были неоднородны. Костяк составляли поэты, группировавшиеся вокруг журнала «Арион» (М. Амелин, Д. Тонконогов, С. Янышев, Г. Шульпяков, И. Кузнецова), и примыкающие к ним по поэтике Борис Рыжий, который вообще-то так и не дожил до тридцати, и Александр Леонтьев, который, к сожалению, выпал из всех обойм. Были там и Михаил Гронас, позже ставший иконой «актуальной поэзии», и «поэты вне групп» Дмитрий Воденников и Андрей Поляков. Конечно, ни один коллективный сборник не может объять необъятного, но, тем не менее, выдвижение в качестве фронтменов поколения всего лишь десяти авторов (которые к настоящему времени уже стали пятидесятилетними) ощутимо исказило и обеднило общую картину.
Это пример того, как путаются между собой понятия поэтического поколения и поэтического направления (группы). Понятно, что поэтическая группа, как правило, создается людьми одного поколения, которые отражают особенности своего времени или, наоборот, отстраиваются от него. Но приравнивать поэтическую группу, пусть даже самую яркую, к целому поколению, приписывать поколению ее идеологию, ее эстетику не имеет смысла. Так, в поколении, родившемся в нулевые годы прошлого века, наиболее интересны для современного читателя обэриуты – Хармс, Введенский, Заболоцкий. Но были ли они лицом своего поколения? Пожалуй, так сказать нельзя, ведь они были изгоями, противостояли большинству своих ровесников и именно из этого противостояния эпохе и окружению родилась их поэтика. А за кем шло большинство? За чудовищными комсомольскими поэтами, такими как Жаров, Безыменский, Алтаузен. К этому же поколению относятся Твардовский и Исаковский, совсем чужие и тем, и другим, но тем не менее значимые. То есть лицо поколения оказывается сложнее литературно-партийных схем.
И не меньшую сложность мы наблюдаем в наше время. Гундарин и Шевченко в своей статье провозглашают приход «поколения верлибристов», но и это тоже выглядит как проекция частной тенденции на всё соотносимое с ней поколение. На мой взгляд, важная особенность поэтических поколений, возникших в последние двадцать лет, состоит в появлении большого массива авторов, которые никогда не учились рифмовать и не писали рифмованных стихов. Они не усвоили стереотип, согласно которому стихи обязательно должны быть в рифму, и им не пришлось этот стереотип преодолевать. Эти авторы сразу начали со свободного стиха.
Но при этом в тех же поколениях мы видим множество последователей Бориса Рыжего, множество молодых людей, пытающихся встроиться в устоявшиеся литературные институции («Липки» и аналогичные структуры). Наконец, мы видим поэтов, с подлинным поэтическим честолюбием развивающих «традиционный» стих (таких как Андрей Фамицкий и Василий Нацентов), и даже пламенных воителей силлабо-тоники (Константин Комаров). А в ком будущие читатели разглядят «лицо поколения» и в чьём голосе они расслышат страхи, жалобы, открытия и восторги поколения – покажет время.