Однажды, в непредставимом уже 1975 советском году (а хорошо это: «советский год», «послесоветский год», это называется прием «остранения», когда, вдруг придавая выражению, герою или строчке некоторую странность, мы даем ему новый смысл) Владимиру Высоцкому пришло по почте (а другим писем тогда не было) бумажное письмо. (И тут этот прием работает. Бумажное письмо. Ну не узелковое письмо же ему пришло. Но как только из нынешнего, уже наступившего будущего мы уточняем, какое было письмо, сразу становится понятным, сколько воды утекло. Что сейчас мы бумажных писем почти в руках и не держим.)
Итак, бумажное письмо пришло – и было оно июньским. Написанным от руки. (Тут уже прием не работает: письмо могло быть и напечатанным на машинке – так выглядели официальные письма.) В письме была просьба.
«Здравствуйте Владимир», – писал некто Кольва Александр без нужного знака препинания. «Через Комсомольскую правду достал ваш адрес. У меня к вам просьба: не в службу, а в дружбу, подарите мне Волгу ГАЗ24. И расскажите о своей жизни».
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась, –
Вместо чтоб поесть, помыться,
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана собралась.
В общем, примерно так и было. Только без экрана. Сперва, Владимир Семенович, подарите машину, а потом расскажите о жизни, не забудьте. Требовательность чужой нездоровой психики.
Люди вообще поражают. Иногда в черном смысле, иногда в каком-то игрушечном. Никогда не знаем, кто проглянет в их безумье: волки или ягненок. Или, может, вдруг выйдет на ослепительную солнечную поляну носорог?
Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд, –
Все мозги разбил на части,
Все извилины заплел –
И канатчиковы власти
Колют нам второй укол.
Уважаемый редактор!
Может, лучше – про реактор?
Про любимый лунный трактор?!
Ведь нельзя же! – год подряд:
То тарелками пугают –
Дескать, подлые летают;
То у вас собаки лают,
То руины – говорят!
Мы кой в чем поднаторели:
Мы тарелки бьем весь год –
Мы на них собаку съели, –
Если повар нам не врет.
(Владимир Высоцкий, песня «Из Канатчиковой дачи»)
К слову, о носороге.
Я его упомянул неслучайно. Людвиг Витгенштейн заметил когда-то, что никто из нас не может быть уверен в достоверности наших представлениях о реальности. Бертран Рассел, видимо, присутствующий при этом возразил ему: «Вы хотите сказать, что я не могу быть уверенным в том, что в этой комнате нет носорога?»
Не можете, ответил ему Витгенштейн, не можете. Никто из нас не может быть уверен, что сейчас в комнате нет носорога.
Что бы он ни имел в виду, мне нравится его мысль. Никогда нет гарантия, что мир не удивит нас самых сокрушительным образом.
Мы не сделали скандала –
Нам вождя недоставало:
Настоящих буйных мало –
Вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни
Сети есть у нас и бредни –
И не испортят нам обедни
Злые происки врагов!
Это их худые черти
Бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль
В восемнадцатом году!
Очень давно уже – лет пять назад – я увидел в интернете фото-подборку: немецкий фотограф Макс Зидентопф сделал необычные фотография людей якобы на паспорт. Пишу «якобы», потому что никто такое не позволит в паспорт, разумеется, вклеивать. Ведь паспорт и фотография в нем предполагают только строгость и сугубую функциональность. И фон там должен быть нейтральным (без всяких цветочков), и композиция нейтральная, и выражение лица без выкрутас. На тех фото даже улыбаться нельзя. 35 на 45, раньше черно-белая, теперь цветная, взгляд снимаемого прямо в камеру.
Мы про взрывы, про пожары
Сочиняли ноту ТАСС…
Но тут примчались санитары –
И зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек,
Прикрутили к спинкам коек –
Бился в пене параноик
Как ведьмак на шабаше?:
«Развяжите полотенцы,
Иноверы, изуверцы!
Нам бермуторно на сердце
И бермутно на душе!»
Сорок душ посменно воют –
Раскалились добела, –
Во как сильно беспокоют
Треугольные дела!
Так вот. В тех самых фотографиях Макса Зидентопфа не было нарушено ни одно из правил. Но рядом с паспортными фото зато были выложены фотографии бэкстейджа. То есть съемок за пределами кадра – съемки съемок. Иными словами, то, что в привычную композицию маленькой фотографии лица и шеи никогда не входит.
И вот там уже происходили самые странные чудеса.
Все почти с ума свихнулись –
Даже кто безумен был, –
И тогда главврач Маргулис
Телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит –
За спиною штепсель прячет, –
Подал знак кому-то – значит,
Фельдшер вырвет провода.
И нам осталось уколоться –
И упасть на дно колодца,
И там пропасть на дне колодца,
Как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети,
Навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти
Кандидаты в доктора?»
Мы откроем нашим чадам
Правду – им не все равно:
«Удивительное рядом –
Но нам оно запрещено!»
Вот сидит девушка, у нее рыжие волосы. Это на маленьком фото. А на большом – оказывается, она одета в бесформенное бежевое пальто, которое при этом висит на вешалке. Причем ног под пальто у девушки нет: там видна только металлическое основание вешалки.
Или вот лицо какой-то пожилой женщины. Тяжелые щеки, суровый взор, седые волосы. Волосы строго зачесаны назад. Перед нами как будто учительница или чиновница. А на большой, в полный рост, фотографии она вдруг предстала перед нами в роскошной белой юбке с воланами внизу. Но и это еще не все.
Не сразу становится понятным, что эта юбка – белая туалетная бумага, а воланы юбки – это рулоны этой самой. И вот уже безумие налицо. Точнее, на юбке.
Вон дантист-надомник Рудик –
У него приемник «грундиг», –
Он его ночами крутит –
Ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам –
И подвинулся рассудком, –
А к нам попал в волненье жутком,
Весь с растревоженным желудком
И с номерочком на ноге.
Он прибежал, взволнован крайне, –
Сообщеньем нас потряс,
Будто – наш научный лайнер
В треугольнике погряз:
Сгинул, топливо истратив,
Весь распался на куски, –
Но двух безумных наших братьев
Подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме,
Пребывают в пессимизме, –
Их вчера в стеклянной призме
К нам в больницу привезли –
И один из них, механик,
Рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник –
Незакрытый пуп Земли.
«Что там было? Как ты спасся?» –
Каждый лез и приставал, –
Но механик только трясся
И чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся,
То щетинился как еж, –
Он над нами издевался, –
Ну, сумасшедший – что возьмешь!
Взвился бывший алкоголик,
Матерщинник и крамольник:
«Надо выпить треугольник!
На троих его! Даешь!»
Разошелся – так и сыпет:
«Треугольник будет выпит! –
Будь он параллелепипед,
Будь он круг, едрена вошь!»
Высоцкий поет, а фотографии всё не кончаются. Вот лицо, шея и плечи мальчика двадцати пяти лет. Красивые темные волосы, изысканное длинное каре. А на большой фотографии мальчик с каре прилеплен в белой стене серебряным скотчем и висит на расстоянии двадцати сантиметров от пола, как будто он муха, попавшая в клейкую сеть паука.
Еще кто-то сидит на двух стульях в балетной растяжке, сохраняя партикулярное выражение лица. Еще кто-то стоит с двумя пылесосами...
Всей своей враждебной сутью
Подрывают и вредят –
Кормят, поят нас бермутью
Про таинственный квадрат!
В общем, перед нами очевидная метафора. Жизнь, разделенная на две неравные части. Первая часть – приличная, где все мы подчинены обществу и государству. А вторая – где мы все дикие и странные. И нас нельзя систематизировать как будто.
Мы до сих пор не уверены, что в этой комнате не находится носорог?
Может быть, покажется странным кому-то,
Что не замечаем попутной красы,
Но на перегонах мы теряем минуты,
А на остановках – теряем часы.
Посылая машину в галоп,
Мы летим, не надеясь на Бога!..
Для одних под колесами — гроб,
Для других – просто к цели дорога.
До чего ж чумные они человеки:
Руки на баранке, и – вечно в пыли!..
Но на остановках мы теряем копейки,
А на перегонах теряем рубли.
Посылая машину в галоп,
Мы летим, не надеясь на Бога!..
Для одних под колесами – гроб,
Для других – просто к цели дорога.
(Владимир Высоцкий, песня «Может быть, покажется странным кому-то»)
...Конечно, эти фотографии больше пугают, чем развлекают. Кто мы? Кто тот человек, с которым мы здороваемся почти каждый день и который скрывается за своей дверью на нашем же этаже, слишком быстро ее закрыв? Может, там, конечно, собака, но почему мы никогда не слышим ее лая?
Рядом с кем мы живем?
Что думают про нас самих люди, которые живут рядом?
Не кажемся ли мы им чуть-чуть странными? Или не чуть-чуть? Или угрожающе странными?
Хочется, чтоб кто-нибудь сел с нами рядом и спел нам колыбельную.
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно –
Живешь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.
Пусть черемухи сохнут бельем на ветру,
Пусть дождем опадают сирени, –
Всё равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели!
Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света, –
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.
Пусть на листьях не будет росы поутру.
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, –
Всё равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море!
В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно,
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?
Украду, если кража тебе по душе, –
Зря ли я столько сил разбазарил?!
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!
...Кто-то утверждает, что, оказывается, у этой песни Высоцкого было четыре варианта текста. То есть Высоцкий иногда пел ее с некоторыми изменениями.
На трёх из них («неофициальных версиях») было спето, по утверждению некоторых источников, которые я нашел в интернете, «партизанил», и только на одной, последней, для пластинки с ансамблем «Мелодия» – «разбазарил». В рукописях вариант, как утверждают люди разбирающиеся, «разбазарил» тоже неизвестен.
«Возможно, перед "официальной" записью кто-то Высоцкому указал, что не надо принижать героический образ партизан, возможно, Высоцкий по собственной инициативе из автоцензурных соображений изменил строчку – информации нету. Тем не менее, именно "одноразовый" вариант "разбазарил" прочно прижился в качестве основного».
В общем, нам хочется, чтоб кто-нибудь нам спел колыбельную. А нам все равно поют – и потом повторяют и повторяют песню, которая как будто смешная, но на самом деле ничего смешного, если вдуматься, в ней и нет.
Лектора? из передачи!
Те, кто так или иначе
Говорят про неудачи
И нервируют народ!
Нас берите, обреченных, –
Треугольник вас, ученых,
Превратит в умалишенных,
Ну а нас – наоборот.
Пусть безумная идея,
не рубайте сгоряча,
Вызывайте нас скорее
через гада главврача,
С уваженьем, дата, подпись,
отвечайте нам, а то
Если вы не отзоветесь,
мы напишем в Спортлото.
И вот мы садимся и пишем в Спортлото: «Здравствуйте, Спортлото! Через «Комсомольскую правду» достал ваш адрес. У меня к вам просьба: не в службу, а в дружбу, подарите мне Волгу ГАЗ24. И расскажите о своей жизни».
И теперь ждем ответа – подарят ли Волгу? Расскажут ли?
Итак, бумажное письмо пришло – и было оно июньским. Написанным от руки. (Тут уже прием не работает: письмо могло быть и напечатанным на машинке – так выглядели официальные письма.) В письме была просьба.
«Здравствуйте Владимир», – писал некто Кольва Александр без нужного знака препинания. «Через Комсомольскую правду достал ваш адрес. У меня к вам просьба: не в службу, а в дружбу, подарите мне Волгу ГАЗ24. И расскажите о своей жизни».
Дорогая передача!
Во субботу, чуть не плача,
Вся Канатчикова дача
К телевизору рвалась, –
Вместо чтоб поесть, помыться,
Уколоться и забыться,
Вся безумная больница
У экрана собралась.
В общем, примерно так и было. Только без экрана. Сперва, Владимир Семенович, подарите машину, а потом расскажите о жизни, не забудьте. Требовательность чужой нездоровой психики.
Люди вообще поражают. Иногда в черном смысле, иногда в каком-то игрушечном. Никогда не знаем, кто проглянет в их безумье: волки или ягненок. Или, может, вдруг выйдет на ослепительную солнечную поляну носорог?
Говорил, ломая руки,
Краснобай и баламут
Про бессилие науки
Перед тайною Бермуд, –
Все мозги разбил на части,
Все извилины заплел –
И канатчиковы власти
Колют нам второй укол.
Уважаемый редактор!
Может, лучше – про реактор?
Про любимый лунный трактор?!
Ведь нельзя же! – год подряд:
То тарелками пугают –
Дескать, подлые летают;
То у вас собаки лают,
То руины – говорят!
Мы кой в чем поднаторели:
Мы тарелки бьем весь год –
Мы на них собаку съели, –
Если повар нам не врет.
(Владимир Высоцкий, песня «Из Канатчиковой дачи»)
К слову, о носороге.
Я его упомянул неслучайно. Людвиг Витгенштейн заметил когда-то, что никто из нас не может быть уверен в достоверности наших представлениях о реальности. Бертран Рассел, видимо, присутствующий при этом возразил ему: «Вы хотите сказать, что я не могу быть уверенным в том, что в этой комнате нет носорога?»
Не можете, ответил ему Витгенштейн, не можете. Никто из нас не может быть уверен, что сейчас в комнате нет носорога.
Что бы он ни имел в виду, мне нравится его мысль. Никогда нет гарантия, что мир не удивит нас самых сокрушительным образом.
Мы не сделали скандала –
Нам вождя недоставало:
Настоящих буйных мало –
Вот и нету вожаков.
Но на происки и бредни
Сети есть у нас и бредни –
И не испортят нам обедни
Злые происки врагов!
Это их худые черти
Бермутят воду во пруду,
Это все придумал Черчилль
В восемнадцатом году!
Очень давно уже – лет пять назад – я увидел в интернете фото-подборку: немецкий фотограф Макс Зидентопф сделал необычные фотография людей якобы на паспорт. Пишу «якобы», потому что никто такое не позволит в паспорт, разумеется, вклеивать. Ведь паспорт и фотография в нем предполагают только строгость и сугубую функциональность. И фон там должен быть нейтральным (без всяких цветочков), и композиция нейтральная, и выражение лица без выкрутас. На тех фото даже улыбаться нельзя. 35 на 45, раньше черно-белая, теперь цветная, взгляд снимаемого прямо в камеру.
Мы про взрывы, про пожары
Сочиняли ноту ТАСС…
Но тут примчались санитары –
И зафиксировали нас.
Тех, кто был особо боек,
Прикрутили к спинкам коек –
Бился в пене параноик
Как ведьмак на шабаше?:
«Развяжите полотенцы,
Иноверы, изуверцы!
Нам бермуторно на сердце
И бермутно на душе!»
Сорок душ посменно воют –
Раскалились добела, –
Во как сильно беспокоют
Треугольные дела!
Так вот. В тех самых фотографиях Макса Зидентопфа не было нарушено ни одно из правил. Но рядом с паспортными фото зато были выложены фотографии бэкстейджа. То есть съемок за пределами кадра – съемки съемок. Иными словами, то, что в привычную композицию маленькой фотографии лица и шеи никогда не входит.
И вот там уже происходили самые странные чудеса.
Все почти с ума свихнулись –
Даже кто безумен был, –
И тогда главврач Маргулис
Телевизор запретил.
Вон он, змей, в окне маячит –
За спиною штепсель прячет, –
Подал знак кому-то – значит,
Фельдшер вырвет провода.
И нам осталось уколоться –
И упасть на дно колодца,
И там пропасть на дне колодца,
Как в Бермудах, навсегда.
Ну а завтра спросят дети,
Навещая нас с утра:
«Папы, что сказали эти
Кандидаты в доктора?»
Мы откроем нашим чадам
Правду – им не все равно:
«Удивительное рядом –
Но нам оно запрещено!»
Вот сидит девушка, у нее рыжие волосы. Это на маленьком фото. А на большом – оказывается, она одета в бесформенное бежевое пальто, которое при этом висит на вешалке. Причем ног под пальто у девушки нет: там видна только металлическое основание вешалки.
Или вот лицо какой-то пожилой женщины. Тяжелые щеки, суровый взор, седые волосы. Волосы строго зачесаны назад. Перед нами как будто учительница или чиновница. А на большой, в полный рост, фотографии она вдруг предстала перед нами в роскошной белой юбке с воланами внизу. Но и это еще не все.
Не сразу становится понятным, что эта юбка – белая туалетная бумага, а воланы юбки – это рулоны этой самой. И вот уже безумие налицо. Точнее, на юбке.
Вон дантист-надомник Рудик –
У него приемник «грундиг», –
Он его ночами крутит –
Ловит, контра, ФРГ.
Он там был купцом по шмуткам –
И подвинулся рассудком, –
А к нам попал в волненье жутком,
Весь с растревоженным желудком
И с номерочком на ноге.
Он прибежал, взволнован крайне, –
Сообщеньем нас потряс,
Будто – наш научный лайнер
В треугольнике погряз:
Сгинул, топливо истратив,
Весь распался на куски, –
Но двух безумных наших братьев
Подобрали рыбаки.
Те, кто выжил в катаклизме,
Пребывают в пессимизме, –
Их вчера в стеклянной призме
К нам в больницу привезли –
И один из них, механик,
Рассказал, сбежав от нянек,
Что Бермудский многогранник –
Незакрытый пуп Земли.
«Что там было? Как ты спасся?» –
Каждый лез и приставал, –
Но механик только трясся
И чинарики стрелял.
Он то плакал, то смеялся,
То щетинился как еж, –
Он над нами издевался, –
Ну, сумасшедший – что возьмешь!
Взвился бывший алкоголик,
Матерщинник и крамольник:
«Надо выпить треугольник!
На троих его! Даешь!»
Разошелся – так и сыпет:
«Треугольник будет выпит! –
Будь он параллелепипед,
Будь он круг, едрена вошь!»
Высоцкий поет, а фотографии всё не кончаются. Вот лицо, шея и плечи мальчика двадцати пяти лет. Красивые темные волосы, изысканное длинное каре. А на большой фотографии мальчик с каре прилеплен в белой стене серебряным скотчем и висит на расстоянии двадцати сантиметров от пола, как будто он муха, попавшая в клейкую сеть паука.
Еще кто-то сидит на двух стульях в балетной растяжке, сохраняя партикулярное выражение лица. Еще кто-то стоит с двумя пылесосами...
Всей своей враждебной сутью
Подрывают и вредят –
Кормят, поят нас бермутью
Про таинственный квадрат!
В общем, перед нами очевидная метафора. Жизнь, разделенная на две неравные части. Первая часть – приличная, где все мы подчинены обществу и государству. А вторая – где мы все дикие и странные. И нас нельзя систематизировать как будто.
Мы до сих пор не уверены, что в этой комнате не находится носорог?
Может быть, покажется странным кому-то,
Что не замечаем попутной красы,
Но на перегонах мы теряем минуты,
А на остановках – теряем часы.
Посылая машину в галоп,
Мы летим, не надеясь на Бога!..
Для одних под колесами — гроб,
Для других – просто к цели дорога.
До чего ж чумные они человеки:
Руки на баранке, и – вечно в пыли!..
Но на остановках мы теряем копейки,
А на перегонах теряем рубли.
Посылая машину в галоп,
Мы летим, не надеясь на Бога!..
Для одних под колесами – гроб,
Для других – просто к цели дорога.
(Владимир Высоцкий, песня «Может быть, покажется странным кому-то»)
...Конечно, эти фотографии больше пугают, чем развлекают. Кто мы? Кто тот человек, с которым мы здороваемся почти каждый день и который скрывается за своей дверью на нашем же этаже, слишком быстро ее закрыв? Может, там, конечно, собака, но почему мы никогда не слышим ее лая?
Рядом с кем мы живем?
Что думают про нас самих люди, которые живут рядом?
Не кажемся ли мы им чуть-чуть странными? Или не чуть-чуть? Или угрожающе странными?
Хочется, чтоб кто-нибудь сел с нами рядом и спел нам колыбельную.
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно –
Живешь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.
Пусть черемухи сохнут бельем на ветру,
Пусть дождем опадают сирени, –
Всё равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели!
Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света, –
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.
Пусть на листьях не будет росы поутру.
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, –
Всё равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море!
В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно,
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?
Украду, если кража тебе по душе, –
Зря ли я столько сил разбазарил?!
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!
...Кто-то утверждает, что, оказывается, у этой песни Высоцкого было четыре варианта текста. То есть Высоцкий иногда пел ее с некоторыми изменениями.
На трёх из них («неофициальных версиях») было спето, по утверждению некоторых источников, которые я нашел в интернете, «партизанил», и только на одной, последней, для пластинки с ансамблем «Мелодия» – «разбазарил». В рукописях вариант, как утверждают люди разбирающиеся, «разбазарил» тоже неизвестен.
«Возможно, перед "официальной" записью кто-то Высоцкому указал, что не надо принижать героический образ партизан, возможно, Высоцкий по собственной инициативе из автоцензурных соображений изменил строчку – информации нету. Тем не менее, именно "одноразовый" вариант "разбазарил" прочно прижился в качестве основного».
В общем, нам хочется, чтоб кто-нибудь нам спел колыбельную. А нам все равно поют – и потом повторяют и повторяют песню, которая как будто смешная, но на самом деле ничего смешного, если вдуматься, в ней и нет.
Лектора? из передачи!
Те, кто так или иначе
Говорят про неудачи
И нервируют народ!
Нас берите, обреченных, –
Треугольник вас, ученых,
Превратит в умалишенных,
Ну а нас – наоборот.
Пусть безумная идея,
не рубайте сгоряча,
Вызывайте нас скорее
через гада главврача,
С уваженьем, дата, подпись,
отвечайте нам, а то
Если вы не отзоветесь,
мы напишем в Спортлото.
И вот мы садимся и пишем в Спортлото: «Здравствуйте, Спортлото! Через «Комсомольскую правду» достал ваш адрес. У меня к вам просьба: не в службу, а в дружбу, подарите мне Волгу ГАЗ24. И расскажите о своей жизни».
И теперь ждем ответа – подарят ли Волгу? Расскажут ли?