Дмитрий Воденников
Вчера ночью открыл балкон, встал на порожек, и улица такая пустынная (ни одной машины не проедет, только стоят припаркованные, а раньше всегда кто-то прошумит, прошуршит шинами – вымерли они все, что ли? может, и мира уже нет, и я один остался, то ли мир призрачный, то ли я сам уже призрак, просто еще не знаю об этом).
Я так болел 16 лет,
Что не заметил основного.
А Основной спускает свет
На алкаша и на святого.
Потащишь на работу ты
Едва проснувшееся тело,
А в голове взойдут цветы.
Такое дело.
Такое дело, что отнюдь
Не надо страха.
Когда попросят что-нибудь,
Отдай рубаху.
Когда прижмутся, до конца
Останься верен.
Всю боль, всю память от отца
Пусти на север.
Там есть еще продолжение у Дмитрия Касаткина, но мне не нравится. Поэтому не покажу. Там сделан перенос с последней строчки предпоследней строфы на первую строчку последней. А так делается, когда стихотворение выдыхается, а ты хочешь его все равно дописать. Такое вялое переваливание из одной строфы в другую. Не строфа, а призрак строфы. Не надо.
Но «пусти на север», но «отдай рубаху», а самое главное «такое дело» – отличные.
Мы призраки. Нас нет. Но мы как будто существуем. Зависнем же в этом внутреннем междуречье, проговорим все свои стихи до конца.
Прекрасный Сергей Жадан
***
И что останется в итоге
от наших слов, таких напрасных?
С утра по мерзнущей дороге
увозит поезд всех несчастных.
Всех безымянных и влюбленных,
всех непокорных и настырных,
среди долин — еще зеленых,
и рек — надломленных, пунктирных.
Всех тех, кому не хватит места
под солнцем мертвых и безгрешных,
всех тех, кто из другого теста —
доверчивых, чужих и нежных.
Хочу, чтоб там, где непогода
листву колотит в хороводе,
с тобой всегда был рядом кто-то,
кто на вокзал тебя проводит.
Пусть сумрак крови не остудит,
не будет на душе ненастья,
пускай всё неслучайно будет,
ко времени и даже к счастью.
Да сменит жизнь печаль на радость,
путь не окажется тернистым,
работа пусть не будет в тягость
проводникам и машинистам.
Пусть будет легок каждый поиск
любви, похожей на святыню,
пусть ни один ушедший поезд
с маршрута не сойдет отныне.
Пусть ожидают на конечной
всех тех, кто был гоним тревогой.
Огня тоске твоей сердечной.
Тепла зиме твоей глубокой.
(Перевод Игоря Белова)
Жадан – один из лучших современных поэтов. И иногда мне кажется, что все настоящие поэты пишут только про призраков. Даже если само слово у них в стихах не встречается.
А разве два человека в комнате после первого акта любви – не призраки?
А разве люди, которые уходят друг от друга по улице (вот ведь только были как будто вместе, но сейчас всё кончится, и оказывается, ничего не изменилось), разве они не призраки?
***
Истории любви начинаются утром,
в холодной комнате, где эти двое
пытаются в слепом рассветном освещении
твёрдо смотреть друг другу в глаза,
не отводить взгляда,
не стесняться только что сказанного,
не жалеть о только что совершённом.
И когда кто-то не выдерживает –
а кто не выдерживает? он и не выдерживает –
и смотрит за её плечо,
и замечает прохожих дождя за окном –
тогда в его взгляде и появляется то,
что можно назвать любовью.
Истории любви завершаются в тот же
вечер, где-то на улице, когда им обоим становится
так одиноко, как холодным ладоням,
спрятаным в разных карманах пальто.
Какая разница, какой ладони более одиноко.
Какая разница, какой зябче.
Какая разница, на кого теперь обижаться. (...)
(Это опять Сергей Жадан.)
Мы даже не замечаем, как мы много думаем о том, чего нет уже, о том, что привиделось. А может, и не существовало никогда. «Пока не стану тем, чего не стало», – бормочу я про себя: я часто это бормочу из Ахмадулиной. Там есть начало «всегда пребуду только тем, что есть», но я всегда бормочу про себя только вторую строчку. Тоже своего рода призрак, призрак строчки.
...Когда я после десятилетнего перерыва написал свои новые стихи, мне в личные сообщения стукнулся старый знакомый.
«Я хотел еще написать, что меня так пронимало последний раз на просмотре прошлогоднего фильма "1917" про двух солдат Первой Мировой, которые несли донесение в соседний полк об отмене атаки на вражеские позиции. Мне почему-то также стало жалко (в смысле горького сочувствия) ваши новые стихи – как тех пацанов, которые сквозь дым и взрывы несли уже никому не нужное донесение на никому не нужной войне. Вот сейчас в мире вирус, война и кризис, а тут ваши стихи. Прорвались.
Даже как-то в поэзию снова стал верить».
Ничего более важного про свои тексты я не читал.
СОН
Мужу одной моей коллеги
приснилось,
будто бы он идет через Красную площадь,
его останавливают двое вооруженных людей,
надевают на него наручники
и говорят:
мы принуждены вас расстрелять,
но вы сами можете избрать день своей казни:
седьмого ноября
или первого мая.
Муж моей коллеги подумал
и говорит,
знайте ли, какая незадача,
именно в эти дни
я очень занят на службе.
А жаль,
сказали вооруженные люди
и сняли с него наручники.
(Мара Маланова)
«Мне приснился сегодня странный сон, – рассказывал мне однажды мой приятель, который тоже уже стал для меня призраком. – Меня в нем беспокоило очень, что резинка на конце моей трости истерлась, и поэтому всем слышно, как она стучит по полу, когда я иду».
Мой бывший приятель – инвалид, поэтому вынужден всегда ходить с тросточкой. Его однажды даже грозились не пустить в самолет (увидели, что там, в трости, есть острый штырь для гололеда, на штырь надет набалдашник, но все равно типа холодное оружие: «надо сдать в багаж» – а куда инвалиду без палочки?), но, слава богу, потом все-таки разрешили.
Где этот дяденька, мой бывший приятель, теперь? Где стучит своей призрачной для меня уже тросточкой? Неважно. Главное, что стучит. Пусть у него будет всё хорошо.
человек человеку воздух
земля и цветок
дерево и огонь
от голоса твоего идет ток
прямо в мою ладонь
почему-то правую
а левая горяча
и я как воздух плаваю
у твоего плеча
(Опять Мара Маланова.)
На днях (еще до всех моих выходов на студёный полночный балкон, до самой еще задумки написать текст о призраках) прочитал в фб пост, который меня сразу поразил узнаванием. Я же сам всё это как будто видел в известном детском советском фильме, но не смог так сказать, не схватил, не посмел сформулировать.
Андрей Синелников: «Посмотрел сейчас «Про Красную шапочку» как некую одиссею, где главный герой – конечно, не Шапочка. Это не про ее путешествие. Герои здесь – волки. Толстый и худой. Шапочка для них – больше, чем главная героиня. Она – Рок, фатум, античный хор и рука судьбы, которая ведёт их через ряд превращений, метаморфоз, от профессоров до дам, через травму детства, переживаемую здесь и сейчас. От себя сегодняшнего – к настоящему себе. Как Одиссей в своих вынужденных трансформациях (врать ему приходилось много), они проходят через перерождение – в отличие от Шапки и других занимательных, но статичных персонажей. Чтобы в конце, замаскировавшись ветками, уйти к Вечной Матери, навсегда, в закат. Ну, как-то так».
Господи, это же очевидно. Так вот почему мне так всегда было грустно в детстве от этого фильма. И вот почему все эти пляски и песни Поплавской и бабушки, и звездочета в конце фильма мне не нравились. А этих уходящих волков было жаль.
Потому что мы все друг для друга призраки.
А что может быть сильней и печальней уходящих от тебя призраков?
Юрий Смирнов
ТРОИЦА
Три сына моих нерожденных.
Воинство.
Украшение рода.
Разные одинаково разные,
Но моя порода.
Первенец, наверное, Дима.
Уже двадцать семь.
На голову меня выше.
Подначиваю,
Почему не женат до сих пор.
Папа, я просто ищу лучшую.
Дима спит в животе своей мамы,
На кладбище,
В Алуште.
Второй точно Андрей.
Тут невозможен спор.
Андрею двадцать.
Он студент меда.
Он мед моей жизни.
Умный, хитрый, быстрый, как барс.
Андрея вырезали из жизни
И выбросили в эмалированный таз.
Жена боялась, что не родит,
Что мы не потянем погодков.
И не сказала мне об аборте.
Третий, наверное, еще возможен.
Третьего я не знаю имя.
Может, я и живу до сих пор,
Чтобы сделать его.
Осторожно,
Красиво.
Не для фамилии.
Не для пресловутого следа
В смешной Вселенной.
Просто топать куда-то вместе.
И мальчик немного стесняется
Отца старого деда.
...Впрочем, ночью не днем: днем улица оживает. Это ночью тут звучали шаги людей, которых я любил. Кого-то десять лет назад, кого-то совсем недавно. И до сих пор звучат.
А утро и день нас от всего этого берегут. Ш-ш-ш-ш, проехала машина. Ш-ш-ш-ш, проехала ей навстречу другая. Мороз и солнце. Ты еще дремлешь, друг прелестный? Не спи, все машины пропустишь.
«...вы снились мне сегодня, Дмитрий. Внезапно, в поле (!)», – пишет мне на днях в личные сообщения одна женщина.
«В нашей израильской милой деревне появился ДВ. Я, правда, просто мимо проходила, мне сказали, что русский поэт приехал, но я не верила, что кто-то доберется, да еще и в пандемию, что за бред. Иду и вижу: стул прям в поле, а на стуле сидите вы. Я посмотрела на вас удивленно, со взглядом: «Дмитрий, как вас сюда занесло?» Вы пожали плечами, улыбнулись и продолжили читать свои стихи».
Пустому полю я еще стихи не читал.
Надо попробовать.
Бог точно знал, кому какая честь,
мне лишь одна, не много и не мало:
вс егда пребуду только тем, что есть,
пока не стану тем, чего не стало.
Вот так звучит полностью та строфа Ахмадулиной, часть которой я бормотал в начале.
«Вы можете мне подобрать картинку к этому тексту? Что-нибудь про призрак», – спросил я у своего знакомого Дмитрия Волкоша, зная, как он хорошо чувствует всё визуальное. Однажды он остановился, присел на корточки и сфотографировал что-то у подъезда, на земле, на мерзлом асфальте. Какой-то пакет, бутылка, снег, красное и зеленое с серым. Когда он раскадрировал и показал мне, я удивился: это была настоящая абстрактная картина. Но он увидел ее в вполне тривиальном мусорном натюрморте.
(Помойка – вообще в последнее время место моего паломничество. Что-то я туда зачастил. То неделю назад я всё выбрасывал, то вчера вдруг решил освободить все ящики под раздвижной кушеткой. В девять часов вечера вынул оттуда всё, перебрал, что-то засунул обратно, а что-то затолкал в пластиковые пакеты, вынес в фонари и темноту. Сверху одного пакета лежал красно-черный шарф: мы покупали его два года назад в Берлине. Когда оставил пакеты у контейнеров (вдруг все эти приличные вещи кому-то понадобятся, какому-нибудь бомжу или просто бедному человеку: пусть кого-то согреет этот шарф, пусть он еще людям послужит), отойдя на несколько шагов, вдруг повернулся и помахал шарфу рукой. Прощай. От этого «прощай» неожиданно защемило сердце. А вот это было совсем не то, что я хотел в этот момент испытать.)
«Мне нужно, чтоб было нестрашно, не грустно, а именно зыбко».
На эту мою просьбу об иллюстрациях к еще не написанному тексту о призраках Дмитрий Волкаш прислал мне сразу несколько, на выбор.
Мне больше всего понравились стулья.
...Пора, толстый волк. Пора, худой. Наше первое путешествие закончилось. Но скоро начнется новое. Посидите же немного на призрачных, туманных стульях, отдохните перед дальней дорогой – и в путь...
Волки ушли, уменьшились, истаяли, превратились в точку, а я лег спать.
Утром проснулся – и засмеялся.
Перед самым пробуждением я видел угрожающий сон с абсолютно безвыходной для меня ситуацией. И просто одним усилием воли прервал его.
– Ускользнул, – усмехнулся я, когда проснулся.
А те странные существа стоят в опустевшем моем сне, тянут в никуда свои бесполезные кривые пальцы-щупальцы, ищут меня и, наверное, растерянно переглядываются.
Жалко, что я не заметил, что у одного из этих неприятных существ на шее накручен красно-черный шарф, который кто-то тайно подобрал вчера на озябшей ночной помойке.