Игорь Караулов
В русской поэзии сегодня большой спрос на середняка. Середняков вербуют в конкурсные кампании, верстают в премиальные колонны. Видите одни и те же имена в одном, другом, третьем списке? Это они, середняки. Есть целые периодические издания и обновляемые ресурсы, региональные, столичные и международные, которые существуют исключительно ради середняка, в том смысле что авторам выше определенного уровня там не рады, их туда просто не приглашают. Середняков на ура расхватывают в длинных сериях книжек-малышек: отрасль требует всё новых и новых авторов средней руки. Действуют литературные школы и семинары, где молодых людей учат быть правильными, ответственными середняками, не выбиваться из ряда, не портить строй, чувствовать локоть товарища слева и локоть товарища справа – а самое главное, не наступать на пятки идущему впереди.
Армия поэтов, некогда пугавшая Мандельштама, ныне сколачивается целенаправленно. При этом деревянные солдаты литературных урфинов могут маршировать в разных направлениях и даже сталкиваться друг с другом в принципиальных идейных битвах.
С одной стороны, середняк – естественная опора поэтической традиции, надежда тех критиков и идеологов, которые, клянясь именем Пушкина, Есенина, да и почти любого подвернувшегося классика, почему-то очень сильно заботятся о том, чтобы современные авторы писали так, как отцы и деды им завещали, соблюдали иерархию, отдавали дань «старым мастерам» ещё советского урожая и непременно стремились вступить в один из писательских союзов с перспективой заседать в президиумах вместе с заслуженными пенсионерами под юбилейным портретом какого-нибудь рано погибшего гения.
Это направление славится своей отчаянной и иррациональной борьбой с верлибром как идейно чуждым мусором, который рано или поздно будет развеян перед лицом её величества Рифмы. О, какие яростные сражения ведутся не только за право рифмовать «сказал – вокзал», «всё – Басё», «больше – Польше», но и за изгнание из поэзии всех, кто не считает рифмовку такого рода особо ценным художественным достоянием.
А впрочем, своя деревянная армия нужна и поэтическим прогрессистам. И это тоже естественно, ведь речь идёт о людях, в чьей среде такие понятия как «талант», «дар», «вдохновение» и т.п. объявлены романтической мишурой позапрошлого века, которая давно уже подверглась постмодернистской деконструкции. Новизна здесь возведена в первопринцип, но новое предписывается создавать по готовым рецептам создания нового, а текстам, которые сочиняются в этих заданных рамках, заранее выписан ярлык новизны – например, посредством однообразно-изобретательных кураторских подводок, повествующих нам о вещах типа «деколониальной пересборки субъективности», как будто к умению жонглировать терминами из цитатников, продающихся в «Гараже», автоматически прилагается круглая печать уполномоченного легитиматора.
Но принципиально новый аспект концепции новизны заключается здесь в том, что нового должно быть сразу много, оно должно быть поставлено на конвейер, чтобы заполнить собой как можно больше пространства. Одиночка неубедителен. Наличие массы похожих авторов само по себе служит фактором легитимации: «посмотрите, других-то поэтов больше не делают». Отсюда потребность во всё новых и новых авторах весьма умеренного дарования, которые освоили предлагаемые дискурсы и научились вставлять в свои тексты опознавательные маркеры, позволяющие отличать «своих».
Но должна же прозвучать похвала середняку? Разумеется. Поэт-середняк – стабилизирующий элемент отрасли; он утверждает и доказывает её существование. Тогда как чудак, претендующий на гениальность – что само по себе вызывает смех и отвращение – начинает с того, что отвергает если не предшествующую поэзию («сбросим Пушкина с парохода современности»), то как минимум поэзию современную. Он пытается утвердить себя, произвольно отрицая отрасль, к которой имманентно принадлежит в силу самого факта сочинения стихов. Зачем он это делает, если не из вредности характера и не из символической корысти?
Видимо, речь идёт о двух типах поэтов, различающихся по вектору социального поведения. Один тип – это люди, идущие от общества в сторону сообщества, от культуры в сторону субкультуры. Ищущие те рамки, в которых им будет уютно, в которых они будут чувствовать себя востребованными. Соответственно, здесь главная цель – стать своим в определенном сообществе, социализироваться в нём, получить признание в его рамках. Эти рамки могут по-разному соотноситься с рамкой общества в целом: они могут быть спроектированы как «андеграунд» с культом протеста и взаимоподдержкой «избранничества» его членов, а могут принимать вид «союза писателей», которому государство выделило особнячок и круглую печать, то есть определенный статус. Главное здесь – персональный вектор, направленный прежде всего на сообщество.
Поэты второго типа, напротив, стремятся вырваться из предлагаемых им рамок – как стилистических, так и (связанных с ними) социальных. Их личный проект – это прорыв из сообщества (или минуя сообщество) к «читателю» («я хочу быть понят моей страной»). Здесь есть риск сорваться в угодничество перед профанами и продать собственное видение мира за чечевичную похлёбку коммерческих гастролей. А есть риск остаться никому не интересным одиночкой, лишённым даже утешительных социальных поглаживаний сообщества. Да и сама по себе интенция выхода за рамки не гарантирует качества поэтического продукта, поэтому я, употребив для первого типа термин «середняки», сталкиваюсь с затруднением: как обозвать второй тип авторов? Среди них могут оказаться как поэтические «кулаки», так и «бедняки». Может быть, подойдет слово «аутсайдеры», но не в расхожем значении неудачника, а в буквальном значении человека, находящегося вовне.
Чёткого деления на «мы» и «они» здесь не получится. В принципе каждый стихотворец должен иногда смотреться в зеркало и спрашивать, «а не середняк ли я»? Достаточно сказать, что поэтические сообщества сегодня многообразны и к какому-нибудь из них сегодня принадлежит почти каждый регулярно пишущий человек. Но правда и то, что, глядя на вечера, на которых поэты читают друг перед другом, на малолюдные фестивали, куда не приходит публика, и на престижные толстые журналы, которые не доходят до «простого читателя», многие устоявшиеся члены сообщества мечтают о побеге в царство свободы от цеховых условностей.
В целом же в современной поэзии очень много общественности, много организации и даже бюрократии, но категорически не хватает бунта. Не срежиссированной коллективной оппозиционности, а бунта личного, отчаянного, обречённого и в своей обречённости прекрасного. При этом осмысление современности, внимательное вглядывание в неё равносильно бунту против рамок, и в то же время принятие рамок сообщества исключает подлинное осмысление современности. Рамки сообщества не вполне прозрачны, далеко не всё можно сквозь них увидеть. В сущности поэт, зависимый от поэтического сообщества, отделяет себя от времени. Это положение бывает очень уютным, но оно непродуктивно.