Игорь Караулов
История отношений между поэзией и политикой восходит к основателю афинской демократии Солону. Если верить легенде, афиняне, измотанные войной с соседними Мегарами за остров Саламин, под страхом смерти запретили агитацию за продолжение этой войны. Тогда Солон вышел на площадь, притворился сумасшедшим и прочитал стихотворение о Саламине, после чего воодушевленные граждане похватали оружие и быстро освободили остров.
Эта легенда говорит не только о силе поэтического слова. Сквозь неё также просматривается идея об иммунитете поэта, о том, что поэзия неподсудна, даже если ее политический смысл предосудителен: поэт – большой ребёнок, поэт не вполне в себе, поэту диктуют свыше и за услышанное он не отвечает. Более того, одни и те же слова, произносимые поэтом и политиком, имеют разное значение; важно не только, что говорится, но и кто, в каком качестве говорит.
Эта идея привлекательна как для самих поэтов, так и для тех, кто хотел бы использовать их дар в политической борьбе, но увы, государства во все времена относились к ней с недоверием и даже в наше время, когда поэтов не принято казнить или сажать в тюрьму, можно найти примеры судебного преследования за стихи (случай Александра Бывшева).
Существует и другая, симметричная идея: правильное политическое или социальное направление – это главное достоинство стихотворного текста, а уж поэтические красоты как таковые – дело десятое; хорошо, когда они есть, но на худой конец можно обойтись и без них. Так считали прогрессивные критики позапрошлого века, противостоявшие «чистому искусству» – разночинцы, народники. Так считали лефовцы, рапповцы, пролеткультовцы, гнобившие недобитков старой культуры. С настроениями такого рода можно столкнуться и в кругу современной русской поэзии – прежде всего в том её сегменте, который уже лет двадцать именует себя «актуальной поэзией».
Подводя итоги ушедшего года, тяготеющий к этому сегменту поэт Евгений Никитин заметил: «В 2020 году стало ясно, что поэтика и политика суть вещи столь же взаимосвязанные, как масса и энергия». Поэтому, по его мнению, «основные итоги года – не литературные. Это события в Беларуси, в омской клинике и на скрытых за масками лицах».
Впрочем, Никитин высказывается здесь очень умеренно. У его младших коллег можно встретить и более радикальные суждения. Так, Алексей Масалов начинает рецензию на поэтическую книгу одного молодого поэта таким образцовым речекряком: «Окончательное закрепление авторитаризма путинской эпохи (декриминализация домашнего насилия, законы об оскорблении власти и о «суверенном интернете», поправки в конституцию, дела «Сети» и «Нового величия», суды над сестрами Хачатурян, Юлией Цветковой, Азатом Мифтаховым, Юрием Дмитриевым, трагедия Ирины Славиной и т.п.) и пандемия (в т.ч. репрессивные аппараты официальной борьбы с ней) определяют социокультурную ситуацию наступивших 2020-х и те вызовы, с которыми сталкивается современная поэзия». Это длинное и энергичное предложение украсило бы листовку с призывом прийти на митинг; читателю до самого последнего слова непонятно, что речь далее пойдет именно о поэзии, а не о проблемах подготовки ЖКХ к зиме.
Для сравнения хотелось бы процитировать следующий текст: «Мы потеряли Есенина – такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И как трагически потеряли! Он ушёл сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом, – может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и мягкости эти его последние строки. Он ушёл из жизни без крикливой обиды, без позы протеста, – не хлопнув дверью, а тихо призакрыв её рукою, из которой сочилась кровь. В этом жесте поэтический и человеческий образ Есенина вспыхнул незабываемым прощальным светом».
Это Лев Давидович Троцкий, из статьи «Памяти Сергея Есенина», январь 1926 года. Итак, Масалов и Троцкий, Троцкий и Масалов. Два столь различных мыслителя. С одной стороны, политик до мозга костей, циничный и безжалостный, говоря о поэте, высказывается с максимальной человечностью и более того – с той максимальной поэтичностью, которая была ему доступна. С другой стороны, современный молодой филолог в разговоре о поэзии сразу же даёт понять, что поэзия как таковая его не очень-то интересует. Но в самом ли деле у современной поэзии нет иного достойного предмета, кроме политики? И не должна ли поэзия, раз уж она берется говорить о политике, как-то отличаться от партийной агитации?
Наши традиционные представления приписывают поэту когнитивные сверхспособности. Всё ему внятно – «и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье». Казалось бы, в столь многообразной картине мира элемент политической жизни, сиюминутной, плоской и суетливой, должен занимать очень незначительное место. Однако острота зрения и тонкость слуха не только не исключают чуткости к сфере политического, но порой и усиливают её.
Когда говорят о глубине поэтического мышления, о неотмирности поэта, наконец, о поэте как вечном ребёнке, чаще всего вспоминают об Осипе Мандельштаме. Но Мандельштам почти с самого начала своей стихотворной работы, с «желтизны правительственных зданий», и до самого её конца, где «на Красной площади всего круглей земля» – политический поэт. И дело не только в том, что он погубил свою жизнь одним резким политическим стихотворением – хотя и в этом тоже, ведь к написанию антисталинских стихов его подтолкнуло чувство отчуждённости от жизни страны – отчуждённости, которая не была ему желанна. «Попробуйте меня от века оторвать», – говорит он, знавший цену этому волкодаву.
Мандельштам открыто принимает наследие разночинцев, тех самых врагов «искусства для искусства», к которому, казалось бы, тяготеет и он сам, в молодости прозванный «мраморной мухой». Но, принимая это наследие, он вторит уже сложившейся традиции. Вспомним Блока, который из тёмных храмов Прекрасной Дамы пришел к воротам фабрики. Вспомним ещё одного символиста, Белого, который посвятил свою книгу «Пепел» памяти Николая Некрасова. Не забудем и сладкозвучного Бальмонта, который в годы нашей первой революции вдруг принялся, пусть и несколько неуклюже, воспевать русского рабочего.
Впрочем, в России ни в какое время не было недостатка в стихах «высокого гражданственного звучания». То государство требовало их от автора, то общественность. Тем не менее, очевидно, что между поэтическим говорением и политическим существует разрыв, который трудно преодолеть, и это прежде всего разрыв интенций. Политик говорит от имени партии и обращается к массе. Поэт говорит от своего имени и обращается к каждому человеку в отдельности. Как бы поэт ни подчинял себя политической повестке, он всегда остаётся слишком индивидуален. Неужели и Маяковский? Да, и Маяковский. Он, мысливший поэзию как отрасль планового хозяйства и провозглашавший «единица – вздор, единица – ноль», на деле был из всех наших поэтов самым отчаянным индивидуалистом. Поэт self-made, Мартин Иден, американец. И такой же Мартин Иден – Есенин, не меньше Мандельштама страдавший от того, что его не взяли строить новую жизнь («Моя поэзия здесь больше не нужна, да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен»).
Но тотальная политизация поэзии, к которой призывают актуальные литераторы, требует от поэта чего-то большего, чем простое производство «гражданской лирики». Всё-таки поэт прошлого, написав гражданское стихотворение, мог свободно перейти к сочинению стихов о любви или природе. Отныне же ни пение птиц, ни сияние любимых глаз не должно отвлекать его от мысли о страданиях, переносимых народом в лице его лучших представителей, таких как Юлия Цветкова, незаконно и нелепо преследуемая за рисование женских половых органов. Летом 2020 года в её поддержку был проведен многочасовой поэтический марафон. Именно для этого марафона Галина Рымбу написала нашумевший текст «Моя вагина», который тоже подвергся своего рода цензурным гонениям, когда журнал «Дружба народов» трусливо запретил сразу двум приглашенным экспертам упоминать этот текст в итогах года. Цель «Моей вагины» – не усладить слух публики и не поразить читателя смелостью образов или глубиной смысла, а конституировать вагину как политический концепт. Своеобразная «биополитика снизу», если меня простит за это выражение Джорджо Агамбен.
Фантастически талантливая Рымбу стала флагманом и образцом панполитического сознания поэта. Будучи мастером экспрессивной образности, она вместе с тем старается каждый свой текст уснастить нарочитыми политическими маркерами, отсылками. Даже в нежнейшем стихотворении «Ты – будущее», посвященном сыну, мы находим слова «все президенты безумные», «наш дом – это… анархическая коммуна», «наша борьба».
Впрочем, «актуальные» поэты, обращаясь к политике, помимо очевидных проблем со стороны поэзии как таковой, сталкиваются с двумя проблемами именно со стороны политики. Во-первых, политическое высказывание должно быть максимально внятным. Политик старается убедить в своей правоте как можно большее число граждан, а для этого он должен быть понятен всем – от финансовых магнатов до простых людей. Однако те поэты, о которых идёт речь, пользуются главным образом верлибром, до которого основная масса читателей, как принято считать, «не дозрела», и к тому же многие из них любят употреблять в стихах филологические и философские термины, порой излагая в столбик нечто вроде трактата. Получается не очень доходчиво; возникает своеобразная игра в политику для узкого кружка, которая собственно политического значения не имеет. Об этом, мне кажется, свидетельствует и многолетний опыт пионера новой левой поэзии и одновременно политического активиста Кирилла Медведева, который приобрёл немалый авторитет в поэтическом сообществе, а вот заметным политиком так и не стал. Здесь можно возразить, что марксисты в России сначала тоже были немногочисленны, но в конце концов научили каждого крестьянина таким мудрёным словам как «экспроприация» и «гидра империализма», но не хотелось бы повторения похожего опыта на новом этапе.
Вторая проблема – узость повестки. В центре внимания новой политической поэзии находятся проблемы феминизма и ЛГБТ («фем-письмо», «квир-письмо»), тогда как основную массу российских читателей интересуют совсем другие вещи. Например, повышение пенсионного возраста. Но был ли написан на эту тему хотя бы один «актуальный» верлибр? Впрочем, я могу предположить, что именно отсутствие феминизма и ЛГБТ в повестке российской публичной политики приводит людей, обеспокоенных этими вопросами, в поэзию, заставляет их выражать свою позицию в стихотворной форме вместо того, чтобы создавать легальные партии и движения. Фактически это тот же случай Солона с поправкой на наше время.
Вообще-то политические, остросоциальные стихи востребованы читателем. Вот только идёт он за ними к другим авторам – например, к Всеволоду Емелину. В его стихотворных текстах находят систематическое отражение все темы, волнующие общество, в том числе весь спектр проблем, очерченный Алексеем Масаловым. И про пенсионный возраст, кстати, тоже есть. Но Емелин выступает в традиционной роли стороннего наблюдателя, он откликается на события как частное лицо, не отстаивая никакой политической позиции и не занимаясь «нашей борьбой». Его стихи – это скорее реакция аполитичного человека, которого несуразицы нашей общественной жизни раздражают, давая повод посмеяться над ними.
Политизированность эстрадной, слэмовой поэзии вообще очень естественна, ведь положение поэта, стоящего перед возбуждённой аудиторией, настроенной на громкие, эффектные тексты, ближе всего к положению политического оратора. Серьезный, даже трагический слэмовый поэт, который прекрасно владеет политической тематикой — живущий в Берлине Александр Дельфинов:
Шёл огонь стеной, 7 км шириной —
Лес горит.
Давай, садись в тачку, поедешь со мной,
Лес горит.
Воровал, ворую и буду воровать.
Лес горит.
В листья кикимору целовать.
Лес горит.
Громкие события, информационный эффект которых усиливается социальными сетями, заставляют поэтов, которые в наше время тоже живут в сетях, не сговариваясь, реагировать на них. И в этих случаях стихотворные отклики становятся в один ряд с реакциями другого типа – выходом на митинг, подписанием сетевых петиций, участием в сборе денег. Однако не будем обесценивать поэзию, которая из этой пены рождается. Так, в премиальный лист премии «Поэзия» в 2019 году было включено пронзительное стихотворение Юлия Гуголева о пожаре в ТЦ «Зимняя вишня»:
За собою не зная вины, я
с глаз смахну, оботру с лица
эти красные, кровяные,
неопознанные тельца.
В прошлогоднем списке этой премии мы также видим целый ряд стихотворений на политические темы или с политическими отсылками – например, стихотворение Данилы Давыдова о произволе правоохранительных органов:
машенька, машенька, папа твой на работе
бьет дубинкой по почкам и вырывает ногти
но ты не плачь, когда он поздно приходит ночью
мало ли что бывает с людьми на работе
За прошлый год, под влиянием белорусских событий, вообще было написано такое количество стихотворений про митинговую активность, что слово «автозак», кажется, стало одним из самых частотных в совокупном поэтическом словаре.
Будущее обещает быть бурным, и поэты вряд ли останутся в стороне от грядущих событий. Но сохранить в себе поэта – их главный гражданский долг.