Этого бычка мы все помним. Он идет, даже качается, но никак не упадет.
Идет бычок, качается,
Вздыхает на ходу:
– Ох, доска кончается,
Сейчас я упаду!
Агния Львовна Барто тоже в своей биографии иногда покачнется, но после сможет выправиться и вот опять уже идет прямо. Тут никого нельзя судить, мы не знаем, как бы мы жили в те времена.
Любопытно узнать, что Агния Барто, когда только начинала, писала стихи в духе молодой Анны Ахматовой. Сама она писала об этом так: «Стихи я начала писать в раннем детстве, в первых классах гимназии посвящала их главным образом влюбленным "розовым маркизам"». Не думаю, что это были интересные стихи, но самое первое детское стихотворение, которое Барто написала в четыре года (она болела в те дни), мне кажется замечательным. Чем-то это похоже на стихи Елены Гуро.
Вот – Гуро:
У кота от лени и тепла разошлись ушки.
Разъехались бархатные ушки.
А кот раски-и-с…
На болоте качались беловатики.
Жил был
Ботик–животик:
Воркотик
Дуратик
Котик–пушатик.
Пушончик,
Беловатик,
Кошуратик –
Потасик…
А вот – Барто:
«Девочка гуляла в зеленых лугах,
ничего не знала о своих ногах».
Потом маленькая Агния выздоровеет, побежит, но и у зрелой Барто эта детская (возможно, специальная) оптика останется.
Кто, кто
В этой комнате живёт?
Кто, кто
Вместе с солнышком встаёт?
Это Машенька проснулась,
С боку на бок повернулась
И, откинув одеяло,
Вдруг сама на ножки встала.
Здесь не комната большая –
Здесь огромная страна,
Два дивана-великана.
Вот зелёная поляна –
Это коврик у окна.
Кстати, тема ножки была не такой уж случайной для юной еще Агнии Львовны – она ведь занималась в балетной школе и мечтала стать балериной. Но ни балериной, ни воображаемой маркизой не стала – на выпускные экзамены в балетную школу приехал Луначарский.
После самих экзаменов был концерт. Агния Барто вспоминает: «Под музыку Шопена я прочла свое очень длинное стихотворение "Похоронный марш", принимая соответствующие трагические позы. Когда мне рассказали, что во время моего выступления Луначарский с трудом прятал улыбку, меня это очень обидело. Через несколько дней Анатолий Васильевич пригласил меня в Наркомпрос и сказал, что, слушая мой «Похоронный марш», он понял – я обязательно буду писать... веселые стихи. Он долго и сердечно говорил со мной, сам написал на листке, какие книжки мне надо прочесть».
... А я почему-то опять думаю про Елену Гуро.
Ты веришь в меня?
– Я верю в тебя. –
А если они все будут против меня?
Ну да, какой же ты, я верю в тебя.
Если все мои поступки будут
позорно против меня?
Я же верю в тебя! В небо улетает, улетает ласточка – кружится от
счастья. На дюне пасмурно, серо и тихо.
Куличок льнет к песку.
Интересно, важно ли было Елене Гуро, что бы говорил про ее стихи условный Луначарский? Правда, она и значительно старше была Барто, и умерла в 1913 году – но тем не менее.
Давид Бурлюк писал про нее: «Елена Генриховна маленькая, болезненная женщина, но ее дух силен, он просвещен вровень с духом века. Прикоснувшись к глубинам знания, тая на своих тонких губах движение, рожденное близостью к ядовитому скептицизму, достоянию сверхчеловека, Елена Генриховна, обращаясь к миру, всегда остается существом-ребенком, в ней звучит всегда прекрасная струна вечно женственного, его нежности, грациозной улыбчатости».
У каждого свой путь. Когда Барто дали в Наркомпросе установку, добродушно посмеявшись над ее «ахматовским» периодом, Агния Львовна стала писать совсем другие стихи. Уже – под Маяковского.
«Рождайся, / Новый человек / Чтоб гниль земли / Вымерла! / Я бью тебе челом, / Век, / За то, что дал / Владимира».
Но не может не радовать, что бросила все эти попытки и «пошла» по линии поэзии для детей. Я многие ее стихи помню из своего советского детства.
Зайку бросила хозяйка –
Под дождем остался зайка.
Со скамейки слезть не мог,
Весь до ниточки промок.
А ведь хорошо.
Или вот:
Уронили мишку на пол,
Оторвали мишке лапу.
Всё равно его не брошу,
Потому что он хороший.
Теперь Агния Барто не тот стихотворный бычок, она идет точным курсом, нигде не оступается.
Первая слава пришла к ней, когда была издана ее книга миниатюр для самых маленьких. Книга называлась «Игрушки».
«Я люблю свою лошадку,
Причешу ей шерстку гладко».
Книга вышла в 1936 году. И это была несомненная победа – теперь стихи Агнии Барто издаются в стране всегда огромными тиражами.
Но звание первой детской поэтессы, что называется, обязывает. В1930 году Агния Барто подписывает обращение писателей к Горькому, где сказки Чуковского были обвинены в неактуальности и буржуазности.
С Маршаком тоже вышло нехорошо. Зато смешно. По легенде, пришла она однажды в редакцию, где и увидела на столе гранки новых стихов Маршака. Ей бы промолчать, но нет. «Да такие стихи я могу писать хоть каждый день!»
На что, по той же легенде, редактор ей ответил: «Умоляю, пишите их хотя бы через день...».
Но может, всю эту историю придумали зоилы и злопыхатели.
А вообще Агния Львовна прожила трудную жизнь. Уже после войны, 4 мая 1945 года, когда всё страшное, казалось, уже позади, сын Агнии Барто Гарик вернется домой раньше обычного, а так как с обедом запаздывали, а день был солнечный, то решит прокатиться на велосипеде. Ну что может случиться плохого? Солнце, Лаврушинский переулок.
Но вот выезжает грузовик, резко выворачивает из-за угла, и всё. Мальчик падает на асфальт, удар виском о бордюр тротуара, мгновенная смерть.
И опять Гуро:
Говорил испуганный человек:
«Я остался один, — я жалок!»
……………………
Но над крышами таял снег,
Кружилися стаи галок.
……………………
Раз я сидел один в пустой комнате,
шептал мрачно маятник.
Был я стянут мрачными мыслями,
словно удавленник.
Была уродлива комната
чьей-то близкой разлукой,
в разладе вещи, и на софе
книги с пылью и скукой.
Беспощадный свет лампы лысел по стенам,
сторожила сомкнутая дверь.
Сторожил беспощадный завтрашний день:
«Не уйдешь теперь!..»
И я вдруг подумал: если перевернуть,
вверх ножками стулья и диваны,
кувырнуть часы?..
Пришло б начало новой поры,
Открылись бы страны.
Тут же в комнате прятался конец
клубка вещей,
затертый недобрым вчерашним днем
порядком дней.
Тут же рядом в комнате он был!
Я вдруг поверил! – что так.
И бояться не надо ничего,
но искать надо тайный знак.
И я принял на веру; не боясь
глядел теперь
на замкнутый комнаты квадрат…
На мертвую дверь.
……………………
Ветер талое, серое небо рвал,
ветер по городу летал;
уничтожал тупики, стены.
Оставался талый с навозом снег
перемены.
……………………
Трясся на дрожках человек,
не боялся измены.
Но вернемся к Барто. Там, конечно, стоит не только ее подпись, но под постановлениями об исключениях из Союза писателей Пастернака и Солженицына есть и её росчерк.
И Лидию Чуковскую тоже за ее подписью исключают.
Но зато, когда в 1960-е годы в Союзе писателей пройдет встреча с советскими космонавтами, на листочке из блокнота Юрий Гагарин напишет: «Уронили мишку на пол…» – и протянет листочек автору. Когда Гагарина спросят, почему он написал на листочке именно эти стихи, он ответит: «Это первая книга о добре в моей жизни».
Было утром тихо в доме,
Я писала на ладони
Имя мамино.
Не в тетрадке, на листке,
Не на стенке каменной,
Я писала на руке
Имя мамино.
Было утром тихо в доме,
Стало шумно среди дня.
– Что ты спрятала в ладони? –
Стали спрашивать меня.
Я ладонь разжала:
Счастье я держала.
Но рано или поздно и ладонь разожмется, и бычок упадет.
1 апреля 1981 года Агния Барто скончалась в Москве. Дорожка оборвалась, ножки устали.
И если уж я тут свел вместе двух таких разных поэтесс, то закончить я хочу именно стихотворением Гуро. Стихи называются «Моему брату», датированы они 1913 годом. Почему там написано «умер замученный людьми», я сведений найти не смог. Может, это и не в прямом смысле брату? Но стихотворение прекрасное.
Помолись за меня – ты
Тебе открыто небо.
Ты любил маленьких птичек
И умер замученный людьми.
Помолись обо мне тебе позволено
чтоб меня простили.
Ты в своей жизни не виновен в том –
в чем виновна я.
Ты можешь спасти меня.
помолись обо мне
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как рано мне приходится не спать,
оттого, что я печалюсь.
Также я думаю о тех,
кто на свете в чудаках,
кто за это в обиде у людей,
позасунуты в уголках – озябшие без ласки,
плетут неумелую жизнь, будто бредут
длинной дорогой без тепла.
Загляделись в чужие цветники,
где насажены
розовенькие и лиловенькие цветы
для своих, для домашних.
А все же их хоть дорога ведет –
идут, куда глаза глядят,
я – же и этого не смогла.
Я смертной чертой окружена.
И не знаю, кто меня обвел.
Я только слабею и зябну здесь.
Как рано мне приходится не спать,
оттого, что я печалюсь.
Идет бычок, качается,
Вздыхает на ходу:
– Ох, доска кончается,
Сейчас я упаду!
Агния Львовна Барто тоже в своей биографии иногда покачнется, но после сможет выправиться и вот опять уже идет прямо. Тут никого нельзя судить, мы не знаем, как бы мы жили в те времена.
Любопытно узнать, что Агния Барто, когда только начинала, писала стихи в духе молодой Анны Ахматовой. Сама она писала об этом так: «Стихи я начала писать в раннем детстве, в первых классах гимназии посвящала их главным образом влюбленным "розовым маркизам"». Не думаю, что это были интересные стихи, но самое первое детское стихотворение, которое Барто написала в четыре года (она болела в те дни), мне кажется замечательным. Чем-то это похоже на стихи Елены Гуро.
Вот – Гуро:
У кота от лени и тепла разошлись ушки.
Разъехались бархатные ушки.
А кот раски-и-с…
На болоте качались беловатики.
Жил был
Ботик–животик:
Воркотик
Дуратик
Котик–пушатик.
Пушончик,
Беловатик,
Кошуратик –
Потасик…
А вот – Барто:
«Девочка гуляла в зеленых лугах,
ничего не знала о своих ногах».
Потом маленькая Агния выздоровеет, побежит, но и у зрелой Барто эта детская (возможно, специальная) оптика останется.
Кто, кто
В этой комнате живёт?
Кто, кто
Вместе с солнышком встаёт?
Это Машенька проснулась,
С боку на бок повернулась
И, откинув одеяло,
Вдруг сама на ножки встала.
Здесь не комната большая –
Здесь огромная страна,
Два дивана-великана.
Вот зелёная поляна –
Это коврик у окна.
Кстати, тема ножки была не такой уж случайной для юной еще Агнии Львовны – она ведь занималась в балетной школе и мечтала стать балериной. Но ни балериной, ни воображаемой маркизой не стала – на выпускные экзамены в балетную школу приехал Луначарский.
После самих экзаменов был концерт. Агния Барто вспоминает: «Под музыку Шопена я прочла свое очень длинное стихотворение "Похоронный марш", принимая соответствующие трагические позы. Когда мне рассказали, что во время моего выступления Луначарский с трудом прятал улыбку, меня это очень обидело. Через несколько дней Анатолий Васильевич пригласил меня в Наркомпрос и сказал, что, слушая мой «Похоронный марш», он понял – я обязательно буду писать... веселые стихи. Он долго и сердечно говорил со мной, сам написал на листке, какие книжки мне надо прочесть».
... А я почему-то опять думаю про Елену Гуро.
Ты веришь в меня?
– Я верю в тебя. –
А если они все будут против меня?
Ну да, какой же ты, я верю в тебя.
Если все мои поступки будут
позорно против меня?
Я же верю в тебя! В небо улетает, улетает ласточка – кружится от
счастья. На дюне пасмурно, серо и тихо.
Куличок льнет к песку.
Интересно, важно ли было Елене Гуро, что бы говорил про ее стихи условный Луначарский? Правда, она и значительно старше была Барто, и умерла в 1913 году – но тем не менее.
Давид Бурлюк писал про нее: «Елена Генриховна маленькая, болезненная женщина, но ее дух силен, он просвещен вровень с духом века. Прикоснувшись к глубинам знания, тая на своих тонких губах движение, рожденное близостью к ядовитому скептицизму, достоянию сверхчеловека, Елена Генриховна, обращаясь к миру, всегда остается существом-ребенком, в ней звучит всегда прекрасная струна вечно женственного, его нежности, грациозной улыбчатости».
У каждого свой путь. Когда Барто дали в Наркомпросе установку, добродушно посмеявшись над ее «ахматовским» периодом, Агния Львовна стала писать совсем другие стихи. Уже – под Маяковского.
«Рождайся, / Новый человек / Чтоб гниль земли / Вымерла! / Я бью тебе челом, / Век, / За то, что дал / Владимира».
Но не может не радовать, что бросила все эти попытки и «пошла» по линии поэзии для детей. Я многие ее стихи помню из своего советского детства.
Зайку бросила хозяйка –
Под дождем остался зайка.
Со скамейки слезть не мог,
Весь до ниточки промок.
А ведь хорошо.
Или вот:
Уронили мишку на пол,
Оторвали мишке лапу.
Всё равно его не брошу,
Потому что он хороший.
Теперь Агния Барто не тот стихотворный бычок, она идет точным курсом, нигде не оступается.
Первая слава пришла к ней, когда была издана ее книга миниатюр для самых маленьких. Книга называлась «Игрушки».
«Я люблю свою лошадку,
Причешу ей шерстку гладко».
Книга вышла в 1936 году. И это была несомненная победа – теперь стихи Агнии Барто издаются в стране всегда огромными тиражами.
Но звание первой детской поэтессы, что называется, обязывает. В1930 году Агния Барто подписывает обращение писателей к Горькому, где сказки Чуковского были обвинены в неактуальности и буржуазности.
С Маршаком тоже вышло нехорошо. Зато смешно. По легенде, пришла она однажды в редакцию, где и увидела на столе гранки новых стихов Маршака. Ей бы промолчать, но нет. «Да такие стихи я могу писать хоть каждый день!»
На что, по той же легенде, редактор ей ответил: «Умоляю, пишите их хотя бы через день...».
Но может, всю эту историю придумали зоилы и злопыхатели.
А вообще Агния Львовна прожила трудную жизнь. Уже после войны, 4 мая 1945 года, когда всё страшное, казалось, уже позади, сын Агнии Барто Гарик вернется домой раньше обычного, а так как с обедом запаздывали, а день был солнечный, то решит прокатиться на велосипеде. Ну что может случиться плохого? Солнце, Лаврушинский переулок.
Но вот выезжает грузовик, резко выворачивает из-за угла, и всё. Мальчик падает на асфальт, удар виском о бордюр тротуара, мгновенная смерть.
И опять Гуро:
Говорил испуганный человек:
«Я остался один, — я жалок!»
……………………
Но над крышами таял снег,
Кружилися стаи галок.
……………………
Раз я сидел один в пустой комнате,
шептал мрачно маятник.
Был я стянут мрачными мыслями,
словно удавленник.
Была уродлива комната
чьей-то близкой разлукой,
в разладе вещи, и на софе
книги с пылью и скукой.
Беспощадный свет лампы лысел по стенам,
сторожила сомкнутая дверь.
Сторожил беспощадный завтрашний день:
«Не уйдешь теперь!..»
И я вдруг подумал: если перевернуть,
вверх ножками стулья и диваны,
кувырнуть часы?..
Пришло б начало новой поры,
Открылись бы страны.
Тут же в комнате прятался конец
клубка вещей,
затертый недобрым вчерашним днем
порядком дней.
Тут же рядом в комнате он был!
Я вдруг поверил! – что так.
И бояться не надо ничего,
но искать надо тайный знак.
И я принял на веру; не боясь
глядел теперь
на замкнутый комнаты квадрат…
На мертвую дверь.
……………………
Ветер талое, серое небо рвал,
ветер по городу летал;
уничтожал тупики, стены.
Оставался талый с навозом снег
перемены.
……………………
Трясся на дрожках человек,
не боялся измены.
Но вернемся к Барто. Там, конечно, стоит не только ее подпись, но под постановлениями об исключениях из Союза писателей Пастернака и Солженицына есть и её росчерк.
И Лидию Чуковскую тоже за ее подписью исключают.
Но зато, когда в 1960-е годы в Союзе писателей пройдет встреча с советскими космонавтами, на листочке из блокнота Юрий Гагарин напишет: «Уронили мишку на пол…» – и протянет листочек автору. Когда Гагарина спросят, почему он написал на листочке именно эти стихи, он ответит: «Это первая книга о добре в моей жизни».
Было утром тихо в доме,
Я писала на ладони
Имя мамино.
Не в тетрадке, на листке,
Не на стенке каменной,
Я писала на руке
Имя мамино.
Было утром тихо в доме,
Стало шумно среди дня.
– Что ты спрятала в ладони? –
Стали спрашивать меня.
Я ладонь разжала:
Счастье я держала.
Но рано или поздно и ладонь разожмется, и бычок упадет.
1 апреля 1981 года Агния Барто скончалась в Москве. Дорожка оборвалась, ножки устали.
И если уж я тут свел вместе двух таких разных поэтесс, то закончить я хочу именно стихотворением Гуро. Стихи называются «Моему брату», датированы они 1913 годом. Почему там написано «умер замученный людьми», я сведений найти не смог. Может, это и не в прямом смысле брату? Но стихотворение прекрасное.
Помолись за меня – ты
Тебе открыто небо.
Ты любил маленьких птичек
И умер замученный людьми.
Помолись обо мне тебе позволено
чтоб меня простили.
Ты в своей жизни не виновен в том –
в чем виновна я.
Ты можешь спасти меня.
помолись обо мне
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как рано мне приходится не спать,
оттого, что я печалюсь.
Также я думаю о тех,
кто на свете в чудаках,
кто за это в обиде у людей,
позасунуты в уголках – озябшие без ласки,
плетут неумелую жизнь, будто бредут
длинной дорогой без тепла.
Загляделись в чужие цветники,
где насажены
розовенькие и лиловенькие цветы
для своих, для домашних.
А все же их хоть дорога ведет –
идут, куда глаза глядят,
я – же и этого не смогла.
Я смертной чертой окружена.
И не знаю, кто меня обвел.
Я только слабею и зябну здесь.
Как рано мне приходится не спать,
оттого, что я печалюсь.