Современная литература
Современная литература
Поэзия

Музейные старушки и Гагарин

Дмитрий Воденников

Что объединяет музейных старушек и Юрия Гагарина? Одиночество.
Когда входишь в пустой боковой зал – там сидит музейная старушка. Она одна. Она смотрит на тебя строго: вдруг ты сейчас начнёшь лапать картины? Или приблизишься к бедру нимфы слишком своими очками? Вдруг поцарапаешь мрамор?

Однажды я ходил на выставку Лучо Фонтаны в «Мультимедиа арт музей». Там все картины изрезаны самим художником. «И в эти острые прорехи то отражается от белой стены, на которой висит полотно, свет, то поблёскивает зеркало. А иногда просто видна стена и всё. Это как бы разрывы стихотворной ткани, через которые сквозит иной мир, иной смысл и иная возможность. Как кесарево сечение для освобождения новой жизни или рассечение трахеи, когда дышать обычным образом человек уже не может».

Я уже писал об этом, но сейчас меня больше заботит музейная бабушка.

«– Разрезы на картинах и синяки на теле, – говорил мне мой приятель, который меня туда и пригласил, – это как ваше «я утром просыпался в синяках, но это бог жевал меня впотьмах». Суть прикосновения художника к полотнам, как у вас в стихотворении: бог оставляет зримые и чувствуемые знаки на любимом теле, а художник – на картине».

Мне эта идея моего приятеля очень понравилась. Как выяснилось потом, это называется «спациализм», техника нанесения на холст надрезов, разрывов, отверстий и царапин так, чтобы через них сквозило как бы иное бытие: начало кроличьей норы, выход в окружающее пространство, попытка ухватить энергию движения.

Так вот, про бабушек. На выставке Лучо Фонтаны один посетитель попытался засунуть в одну из прорезей на картине пальцы. Так его руку чуть не откусила предсказанная бдительная смотрительница.
Только в такие моменты музейная старушка перестаёт быть одинокой.
Только тогда она по-настоящему живет.

***

Миром правят
музейные старушки.
Сами не очень хотят,
но больше некому.
По утрам
собираются в тесный кружок,
решают вопросы
войны и мира.
На обороте картин,
увозимых на выставки,
невидимыми чернилами
пишут дипломатические депеши.
Иногда забываются:
вводят войска не туда,
обнуляют курсы валют,
воскрешают убитых героев.
Музейная старушка,
иссечённая метками времени,
покрытая сетью высохших русел,
по виду неповоротлива,
но любой ваш неверный шаг
пробуждает в ней быструю лань
с головой василиска.
Так защищает она
расхожего Рубенса,
как будто сама
позировала ему и всей его мастерской
и помнит горький вкус портового пива.
И чёрную кошку Бастет
так она бережёт,
будто обнявшись
с ней засыпал на рассвете
тот резчик по камню.
В каждой музейной старушке
живёт красавица.
Убедиться в этом довольно просто.
За минуту до закрытия музея
нужно изловчиться
и поцеловать её в губы,
сухие и пыльные,
как монастырский пергамент.
Что тут начинается!
Срабатывает самая громкая сигнализация,
очень противная.
Залы заполняются беготнёй полиции.
Появляются репортеры со вспышками,
санитары с носилками
и целый Министр Культуры
Республики.
А она стоит на паркете,
юная, обнажённая, вся в пене,
и ещё не знает,
на каком языке
ей с нами
заговорить.

(Игорь Караулов)

Так и Юрий Гагарин: тоже не знал, на каком языке с нами говорить. И о чём. Никто не чувствовал так своё одиночество в капсуле ракетный кабины: просто некому было чувствовать – Гагарин был первым. Никто не говорил «поехали», кроме него, никто так не махал рукой.
Взмах руки перед вселенским одиночеством; может, даже перед смертью; или точнее – перед опытом, который непредставим. Опыт настолько огромен, что им невозможно ни с кем поделиться.

***

Кафе. А на стене висит картина:
дома, залитые солнцем,
рябь канала, гондолы.
Наверное, это Венеция.
Но я никогда не побываю в Венеции.
Не побываю в Гданьске
или в Минске.
Я не доеду даже до Зеленограда.
Потому что завяз здесь.
Я не смогу выйти из этого кафе:
встану со стула, надену куртку,
открою дверь...
и всё равно останусь сидеть за столиком –
на многие дни, на годы,
до скончания времён.
Не будет уже ни этого столика, ни этого кафе,
ни картины на стене,
ни этого города, ни этой страны,
но я – буду – здесь
безмолвным призраком.
А безмолвные
и призрачные официантки
будут приносить мне кофе
и круассаны –
даже не догадываясь,
что мертвы уже чёрт знает сколько лет:
ведь приносить мне кофе
и круассаны с шоколадом –
их работа.
Я же буду способен
лишь продолжать ждать Тебя.
Я буду знать, что Ты не придёшь
(я уже это знаю),
но даже и виду не подам:
глотая холодный эспрессо
из призрачной чашки,
продолжу разглядывать призрачную картину,
где изображена Венеция:
дома, залитые солнцем,
зеркальный канал и гондолы.
Вряд ли к тому моменту
у меня останутся мысли,
ну, разве только одна:
я бы мог побывать там, в Венеции,
только вместе с Тобою.
Да и вообще,
не станет уже ни Венеции, ни домов, ни гондол.
Но Ты – останешься.
Потому что я
Тоже останусь –
ждать Тебя.

(Павел Щербаков)

«Гагарин, Гагарин, я вас любила». Так поётся в одной старой популярной песенке. Недавно был его, гагаринский, праздник (гагара, птица, крылья, полёт), многие вспомнили эту песенку, многие вспоминали что-то из слухов, легенд.

... Говорят, что однажды Юрию Гагарину на приёме у английской королевы подали чай с лимоном. По русской традиции, он выпил чай, потом достал ложечкой лимон и съел его.
Все сопровождающие его с советской стороны были фраппированы.
Этот поступок никак не вписывался в протокол. Но королева невозмутимо достала свой лимон и тоже съела. Весь двор сделал то же самое. (Это же английская королева, а не музейная старушка: она тоже умеет нарушать правила.)

«Говорят, что этот инцидент стал прецедентом: теперь при английском королевском дворе можно съесть лимон, вынув его из чая. На самом деле чай уже был напоследок, а началось всё с обеда, где Гагарин растерялся при обилии приборов и взял не ту ложку и стал есть. Двор был в шоке, но королева взяла тот же прибор и сказала: “сегодня едим по-гагарински!”»

Так мы ищем своего героя, своего человека.

МОЙ ЧЕЛОВЕК

Пойду в дымную рюмочную,
потолкаюсь, поищу его,
моего человека.
– Простите, вы не видели? У него ещё судьба –
с большими такими диоптриями, толстыми,
и кажется, что вся душа из глаз наружу,
а на самом деле – вся внутри.
– Дужки перемотаны изолентой?
– Да: ему эпоха
наступила, раздавила,
говорит, не нарочно. Одно стекло треснуто.
– Да вон он, в углу!
Точно: он всегда здесь.
Улыбка его гагаринна,
водка в стакане – олешинна.
Пробираюсь к нему: рядом с ним
всегда свободно.

(Сергей Круглов)

Конечно, свободно. Все же боятся сесть рядом с человеком в кафе, который ведёт себя так, будто нет никакого уже кафе вокруг, что это всё – призрак: и официантки призрак, и ты, только вошедший сюда, призрак, и даже дом, в котором расположилось кафе, тоже дом-призрак.

Может, этот человек переходил в свое время на выставки авангардного искусства? Может, это сам Гагарин, который вернулся к нам для второй жизни? Может, новый Гагарин хочет сунуть пальцы в прореху инобытия? Может, ему не достает музейной старушки, которая вразумит его?

Но старушки вернутся.
Старушки всегда возвращаются.

* * *

Старух было много, стариков было мало:
то, что гнуло старух, стариков ломало.
Старики умирали, хватаясь за сердце,
а старухи, рванув гардеробные дверцы,
доставали костюм выходной, суконный,
покупали гроб дорогой, дубовый
и глядели в последний, как лежит законный,
прижимая лацкан рукой пудовой.
Постепенно образовались квартиры,
а потом из них слепились кварталы,
где одни старухи молитвы твердили,
боялись воров, о смерти болтали.
Они болтали о смерти, словно
она с ними чай пила ежедневно,
такая же тощая, как Анна Петровна,
такая же грустная, как Марья Андревна.
Вставали рано, словно матросы,
и долго, тёмные, словно индусы,
чесали гребнем редкие косы,
катали в пальцах старые бусы.
Ложились рано, словно солдаты,
а спать не спали долго-долго,
катая в мыслях какие-то даты,
какие-то вехи любви и долга.
И вся их длинная,
вся горевая,
вся их радостная,
вся трудовая -
вставала в звонах ночного трамвая,
на миг
бессонницы не прерывая.

(Борис Слуцкий)

...А над всем этим летает Гагарин.

Мы живём в странном мире: он только кажется привычным – на самом деле он переливается и мерцает.

***

Он обернулся простой такой
И белозубый, незнакомый,
Пригладил волосы рукой,
Пока ещё не сведен оскомой
Добрый-добрый рот его,
Нежной-нежной щетиной рыжей
Касался, пусть бы был никто,
Прощай, прощай, родной, бесстыжий.
Жизнь била, била, да.
Жизнь крыла спалила
Гагарин, я Вас любила.
Гагарин, я Вас любила.
Гагарин, я Вас любила.
Гагарин, я Вас любила.

(Максим Кучеренко, группа «Ундервуд»)

Юрий Алексеевич, мы вас любим. Ешьте свой лимон из чашки, берите не ту ложку – вы сделали невозможное: вы нарушили правила, и теперь мы едим, пьëм по-гагарински и тоже хотим жить и исчезать по-птичьи.