Дмитрий Воденников
Недавно всплыло из воспоминаний в «Живом журнале», давно уже не живом:
Табуреткин:
– Всё-таки, Маркес не мой писатель.
Маркес:
– Всё-таки, Табуреткин не мой читатель.
Хорошо человек написал. Иногда мне кажется, я и есть этот Табуреткин. То есть не в смысле, что все не мои писатели, а что я – читатель ничей. Никто меня читателем не признаёт. Обидно.
Например, когда я читал дневники Толстого, я всегда был на стороне Софьи Андреевны. Принято считать, что она была женщина мелкая, мелочная, но я почему-то всегда сочувствовал только ей. Не зайцу, которого Лев Николаевич кушал, не детишкам, которых он в школе своей учил, а ей.
Кто-то однажды написал: «трудно жить ежесекундно и десятилетиями под таким беспощадным микроскопом, видящим на милю под землю». Ну не знаю как насчёт микроскопа, но жить с любым что-то сочиняющим, согласитесь, трудновато.
Выбирая между сочувствием к пишущему (поющему, танцующему и рисующему) и сочувствием к человеку, который имел несчастье любить этого пишущего и танцующего, надо, по-моему, выбирать сочувствие именно к последнему. Пишущий и танцующий получит в конце танца или письма свой ослепительный выброс, а безголосый, просто любящий его, со всем своим невеликим ангинным горлом, мучается и платит вдвойне. И всегда платит большую цену, чем тот, кто поёт и танцует.
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Он стучал в мои ворота
Рукой по железу
Потом замёрзшей рукой по железу
Потом окровавленной черной рукой по железу,
Пока я не услышал
И не вышел к нему,
С ключами в левой и стволом в правой.
Он кричал почти шепотом:
«Бог послал» Бог управил!»
То есть и пароль, и отзыв разом.
(Юрий Смирнов. Это фрагмент большого стихотворения. На днях только вышла его книга «Астра», купите её, она того стоит.)
«Юрий Смирнов – визионер», – так написал про него поэт Михаил Квадратов.
«Бывает, человек такого склада: что-то увидит и окаменеет. Смирнов же умеет передать увиденное. При этом не особенно щадит читателя. (...) Ведь любое настоящее стихотворение легко заползает пульсирующим переливающимся жуком в голову или сердце и застревает там надолго. Чтобы направить его в цель, нужно просто найти турбо-кнопку под серебряным надкрыльем. И на лету на неё нажать».
Как вы заметили, текст Смирнова написан свободным стихом. Недавно увидел у своей приятельницы в Фейсбуке текст Давида Самойлова, который мне раньше не попадался.
СВОБОДНЫЙ СТИХ
В третьем тысячелетье
Автор повести
О позднем Предхиросимье
Позволит себе для спрессовки сюжета
Небольшие сдвиги во времени –
Лет на сто или на двести.
В его повести
Пушкин
Поедет во дворец
В серебристом автомобиле
С крепостным шофёром Савельичем.
За креслом Петра Великого
Будет стоять седой арап Ганнибал –
Негатив постаревшего Пушкина.
Царь в лиловом кафтане
С брызнувшим из рукава
Голландским кружевом
Примет поэта, чтобы дать направление
Образу бунтовщика Пугачёва.
Он предложит Пушкину виски с содовой,
И тот не откажется,
Несмотря на покашливание
Старого эфиопа.
– Что же ты, мин херц? –
Скажет царь,
Пяля рыжий зрачок
И подёргивая левой щекой.
– Вот моё последнее творение,
Государь. –
И Пушкин протянет Петру
Стихи, начинающиеся словами
«На берегу пустынных волн…».
Скажет царь,
Пробежав начало:
– Пишешь недурно,
Ведёшь себя дурно.
И, снова прицелив в поэта рыжий зрачок,
Добавит: – Ужо тебе!..
Он отпустит Пушкина жестом,
И тот, курчавясь, выскочит из кабинета
И легко пролетит
По паркетам смежного зала,
Чуть кивнувши Дантесу,
Дежурному офицеру.
– Шаркуны, ваше величество, –
Гортанно произнесёт эфиоп
Вслед белокурому внуку
И вдруг улыбнётся,
Показывая крепкие зубы
Цвета слоновой кости.
Читатели третьего тысячелетия
Откроют повесть
С тем же отрешённым вниманием,
С каким мы
Рассматриваем евангельские сюжеты
Мастеров Возрождения,
Где за плечами гладковолосых мадонн
В итальянских окнах
Открываются тосканские рощи,
А святой Иосиф
Придерживает стареющей рукой
Вечереющие складки флорентинского
плаща.
1973
(Давид Самойлов)
Где-то я прочитал, что Самойлов относился к свободному стиху настороженно: даже писал на Владимира Бурича, одного из последовательных верлибристов, эпиграммы. Но сам его, верлибр, как мы видим, пользовал. Таких текстов с названием «Свободный стих» у Самойлова несколько – то есть речь тут, получается, можно вести о рассыпанном цикле.
Даже в вышеприведенном тексте видно, что верлибр высмеивается (ну может быть, громкое слово) даже тематически: в нем нетрудно (якобы) врать – смешать, например, те же эпохи. То есть по отношению к верлибру Самойлов был немного Табуреткиным.
А вот сам Бурич:
***
Я заглянул к себе ночью в окно
И увидел
что меня там нет
И понял
что меня может не быть
(Владимир Бурич)
Интересно, как бы это звучало, если бы было зарифмовано? Могло ли бы оно «выстрелить»?
Как написал Бурич в давнишней статье: «...смысл стихотворения в громадной степени зависит от рифмопорождающих способностей пишущего, то есть рифма выступает в качестве стимулятора и регулятора ассоциативного мышления (так называемое рифменное мышление). Оттого-то и любят конвенциональные поэты называть процесс своего творчества “колдовством”, “шаманством”, “волшебством”, “наитием” и т.п. Оттого-то и возможна абстрактная заготовка рифм, как семян, из которых в будущем прорастёт содержание».
Впрочем, что мы можем знать о будущем? У Кортасара есть стихотворение с таким названием (мне там в конце текста не хватает какой-то одной строки – однажды я уже писал об этом). Но может, он тут говорит вообще не о женщине, а о рифме?
БУДУЩЕЕ
Да, я знаю: тебя не будет.
Тебя не будет ни на улице, ни в ночном
электрическом шорохе
фонарей, ни в выраженьи лица,
когда читаешь меню, ни в улыбке,
смягчающей вагонную тесноту подземки,
ни в книгах, данных тобой, ни в «до завтра».
Тебя не будет ни в моих сновиденьях,
ни в моих – непривычных тебе – испанских словах,
ни в номере телефона,
и в цвете перчаток – тебя не будет.
Любимая, я буду сердиться – не из-за тебя,
буду покупать конфеты – но не для тебя,
буду ждать на углу – но не ты придёшь,
буду произносить слова, какие только придут на ум,
буду съедать то, что принесёт официант,
и буду видеть сны, какие будут мне сниться,
но я знаю: тебя не будет –
ни здесь, во мне, в камере-одиночке, где я ещё
удерживаю тебя,
ни там, в мотке мостов и улиц.
Тебя не будет – нигде, нисколько, ты не станешь
даже воспоминаньем,
я буду думать о тебе –
но думать о тебе: лишь тщетно пытаться
вспомнить тебя.
(Хулио Кортасар)
К слову сказать, давно заметил: иногда можно заменить (про себя) в тексте мужчин женщину на поэзию, и текст «садится» в эту тему как влитой. Такое ощущение, что это не разборки с женщиной, не тоска по ней, не ожидание её – а всё это только о тексте, о звуке, о стихотворении, о музыкальной теме.
И вот пишущий дождался и вроде всё хорошо, но потом опять уходит Лев Николаевич в свой работный писательский дом, а Софья Андреевна плачет; и опять ищет Кортасар с конфетами свой текст, а когда написал, то ищет новый (вот негодяй, подожди, нам же так было хорошо с тобой!). Да и Сергей Жадан, правда, вооруженный рифмовкой, от всей этой тёплой компании не отстает.
***
Будто и не знал её.
В ночи
снег летит – убийственно, как пули.
И стоят деревья в карауле,
всматриваясь в лица, как сычи.
Будто вылетая из краёв,
где дыханье сдавливает холод,
входит в темноте в пустынный город,
брошенный под вечер без боёв.
И она прошепчет:
«Не гляди».
И забудешь тут же о запрете.
И раскроешь веки на рассвете
и увидишь…
Будто впереди
всё ещё впервые – вязь следов,
школьной переменки тёплый гомон.
Будто всё случится по-другому.
Будто и не видел тех снегов.
Будто ночи острые ножи
не держал, зажав в своих ладонях.
Снег под утро ляжет на кордонах.
Снег очертит край и рубежи.
И не знаешь, сказка или быль —
этот снег, то ранящий, то нежный.
Будто и не знал её он прежде,
не держал,
не видел,
не любил.
(Сергей Жадан, пер. Аркадий Шпильский)
Правда, есть ощущение, что это про поэзию, про писание, про небесный стишок?
Так уж устроено наше логоцентрическое сознание: нам всегда всё легко заменить на язык, на слово, променяв все любови, все наши долги и обязанности на бессмысленный мимолетный звук.
ЗВЕРЬ
Мы все кормим зверя.
Мелкого, крупного, сильного, слабого,
честного, лживого, доброго, злого,
ненасытного.
Каждый (в результате) своего.
А кто-то – и не одного.
Определись – какой тебе по душе, и он ответит тебе
взаимностью:
съест тебя медленно и с наслаждением.
Ты наконец-то почувствуешь настоящую боль:
дикую, как земляника,
яркую, как гиацинт,
сладкую, словно случайная гибель.
Ты будешь благодарить его весь оставшийся август,
и он непременно попросит ещё.
(Игорь Ильин)
Потому что ничто так не завораживает нас в нас самих, как этот отдельно существующий голос. И неважно, перекликается он двойчатками рифм или идёт одним гулом, путём, лесом. Главное, что он есть. Возникает, когда хочет, и уходит в никуда. А все думают, что поэты пишут про женщину или мужчину. Нет. Они пишут о ком-то третьем.
2021-08-21 10:00
Поэзия