Дмитрий Воденников
Придумать начало, говорю я себе, придумать начало. Начало – самое главное. В вавилонском космогоническом мифе Энума Элиш в начале врёмен праотец и прародительница просто смешали свои пресные и соленые воды. И мир возник.
Это с ума сойти – в мире ничего не было, только отдельно существующая пресная вода и соленая. И непонятно где существующие праотец и прародительница. Чем они занимались? Где помещались? И где там мешались воды?
Иногда возникает нехорошее, холодящее подозрение, что древние люди владели каким-то реально сакральным знанием. Сравните сами – вот научный подход: «Большой взрыв – это сингулярность, когда вся материя и энергия сжаты в одну точку». То есть тоже нет ни неба, ни земли. Но вдруг откуда-то берётся «соленая» вода и «пресная» – и всё вдруг раздувается до огромных размеров.
Самое страшное для нас в научном подходе – это не умещающееся в наших бедных умах утверждение: «что было до сингулярности – неизвестно, потому что это состояние невозможно описать ни с точки зрения физики, ни с точки зрения математики».
То есть как это невозможно? Кто разрешил? И что, получается, там, за этой точкой, есть какое-то ещё другое пространство, какая-то другая реальность? Другая Вселенная? От этого на самом деле можно сойти с ума.
Чтобы не сойти с ума человек встаёт и идёт заниматься своими маленькими обезьяньими делами. Например, направляется в музей. Только чтоб не вглядываться в эту точку, не заглядывать за сингулярность.
ПЕРЕХОД
Ничего не хочет происходить,
Человек живет, чтоб поесть, родить,
Раздавить врага, умереть, уснуть,
Ему некого обмануть.
Но читает, курит, идет в музей,
Моет руки, в гости ведёт друзей,
Покупает бритву, крем обувной,
И кого-то зовёт неземной.
Дальше-ближе, а ближе уже нельзя
Семеня, балансируя и скользя,
Он спешит с головой нырнуть в переход
Новый год. И не первый год.
Каждый день он трудится, каждый день
Он за что-то платит, встречает людей,
Выключает свет, и включает свет,
И опять выключает свет.
Главный день в его жизни придёт тогда,
Когда он поймет, что ему всегда
Верилось, что главный день впереди,
И поймёт, что он позади.
В переходах дарят и продают
Бесполезные вещи, чтоб был уют.
Человек ступает на голый лёд.
Будет долгим его полёт.
(Анна Русс)
Но даже в музее нет бедному человеку покоя. Например, он идёт на нашумевшую выставку Фалька. И вместо того, чтобы культурно обогащаться, ужасается.
Все картины выставлены в хронологическом порядке – по вехам. Вот так художник начинал, так развивался, к этому пришёл. И посетитель идёт мимо картин, и у него сжимается сердце. «Ну зачем? Зачем?»
Зачем такой прекрасный – ты стал в конце жизни таким предсказуемым. Сперва, в начале двадцатого века, Фальк – «ниспровергатель традиций», потом – вполне себе хранитель их и проводник.
Человек, куда меня больше в живописи понимающий, пишет: «В театре это невозможно увидеть за один вечер. Даже в литературе и в кино невозможно: в кино нужно хотя бы несколько вечеров. А у художников это происходит со скоростью твоего шага. И если на такую выставку тратится в среднем полтора часа, где-то на сороковой минуте стон вырвется из груди неизбежно».
Это как смотреть семейный фотографический альбом или, так как теперь никто не держит альбомы, свои собственные фотографии в интернет-блоге.
Вот я был ребенком, вот я юный, вот я красивый тридцатилетний, вот я ничего в сорок, о боже, как я ужасно выгляжу в пятьдесят.
Запомните: «никогда не ходите на монографические выставки, никогда-никогда». Никогда не смотрите свои старые фотоальбомы, не листайте сшитую поднадземной иглой ленту Фейсбука, не прокручивайте её к истокам, до момента как вы пришли сюда десять лет назад и зачем-то выложили свою тридцатилетнюю первую фотографию. Когда посеяли первые зёрна, урожай с которых не готовы теперь собрать.
***
Где семена петровичи
В землю, гудящую от войны
Легли, поражённые:
Так, что ли?
И слезами слёз промолвленные
Всходы нежности полевой
Шьёт машинка невидимая
Нитью лёгкости
Поднадземной иглой
Легче лёгкого приготовлено
Одеяло и нам
Ибо всходы мы наши, и нам
В тело вложено вопрошение
Что там реет вверху: воскресение
Или шорох и писк по углам?
(Андрей Гришаев)
Это мы, мы шуршим и пищим по нашим углам. Нас можно понять: мы просто устроили сами себе монографическую выставку.
Нет уж.
Фото, свои, чужие, и вещи, свои, чужие – надо выбрасывать. О вещи, вещи. Как же вы душите нас.
Недавно рассказал, как вычистил полочку под икеевским компьютерным столом.
«Это раньше письменные столы были тяжелые, темные: многоуважаемый стол. Теперь струмкие, белые. Всё полетело к черту: флешки, блокноты, какие-то бумаги, провода (к чему вы провода? к какому гаджету? зачем я вас так старательно собирал?). Ещё и ящичек, даже назвать ящиком этот маленький выдвижной отсек язык не поворачивается, вычистил: оставил только две чужие фотографии. Им там не место, но они там лежали – вот пусть и лежат. “У вас какая-то мания всё выбрасывать”, – сказала мне моя подруга. Так и есть. Быстротечный май, мужающая зелень, вечная радость обновления и ухода».
В комментарии ко мне пришли прекрасные люди и рассказал, как всегда, интересное.
«У моей бабушки была родная сестра баб Варя. Баб Варя не выбрасывала ничего и никогда. Дом был на двоих – на мою бабушку и баб Варю. У моей бабушки была потрясающая чистота, пахло свежей выпечкой. У баб Вари были баррикады до неба из каких-то мешочков, журналов, ещё дореволюционных, газет, статуэток, тряпок, пучков высохшей мяты и чабреца. Пробраться к кровати баб Вари можно было только по узкому «коридору» меж этих баррикад. Мы с сестрой со страхом и любопытством заходили в эту половину, если нам разрешали. Когда баб Варя умерла, то её единственный внук из всех её вещей, накопленных за жизнь, соорудил огромную кучу и сжёг. Костер горел больше суток. Я была так потрясена этим, что решила, что после меня ничего не должно остаться. Не хочу, чтоб за мной всё сожгли. Поэтому, всё время избавляюсь от всего, без чего могу обойтись. И всё равно вещи размножаются почкованием».
Вот оно – золотое мудрое слово. От вещей надо избавляться. От всего старого надо уходить. Ничего не надо жалеть. Потому что потом, избавившись от всего накопившегося, ты чувствуешь радость: как будто стал заново жить. (Как будто начать заново жить – это возможно.)
Мне говорят: «Давно поняла, что надо выбрасывать не старые вещи, а новые, к которым ещё не привык и к которым нет жалости». Я говорю: «Все вещи надо выбрасывать. Кроме драгоценностей и писем».
Был такой поэт, прозаик и художник Александр Морев. Родился в 1934, погиб в 1979. У него есть стихотворение.
***
Когда поезд останавливается на минуту,
Останавливается на полустанке, заросшем цветами,
Вам кажется полустанок тем уголком земли,
Где вы остались бы навсегда.
Но жизнь вы проводите в городе,
В душном городе,
В каменном городе,
Где много бань, больных и аптек,
Где много библиотек.
И много женщин
С ногами, красивыми, как на витринах,
И жизнь для вас – за стеной
Играющий сосед – скрипач,
Квартирный коридор, где воду спускает жена скрипача,
Жизнь –это десять минут до работы,
И на плечах непромокаемый плащ.
Жизнь – это ящик для свежих газет
И ящик для мятых газет,
Это робкое «да», потонувшее в категорическом н е т!
Это дрова, а не лес, это сено – но не трава,
Это окно, за которым кто-то платит за свет.
Это утра и вечера, холодные, как закуски,
Но главное – это ноги женщин,
Красивые, как на витринах.
Но когда вас гонят, чтоб убивать подобных себе и бесподобных,
Вы, равнодушные, в серых клубах дыма,
Вы видите дорогу, серую, как шинели,
Вы видите шинели, серые, как панель в пыли,
И вы стреляете в шинели, как в мишени.
Вы ещё помните, что где-то есть вино,
Чистое белье, радость и жалость,
И вы идёте чужими дорогами,
Любя вино, улыбки, тепло и жалость,
Любя хлеб, синее небо и женщин,
Да, главное, женщин с красивыми ногами, как на витринах.
(Александр Морев)
Давайте любить свежий воздух в нашей жизни и в наших, продутых майским ветром, домах. Давайте любить избавление дома от старых вещей. И нас самих от себя прежних. Потому что рано или поздно женщины с красивыми ногами уйдут. И мужчины с красивыми ногами уйдут.
А старик умрет.
Пишет мне под тем же постом одна читательница: «А ещё была потрясающая история. У нас в коммуналке на Остоженке жил сосед из рода Плюшкиных. И однажды, когда он уже пару дней не выходил из комнаты и мы заподозрили неладное, обнаружилось, что дед умер прямо за своим письменным столом. В его комнате, заваленной под самый потолок, не было кровати! А ещё, кажется, я только в тот день узнала его имя и отчество, потому что для всех он был просто сосед по фамилии Агафонов. Есть в этом что-то набоковское».
Как же это ужасно, когда не знают твоего имени-отчества. Когда ты набоковский Плюшкин. Тебя даже у Гоголя отняли. Как ужасно, когда ты из бабочки превратился снова в гусеницу. Всё же должно быть наоборот.
ГУСЕНИЦЫ И БАБОЧКИ
А больно ли гусеницам,
когда они становятся бабочками?
Спросил меня мальчик лет шести.
Это же такая трансформация.
Они становятся совсем другими.
Интересно, больно ли им?
А детям больно,
когда они становятся взрослыми?
Это же такая трансформация.
Они становятся совсем другими.
Интересно, больно ли им?
А жизнь выписывает болеутоляющее:
кому время,
кому антидепрессанты,
кому другую боль.
Но и дети, и взрослые
любят смотреть
на легкокрылых бабочек,
не задумываясь,
что когда-то
они были
гусеницами.
И совершенно неважно
было ли им
больно.
(Елена Попова-Люк)
Не знаю, было ли им больно, но выбросить прежнюю шкурку гусеницы надо. Сбрасывайте кокон, вылетайте оттуда невозможными легкими небесными бабочками. Потому что обратного пути нет. Устройте себе маленький Большой взрыв. Выкиньте все старые вещи. Оставьте только письма и драгоценности.
***
как можно сказать, что справедливости нет
а как же смерть
она приходит ко всем, как солнце или счёт за квартплату
избавление от бедности, боли, старости и одиночества –
столько много даров каждому без исключения
можно ли попросить у неё об одном
за то, что воспевала её пуще жизни –
запомнить любимую как вросшую блесну в гортани
чтобы железные слюни сглатывать бестелесно
пока не покажутся звёзды в солёном море
и не заблестит рыболовецкая леска
(Мария Лобанова)
«Я хочу любви», «я хочу умереть» – бормочу я про себя, когда хожу по комнате, и даже не замечаю, что я бормочу противоположные мысли.