Дмитрий Воденников
Недавно написал в одной из социальных сетей, что в детстве Бога не было. Это неудивительно – вокруг лежал Советский Союз, по телевизору говорил Брежнев, хлеборобы выполняли пятилетний план и часто досрочно.
Была дача, написал я, был лес, какие-то страшные силы в этом лесу, черная рука под кроватью, ландыши на палых иглах, сирень в конце лесной аллеи, даже собачий скелет и череп, прикрученные цепью в ельнике по пути на озеро, но Бога – не было.
Он появился позже, когда его пришлось придумать. И вот «этот Бог переливался, а иногда мерцал, то исчезая, то проявляясь во вполне тривиальных формах. Чтобы потом стать – чистым сиянием».
И тут ко мне пришли люди в комментарии и рассказали удивительное.
«У меня первый раз возникло чувство Бога как именно благодати, как бы радости, но гораздо тоньше, в Грузии, в монастыре», – написала поэт Алла Боссарт. «Я вошла через низенькие воротца, наклонив голову – такие они были низкие, на поляну, покрытую удивительно нежной травой. На развилке грецкого ореха сидел молодой монах с черными босыми пятками и собирал в корзинку на веревке, перекинутой через шею, зеленые орехи (они на них настаивают свою монастырскую водку). И в этот миг незнакомое чувство вспухло где-то внутри, и стало надуваться, надуваться, и, если бы не лопнуло – я бы, наверное, улетела. А когда лопнуло – мир стал другим. Любовь была во всем – в этом монахе, в орехе о двух стволах, в траве, в метровой толщины темно-коричневых стенах, даже в черных пятках бородатого юноши, сидевшего на дереве. Это было лет сорок назад, но помню я все так остро, словно вчера или даже сегодня утром».
...Вот центр. Точка невозврата.
Уже заметна седина
(белила, мастихин). До дна
просвечивает речка. Краток
июльский рОман на турбазе
(мужик ни с чем несообразен,
она – бедро, кудряшки, лепет).
И изгибает шею лебедь.
В полях пестро от разнотравья,
дорожка вьется по холмам,
ползет жучок, и сквозь карман
большого ангела в оправе
на землю падают цветы
невероятной красоты,
плоды, колосья и овечки
и маленькие человечки...
(Алла Боссарт)
А другая читательница написала: «Моя бабушка научила меня одной молитве. Дорожной. Всегда ее читаю, когда еду куда-то или тем более лечу. И мне в детстве очень хотелось поговорить с Гитлером, объяснить ему, что все, что он делал – это плохо. И я никак не могла понять, зачем была эта война, почему взрослые не могли додуматься просто поговорить с ним. Ведь это же так очевидно».
То есть Бог был, был, принимал странные детские формы, нашептывал тебе в маленькое ухо, что надо уговорить Гитлера (хотя тот давно уже умер, но детское сознание умеет строить машину времени) не быть такой мразью. Убеждал, что всё поправимо, все живы и будут жить вечно.
НАД ДОМАМИ
Над домами, домами, домами
голубые висят облака –
вот они и останутся с нами
на века, на века, на века.
Только пар, только белое в синем
над громадами каменных плит…
никогда никуда мы не сгинем,
Мы прочней и нежней, чем гранит.
Пусть разрушатся наши скорлупы,
геометрия жизни земной, –
оглянись, поцелуй меня в губы,
дай мне руку, останься со мной.
А когда мы друг друга покинем,
ты на крыльях своих унеси
только пар, только белое в синем,
голубое и белое в си…
Это стихотворение Бориса Рыжего, синее обрывается, но мы-то в детстве знаем, что ничего в этой жизни не обрывается навсегда: есть лето, будет другое, потом третье, и белое в синем – это не облако, а письмо всё того же, так и не повзрослевшего Бога. Чего он нам там пишет?
«А мне, помню, приснился сон, подростком что ли я была», – рассказывает еще одна читательница того поста. «До этого я как-то и не задумывалась особенно о боге... Снится мне, будто я у колокольни затопленной, кажется это в Калязине, ныряю в воду. И оказывается, что на дне есть вход в колокольню, и нет в ней воды, а там воздух, и можно спокойно там находиться. И что живет там Иисус! Я увидела его и просто впала в шок... Говорю: “Ну как же так, почему ж ты нас там на земле одних оставил?!” А он отвечает: “А потому что плохо живете, о всякой ерунде думаете, а бог вам и не нужен. Вот когда прозреете, вспомните обо мне, тогда я к вам вернусь”. И так меня стало распирать от этого всего – от любви, от надежды – что проснулась вся в слезах-слезах и с очень светлым чувством».
Девочки такие девочки, им бы только поплакать.
Впрочем, мальчики от них тоже не отстают. Даже если ничего не говорят в тексте про чью-то огромную зеленую ладонь, на которой мы все отдохнем после смерти (и ты, и ты, дядя Ваня), у них просто Бог иногда передает свое право, свои функции нам, грешным. То ли от жалости, то ли для проверки.
***
В калошах на босу ногу,
В засаленном картузе
Отец торопился к Богу
На встречу былых друзей.
И чтобы найти дорожку
В неведомых небесах, –
С собой прихватил он кошку,
Окликнул в дороге пса...
А кошка была худою,
Едва волочился пёс,
И грязною бородою
Отец утирал свой нос.
Робел он, робел немало,
И слёзы тайком лились, –
Напутственными громами
Его провожала высь...
Процессия никудышных
Застыла у божьих врат...
И глянул тогда Всевышний,
И вещий потупил взгляд.
– Михоэл, – сказал он тихо, –
Ко мне ты пришёл не зря...
Ты столько изведал лиха,
Что светишься, как заря.
Ты столько изведал бедствий,
Тщедушный мой богатырь...
Позволь же и мне согреться
В лучах твоей доброты.
Позволь же и мне с сумою
Брести за тобой, как слепцу,
А ты называйся Мною –
Величье тебе к лицу...
(Вениамин Блаженный)
«Я два раза в жизни испытала чувство, что Он есть. Первый раз, это мне не было ещё тридцати, при позднем Горбачеве, мы с компанией отмечали Пасху (нам всё равно было, что отмечать), подвыпили и решили пойти в церковь. Была жуткая весна, шел снег с дождем, идти было далеко. Мы пришли, когда людей было немного, мы толкались, веселились. Потом пел хор. И вдруг мне стало так невыносимо прекрасно, что-то произошло. Я боялась спугнуть это ощущение. И видела, что и вся компания наша притихла и какие-то всё стали другие. Когда мы шли назад, то молчали почти всю дорогу. А когда опять зашли в дом, кто-то из нас сказал: “Надо ходить в церковь”. Все согласились. Я потом много раз была, но ни разу это ощущение не повторилось. А потом, уже в девяностые, мою семью с детьми выгоняли на улицу (нам негде было жить). И мне кто-то сказал, что надо пойти к баптистам, в их церковь, поговорить с пресвитером, типа он знает, кто возьмёт на квартиру. Тогда было очень трудно снять квартиру – не так, как сейчас. И я пошла туда. И высидела всю службу, и вдруг опять испытала то же самое ощущение, что и десять лет до этого в православной церкви. Мне потом объяснили, что это называется “дух Божий посетил”», – это еще один комментарий под тем постом.
Господи, Боже ты мой, благодарим Тебя за пищу и питие, которыми Ты насытил нас. Не лиши нас и участия в жизни вечной. Хотя что это мы всё о пище да о пище?
«Дома у нас про бога не поминал никто, кроме верующей нянечки Соломониды Фёдоровны». (Еще одна женщина пишет.) «Её бог был весёлый и с бородой, жил на облаке и всё видел, всему радовался. А Иисус был в церкви, тоже весёлой, судя по рассказам няни».
«...И вот однажды она меня взяла «в церкву». Ближайшая церковь была на старинном кладбище, к ней вела широкая дорога, а со всех сторон памятники и кресты. Мне лет пять, на кладбище впервые, народу никого; видимо, осень: деревья, старые, огромные, стоят голые, слышно только крик ворон. Я так струсила, что хотела сбежать, но отпустить теплую руку Соломониды Фёдоровны я не решалась. В церкви так испугалась свечей и незнакомого запаха, что ничего толком не разглядела, кроме красочного распятия. С тех пор долго считала, что бог так и живёт на облаке, живой и радостный, а Иисус на кладбище, с кровью на ступнях так и страдает, а вокруг страшные могилы за почему-то весёлыми голубыми оградами. И потом долго-долго не могла осмыслить триединство бога, да и в смерть не верила. Умирали чужие люди, а мы никто и никогда не умрём».
УРОКИ АББАТИСЫ
Мне Аббатиса задала урок –
Ей карту Рая сделать поточнее.
Я ей сказала – я не Сведенборг.
Она мне: будь смиренней и смирнее.
Всю ночь напрасно мучилась и сникла,
Пока не прилетел мой Ангел-Волк,
Он взял карандаши, бумагу, циркуль
И вспомнил на бумаге всё, что мог.
Но Аббатиса мне сказала: «Спрячь.
Или сожги. Ведь я тебя просила,
Тебе бы только ангела запрячь,
А где ж твои и зрение и сила?»
Мне Аббатиса задала урок –
Чтоб я неделю не пила, не ела,
Чтоб на себя я изнутри смотрела
Как на распятую – на раны рук и ног.
Неделю так я истово трудилась –
А было лето, ухала гроза, –
Как на ступнях вдруг язвами открылись
И на ладонях синие глаза.
Я к Аббатисе кинулась – смотрите!
Стигматы! В голубой крови!
Она в ответ: ступай назад в обитель,
И нет в тебе ни боли, ни любви.
Мне Аббатиса задала урок –
Чтоб я умом в Ерусалим летела
На вечерю прощанья и любви, –
И я помчалась, бросив на пол тело.
«Что видела ты?» – «Видела я вечер.
Все с рынка шли. В дому горели свечи.
Мужей двенадцать, кубок и ножи,
Вино, на стол пролитое. В нём – муху.
Она болтала лапками, но жизнь
В ней, пьяной, меркла...»
– «Ну а Спасителя?» –
«Его я не видала.
Нет, врать не буду. Стоило
Глаза поднять – их будто солнцем выжигало,
Шар золотой калил. Как ни старалась –
Его не видела, почти слепой осталась».
Она мне улыбнулась – «Глазкам больно?»
И в первый раз осталась мной довольна.
(Елена Шварц)
Скоро уже всё кончится, подождите. Сколько тексту ни виться, конец уже виден. Вот ещё, последнее, свидетельство и наша верёвочка прервётся.
«Моя бабушка Анна, когда мы летом укладывались спать на повети, где пахло сеном, научила молитве: “Пресвятая Троице, помилуй нас”, она короткая, строчки три. Бабушка сказала тогда: “Ты сиротка, и некому тебя защитить. Одна надежда на Бога, вот читай всегда эту молитву”. И я её с тех пяти лет или, может, и того меньших, повторяла про себя всю жизнь утром, проснувшись, и перед тем, как уснуть. Никому не говорила, это было нельзя. Но жила вот с этими словами спрятанными. И была некрещёной при этом. Бабушка очень хотела куда-то свозить и покрестить. И имя при этом дать – Татьяна».
«...Но ехать надо было далеко. И крещение у меня было спустя много лет. И вот слышу, читает священник мою молитву! Как я ей обрадовалась. Она ко мне будто спорхнула. Здравствуй, голубка моя, я тебя знаю. Это было мгновение чистого счастья».
Но лучше всех нас об этом сказал Виталий Пуханов. Даже слова не сказав о ком-то (или чём-то) высшем. Но уж такое свойство настоящей поэзии – там что-то мерцает, помимо первого смысла, и мы считываем это, даже не стараясь. Просто как кредитная карта: нас приложили к терминалу – и нас считали. Взвесили и нашли нас странными.
«У вас на балансе недостаточно средств. Пополните, пожалуйста, счет и повторите операцию».
И мы пополняем.
* * *
Меня отстреляли – и я понимаю траву:
Ни боли, ни раны.
Но, кровь проливая, зачем я так странно живу,
Зачем я так странно...
Но кровь полевая – зачем я так странно живу –
Свой цвет обретает.
Уже различаю, как кровь покидает траву
И жук отлетает.
И жук отлетает, и кровь покидает траву,
Едва умирая.
И ты понимаешь, зачем я так странно живу.
И я понимаю.
(Виталий Пуханов)
... «Ваша покупка оплачена».