Свинья под Дубом вековым
Наелась жёлудей до-сыта, до отвала;
Наевшись, выспалась под ним;
Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
Мы все помним эту басню Ивана Андреевича Крылова. Свинья в этой басне неблагодарна. Хотя скорей всего неблагодарны к свинье люди. Что бы они без нее делали? Но вот и Андерсен туда же: ругает ее.
Даже в виде копилки ее не пощадил.
Мы и эту сказку помним. Высоко на шкафу стояла глиняная копилка в виде свиньи. У нее на спине была щель, которую еще и ножом расширили, чтоб монеты покрупнее тоже проходили.
И хотя свинья не просила себя делать копилкой, но уже этого было достаточно для осуждения (а если бы копилку сделали в виде лебедя?).
«Копилка была набита битком, так что уж и не брякала даже, а о большем ни одной свинье с деньгами не о чем и мечтать. Стояла она на шкафу и смотрела на все в комнате сверху вниз – она ведь могла купить все это, а такая мысль хоть кому придаст уверенности в себе. Все окружающие помнили об этом, хотя и не высказывались вслух. Ящик комода был полуоткрыт, и оттуда высовывалась большая кукла, уже не первой молодости и с подклеенной шеей. Поглядев по сторонам, она сказала:
– Давайте играть в людей – это всегда интересно!»
И вот они играют в свою интересную игру, милые, хорошие игрушки, а чванливая свинья-копилка (может, она бы тоже поиграла, но тяжело: попробуй поиграть, когда тебя набили до отвала деньгами: не твоими, прошу заметить, деньгами, они тебе не принадлежат) стоит себе наверху, смотрит на всё это.
Но даже свинье ничто человеческое не чуждо: расчувствовалась. Ощутила в брюхе такое благодушие, что решила сделать что-нибудь для одной из вещей, играющих в людей, ну например, упомянуть кого-то в своем завещании. Тут Андерсен «докручивает», чтоб мы еще более осуждали невиновную ни в чем копилку: например, как достойно быть погребенным вместе с нею, когда придет время.
«Все пришли в такой восторг, что даже отказались от чая и перешли прямо к обмену мнениями – это и называлось играть в людей, причем тут не было никакого злого умысла, а всего лишь игра... Каждый думал лишь о себе да о том, что думает свинья с деньгами. А свинья с деньгами думала больше всех, думала о своем завещании и похоронах. "Когда придет час..." – а он всегда приходит скорее, чем ожидают. Бац! Свинья свалилась со шкафа на пол и разлетелась вдребезги. [...] А монеты так и запрыгали, так и заплясали. Маленькие вертелись волчком, крупные катились солидно. Особенно долго катилась одна – ей очень хотелось погулять по белу свету. Так оно и сталось – и она отправилась гулять по свету, и остальные тоже. А черепки от свиньи отправились в мусорный ящик. Только на шкафу уже на другой день красовалась новая свинья-копилка. В желудке у нее было еще пусто, и она не брякала – в этом она была схожа со старой. Для начала довольно и этого».
Незаменимых у нас нет, как говаривал товарищ Сталин. Вот и свинью-копилку заменили. В отличие от всех остальных.
«Ведь это дереву вредит»,
Ей с Дубу Ворон говорит:
«Коль корни обнажишь, оно засохнуть может». –
«Пусть сохнет», говорит Свинья:
«Ничуть меня то не тревожит;
В нем проку мало вижу я;
Хоть век его не будь, ничуть не пожалею;
Лишь были б жёлуди: ведь я от них жирею». –
«Неблагодарная!» примолвил Дуб ей тут:
«Когда бы вверх могла поднять ты рыло,
Тебе бы видно было,
Что эти жёлуди на мне растут».
Невежда также в ослепленье
Бранит науки и ученье,
И все ученые труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.
Это опять дедушка Крылов. Хотя, вообще-то, свинья считается очень неглупым животным. Неслучайно же ее одомашнили.
Кстати, об одомашнивании.
В той, запорошенной временем и событиями, раннесредневековой Европе нелюбимые классиками свиньи паслись в раскидистых и тенистых дубовых лесах, ели себе желуди. А как же их в свое время – в незапамятные еще времена – одомашнили?
Тут же вопрос: а именно одомашнили или приручили? Ведь есть же разница.
Можно приручить дикую кошку (недавно видели все съемку, как выгуливает девушка по Москве дикую длинноногую кошку, забыл ее название, и там еще вопрос, кто кого выгуливает), но одомашнить ее нельзя. Как и крокодила.
Эй, не стойте слишком близко –
Я тигрёнок, а не киска!
(Самуил Маршак, «Тигренок»)
А вот есть животные, которых именно одомашнили. То есть прирученное животное стало частью дома и домашнего хозяйства, именно под присмотром человека, в домашних условиях оно воспроизводит потомство, даже разрешает детей у себя забирать.
И что-то с ними иногда нехорошее делать.
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать...
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
(Сергей Есенин)
Так вот. Возможно, собаки и были первыми, овцы – вторыми, но с точки зрения одомашнивания свинья стала животным № 3 в хозяйстве человека. То есть мы с ними, свиньями, неблагодарно сотрудничаем уже очень давно. Об этом говорят останки костей на стоянках человека.
Но, разумеется, сперва был дикий кабан. Который и разорвать может.
Не одно столетие человек «увещевал» его, усмирял. Пока наконец не уменьшилась длина клыков, пока животное не стало миролюбиво (но мы ничего не забыли: неслучайно у Гоголя ведьмы летают на свинье, да и у Булгакова – одна из героинь тоже вылетела на обращенном в свинью неприятном товарище), не изменилось тело: пропорции кабана — это соотношение передней части к задней как 3:1, у свиней же это соотношение обратное – 1:3.
Но ничто ей не помогло.
Вот и Михайло Ломоносов тоже ее костерит.
Свинья в лисьей коже
Надела на себя
Свинья
Лисицы кожу,
Кривляя рожу,
Моргала,
Таскала длинной хвост и, как лиса, ступала;
Итак, во всем она с лисицей сходна стала.
Догадки лишь одной свинье недостает:
Натура смысла всем свиньям не подает.
Но где ж могла свинья лисицы кожу взять?
Нетрудно то сказать.
Лисица всем зверям подобно умирает,
Когда она себе найти, где есть, не знает.
И люди с голоду на свете много мрут,
А паче те, которы врут.
Таким от рока суд бывает,
Он хлеб их отымает
И путь им ко вранью тем вечно пресекает.
В наряде сем везде пошла свинья бродить
И стала всех бранить.
Лисицам всем прямым, ругаясь, говорила:
«Натура-де меня одну лисой родила,
А вы-де все ноги не стоите моей,
Затем что родились от подлых вы свиней.
Теперя в гости я сидеть ко льву сбираюсь.
Лишь с ним я повидаюсь,
Ему я буду друг,
Не делая услуг.
Он будет сам стоять, а я у него лягу.
Неужто он меня так примет, как бродягу?»
Дорогою свинья вела с собою речь:
«Не думаю, чтоб лев позволил мне там лечь,
Где все пред ним стоят знатнейши света звери;
Однако в те же двери
И я к нему войду.
Я стану перед ним, как знатной зверь, в виду».
Пришла пред льва свинья и милости просила,
Хоть подлая и тварь, но много говорила,
Однако все врала,
И с глупости она ослом льва назвала.
Невшел тем лев
Во гнев.
С презреньем на нее он глядя разсмеялся
Итак ей говорил:
«Я мало бы тужил,
Когда б с тобой, свинья, вовеки невидался.
Тот час знал я,
Что ты – свинья,
Так тщетно тщилась ты лисою подбегать,
Чтоб врать.
Родился я во свет не для свиных поклонов,
Я нестрашуся громов,
Нет в свете сем того, чтоб мой смутило дух.
Былаб ты не свинья,
Так знала бы, кто я,
И знала б, обо мне какой свет носит слух».
Итак наша свинья пред львом не полежала,
Пошла домой с стыдом, но идучи роптала,
Ворчала
Мычала,
Кричала,
Визжала
И в ярости себя стократно проклинала,
Потом сказала:
«Зачем меня несло со львами спознаваться,
Когда мне рок велел всегда в грязи валятся».
Ну так когда же неблагодарный человек ее приручил? Чтоб потом высмеивать?
Пишут, что одомашнивание произошло 13 000 лет назад – где-то в районе реки Тигр. (Тигр пригрел сперва дикую свинью, потом сдал с потрохами человеку.)
С этих пор всё и пошло-поехало.
И уже останки свиней возрастом примерно 11 400 лет находят на Кипре, и это, скорей всего, были свиньи, которых завезли на остров с материка. И уже без всяких заимствований примерно 8000 лет назад (по другим данным – 10 000 лет назад) одомашнили свиней и в Юго-Восточной Азии, в Китае. Именно там свинья и стала самым популярным и многочисленным домашним животным. Достаточно вспомнить свинину под кисло-сладким соусом.
«Свинину сначала обжарим, а потом прогреем в густоватом соусе с мёдом, соевым соусом, уксусом и чесноком. Кисло-сладкий соус делает мясо очень мягким и нежным, а также придаёт ему изысканный вкус и аппетитный вид». Так шепчет нам какой-то кулинарный сайт.
Где-то прочел. Такой современный китайский фольклор:
«Когда нет денег – содержим свинью. Когда деньги есть – содержим собаку.
Когда живем бедно – довольствуемся дикими травами, собранными в горах. Когда живем богато – заказываем дикие травы в качестве изысков в дорогих ресторанах.
Когда нет денег – мы ездим на велосипеде. Когда есть деньги – крутим педали велотренажера, установленного в гостиной.
Когда нет денег – мечтаем о женитьбе. Когда есть деньги – мечтаем о разводе.
Когда нет денег – жена идет подрабатывать секретаршей. Когда есть деньги – секретарша начинает подрабатывать "женой".
Когда нет денег – мы делаем вид, что они у нас есть. Когда есть деньги – мы делаем вид, что их у нас нет».
И даже здесь свинья на последнем после собаки месте. Хотя в перечислении (хе-хе) на первом.
Неожиданно тут выпрыгнуло.
«У Мандельштама была особенная манера читать стихи: он их не просто "пел", как это делает большинство поэтов, но словно ворковал, понижая и повышая голос. При этом он притоптывал ногой, отбивал рукой такт и весь раскачивался.
Однажды в Тенишевском зале Мандельштам читал только что написанные удивительные стихи: «Я опоздал на празднество Расина». Слушатели выдались особенно тупые. Смешки и подхихикивания становились все явственней.
– Свиньи! – вдруг крикнул Мандельштам в публику, обрывая чтение, и убежал за сцену.
Его друг, Георгий Иванов, утешал его как мог, но Мандельштам был безутешен. «Свиньи, свиньи», – повторял он снова и снова. Из зала слышался неутихающий рев хохота. Наконец Мандельштам улыбнулся сквозь слезы: «Какие же все-таки свиньи!»
(Из воспоминаний Георгия Иванова)
Который, кстати, тогда ему ответил в тон строчками из недочитанного Мандельштамом стихотворения:
Уйдем, покуда зрители шакалы
На растерзанье Музы не пришли…
Вот и шакалам тоже не повезло.
Но что там Крылов, бытовой в своем выкрике Мандельштам и даже Ломоносов.
Сам Гомер часто о них писал.
У Гомера мы встречаем множество рассказов и упоминаний о свиньях, а свинопас – очень распространенный у него персонаж.
А Телемах, свинопас и коровий пастух в это время
Тщательно выскребли пол многопрочного дома скребками.
Женщины сор собирали за ними и вон выносили.
В общем, античность пользовалась свиньями и не могла их избежать в текстах.
Да и как избежать? Свинья же бродит везде, попадается всегда на глаза, ест всё, что ей на глаза попалось: траву, корни деревьев, личинок, червей, змей (оказывается, свинья их не боится: пишут, что она одно из четырех млекопитающих, которые обладают иммунитетом к змеиному яду – интересно, какие оставшиеся три?). В этом, к слову, есть и опасность свиньи: откуда мы знаем, что она съела. К тому же это всегда грозило уроном для частных хозяйств.
Такой свободный выпас продолжался 90 дней, и только на ночь свиней загоняли в стойло.
В общем, животное, которое заботится о себе само. А потом, неизвестно где и чем питавшаяся, идет на луканскую колбасу.
Это известная древнеримская колбаса, ее рецепт дошел и до наших дней. Сохранился в единственной, как утверждают, сохранившейся кулинарной древнеримской книге.
Там советуют свиной фарш смешать с растертым перцем, рутой (это многолетняя душистая трава, полукустарник), сельдереем и лавром, всё это потом сдобрить большим количеством гарума – рыбного соуса, без которого римляне не мыслили еды (гарум, как мы помним, это рыба с головами и внутренностями, которая несколько месяцев ферментировалась на солнце в каменных цистернах, и многие из древних свидетелей дошелестели до нас своими тоже уже сферментированными голосами, что запах при производстве гарума стоял такой, что соус приходилось делать в специально отведенных для этого местах.)
А потом этой полученной смесью начинялись промытые свиные кишки и коптились.
(Говорят, что эта колбаса продавалась буквально в любом месте империи, хотя и стоила недешево.)
...Но что-то мы совсем забыли про Андерсена. У него же была не только свинья в виде копилки.
У него часто встречались и живые свиньи.
Вот одна:
«– Дай-ка взглянуть! – сказал молодой человек, смеясь и качая головой. – Это, конечно, не тот самый, но он напоминает мне историю с оловянным солдатиком, когда я был еще маленьким.
И он рассказал своей жене о старом доме, его хозяине и оловянном солдатике, которого послал старику, потому что тот был ужасно одинок, и рассказывал он так точно и живо, что у молодой женщины навернулись на глаза слезы.
– А может, это все же тот самый? – сказала она. – Спрячу его на память об этой истории. А ты непременно покажи мне могилу старика!
– Я не знаю, где она! – отвечал он. – Да и никто не знает! Все его друзья умерли раньше его, никому не было до него дела, а я тогда был еще совсем маленьким.
– Как ужасно быть таким одиноким! – сказала она.
– Ужасно! – откликнулся оловянный солдатик. – Но ка кое счастье сознавать, что тебя не забыли!
– Счастье! – повторил чей-то голос совсем рядом, но никто не расслышал его, кроме оловянного солдатика.
А был это лоскуток свиной кожи, которой когда-то была обита комната старого дома. Позолота с него вся сошла, и он был похож скорее на сырую землю, но у него был свой взгляд на вещи, и он его высказал:
– Позолота сотрется, свиная кожа остается.
Только оловянный солдатик с этим не согласился».
А мы не согласимся ни с тем, ни с другим. Ни с солдатиком, ни с лоскутком.
Кажется, на этом свете сохраняется всё.
Наелась жёлудей до-сыта, до отвала;
Наевшись, выспалась под ним;
Потом, глаза продравши, встала
И рылом подрывать у Дуба корни стала.
Мы все помним эту басню Ивана Андреевича Крылова. Свинья в этой басне неблагодарна. Хотя скорей всего неблагодарны к свинье люди. Что бы они без нее делали? Но вот и Андерсен туда же: ругает ее.
Даже в виде копилки ее не пощадил.
Мы и эту сказку помним. Высоко на шкафу стояла глиняная копилка в виде свиньи. У нее на спине была щель, которую еще и ножом расширили, чтоб монеты покрупнее тоже проходили.
И хотя свинья не просила себя делать копилкой, но уже этого было достаточно для осуждения (а если бы копилку сделали в виде лебедя?).
«Копилка была набита битком, так что уж и не брякала даже, а о большем ни одной свинье с деньгами не о чем и мечтать. Стояла она на шкафу и смотрела на все в комнате сверху вниз – она ведь могла купить все это, а такая мысль хоть кому придаст уверенности в себе. Все окружающие помнили об этом, хотя и не высказывались вслух. Ящик комода был полуоткрыт, и оттуда высовывалась большая кукла, уже не первой молодости и с подклеенной шеей. Поглядев по сторонам, она сказала:
– Давайте играть в людей – это всегда интересно!»
И вот они играют в свою интересную игру, милые, хорошие игрушки, а чванливая свинья-копилка (может, она бы тоже поиграла, но тяжело: попробуй поиграть, когда тебя набили до отвала деньгами: не твоими, прошу заметить, деньгами, они тебе не принадлежат) стоит себе наверху, смотрит на всё это.
Но даже свинье ничто человеческое не чуждо: расчувствовалась. Ощутила в брюхе такое благодушие, что решила сделать что-нибудь для одной из вещей, играющих в людей, ну например, упомянуть кого-то в своем завещании. Тут Андерсен «докручивает», чтоб мы еще более осуждали невиновную ни в чем копилку: например, как достойно быть погребенным вместе с нею, когда придет время.
«Все пришли в такой восторг, что даже отказались от чая и перешли прямо к обмену мнениями – это и называлось играть в людей, причем тут не было никакого злого умысла, а всего лишь игра... Каждый думал лишь о себе да о том, что думает свинья с деньгами. А свинья с деньгами думала больше всех, думала о своем завещании и похоронах. "Когда придет час..." – а он всегда приходит скорее, чем ожидают. Бац! Свинья свалилась со шкафа на пол и разлетелась вдребезги. [...] А монеты так и запрыгали, так и заплясали. Маленькие вертелись волчком, крупные катились солидно. Особенно долго катилась одна – ей очень хотелось погулять по белу свету. Так оно и сталось – и она отправилась гулять по свету, и остальные тоже. А черепки от свиньи отправились в мусорный ящик. Только на шкафу уже на другой день красовалась новая свинья-копилка. В желудке у нее было еще пусто, и она не брякала – в этом она была схожа со старой. Для начала довольно и этого».
Незаменимых у нас нет, как говаривал товарищ Сталин. Вот и свинью-копилку заменили. В отличие от всех остальных.
«Ведь это дереву вредит»,
Ей с Дубу Ворон говорит:
«Коль корни обнажишь, оно засохнуть может». –
«Пусть сохнет», говорит Свинья:
«Ничуть меня то не тревожит;
В нем проку мало вижу я;
Хоть век его не будь, ничуть не пожалею;
Лишь были б жёлуди: ведь я от них жирею». –
«Неблагодарная!» примолвил Дуб ей тут:
«Когда бы вверх могла поднять ты рыло,
Тебе бы видно было,
Что эти жёлуди на мне растут».
Невежда также в ослепленье
Бранит науки и ученье,
И все ученые труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.
Это опять дедушка Крылов. Хотя, вообще-то, свинья считается очень неглупым животным. Неслучайно же ее одомашнили.
Кстати, об одомашнивании.
В той, запорошенной временем и событиями, раннесредневековой Европе нелюбимые классиками свиньи паслись в раскидистых и тенистых дубовых лесах, ели себе желуди. А как же их в свое время – в незапамятные еще времена – одомашнили?
Тут же вопрос: а именно одомашнили или приручили? Ведь есть же разница.
Можно приручить дикую кошку (недавно видели все съемку, как выгуливает девушка по Москве дикую длинноногую кошку, забыл ее название, и там еще вопрос, кто кого выгуливает), но одомашнить ее нельзя. Как и крокодила.
Эй, не стойте слишком близко –
Я тигрёнок, а не киска!
(Самуил Маршак, «Тигренок»)
А вот есть животные, которых именно одомашнили. То есть прирученное животное стало частью дома и домашнего хозяйства, именно под присмотром человека, в домашних условиях оно воспроизводит потомство, даже разрешает детей у себя забирать.
И что-то с ними иногда нехорошее делать.
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать...
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
(Сергей Есенин)
Так вот. Возможно, собаки и были первыми, овцы – вторыми, но с точки зрения одомашнивания свинья стала животным № 3 в хозяйстве человека. То есть мы с ними, свиньями, неблагодарно сотрудничаем уже очень давно. Об этом говорят останки костей на стоянках человека.
Но, разумеется, сперва был дикий кабан. Который и разорвать может.
Не одно столетие человек «увещевал» его, усмирял. Пока наконец не уменьшилась длина клыков, пока животное не стало миролюбиво (но мы ничего не забыли: неслучайно у Гоголя ведьмы летают на свинье, да и у Булгакова – одна из героинь тоже вылетела на обращенном в свинью неприятном товарище), не изменилось тело: пропорции кабана — это соотношение передней части к задней как 3:1, у свиней же это соотношение обратное – 1:3.
Но ничто ей не помогло.
Вот и Михайло Ломоносов тоже ее костерит.
Свинья в лисьей коже
Надела на себя
Свинья
Лисицы кожу,
Кривляя рожу,
Моргала,
Таскала длинной хвост и, как лиса, ступала;
Итак, во всем она с лисицей сходна стала.
Догадки лишь одной свинье недостает:
Натура смысла всем свиньям не подает.
Но где ж могла свинья лисицы кожу взять?
Нетрудно то сказать.
Лисица всем зверям подобно умирает,
Когда она себе найти, где есть, не знает.
И люди с голоду на свете много мрут,
А паче те, которы врут.
Таким от рока суд бывает,
Он хлеб их отымает
И путь им ко вранью тем вечно пресекает.
В наряде сем везде пошла свинья бродить
И стала всех бранить.
Лисицам всем прямым, ругаясь, говорила:
«Натура-де меня одну лисой родила,
А вы-де все ноги не стоите моей,
Затем что родились от подлых вы свиней.
Теперя в гости я сидеть ко льву сбираюсь.
Лишь с ним я повидаюсь,
Ему я буду друг,
Не делая услуг.
Он будет сам стоять, а я у него лягу.
Неужто он меня так примет, как бродягу?»
Дорогою свинья вела с собою речь:
«Не думаю, чтоб лев позволил мне там лечь,
Где все пред ним стоят знатнейши света звери;
Однако в те же двери
И я к нему войду.
Я стану перед ним, как знатной зверь, в виду».
Пришла пред льва свинья и милости просила,
Хоть подлая и тварь, но много говорила,
Однако все врала,
И с глупости она ослом льва назвала.
Невшел тем лев
Во гнев.
С презреньем на нее он глядя разсмеялся
Итак ей говорил:
«Я мало бы тужил,
Когда б с тобой, свинья, вовеки невидался.
Тот час знал я,
Что ты – свинья,
Так тщетно тщилась ты лисою подбегать,
Чтоб врать.
Родился я во свет не для свиных поклонов,
Я нестрашуся громов,
Нет в свете сем того, чтоб мой смутило дух.
Былаб ты не свинья,
Так знала бы, кто я,
И знала б, обо мне какой свет носит слух».
Итак наша свинья пред львом не полежала,
Пошла домой с стыдом, но идучи роптала,
Ворчала
Мычала,
Кричала,
Визжала
И в ярости себя стократно проклинала,
Потом сказала:
«Зачем меня несло со львами спознаваться,
Когда мне рок велел всегда в грязи валятся».
Ну так когда же неблагодарный человек ее приручил? Чтоб потом высмеивать?
Пишут, что одомашнивание произошло 13 000 лет назад – где-то в районе реки Тигр. (Тигр пригрел сперва дикую свинью, потом сдал с потрохами человеку.)
С этих пор всё и пошло-поехало.
И уже останки свиней возрастом примерно 11 400 лет находят на Кипре, и это, скорей всего, были свиньи, которых завезли на остров с материка. И уже без всяких заимствований примерно 8000 лет назад (по другим данным – 10 000 лет назад) одомашнили свиней и в Юго-Восточной Азии, в Китае. Именно там свинья и стала самым популярным и многочисленным домашним животным. Достаточно вспомнить свинину под кисло-сладким соусом.
«Свинину сначала обжарим, а потом прогреем в густоватом соусе с мёдом, соевым соусом, уксусом и чесноком. Кисло-сладкий соус делает мясо очень мягким и нежным, а также придаёт ему изысканный вкус и аппетитный вид». Так шепчет нам какой-то кулинарный сайт.
Где-то прочел. Такой современный китайский фольклор:
«Когда нет денег – содержим свинью. Когда деньги есть – содержим собаку.
Когда живем бедно – довольствуемся дикими травами, собранными в горах. Когда живем богато – заказываем дикие травы в качестве изысков в дорогих ресторанах.
Когда нет денег – мы ездим на велосипеде. Когда есть деньги – крутим педали велотренажера, установленного в гостиной.
Когда нет денег – мечтаем о женитьбе. Когда есть деньги – мечтаем о разводе.
Когда нет денег – жена идет подрабатывать секретаршей. Когда есть деньги – секретарша начинает подрабатывать "женой".
Когда нет денег – мы делаем вид, что они у нас есть. Когда есть деньги – мы делаем вид, что их у нас нет».
И даже здесь свинья на последнем после собаки месте. Хотя в перечислении (хе-хе) на первом.
Неожиданно тут выпрыгнуло.
«У Мандельштама была особенная манера читать стихи: он их не просто "пел", как это делает большинство поэтов, но словно ворковал, понижая и повышая голос. При этом он притоптывал ногой, отбивал рукой такт и весь раскачивался.
Однажды в Тенишевском зале Мандельштам читал только что написанные удивительные стихи: «Я опоздал на празднество Расина». Слушатели выдались особенно тупые. Смешки и подхихикивания становились все явственней.
– Свиньи! – вдруг крикнул Мандельштам в публику, обрывая чтение, и убежал за сцену.
Его друг, Георгий Иванов, утешал его как мог, но Мандельштам был безутешен. «Свиньи, свиньи», – повторял он снова и снова. Из зала слышался неутихающий рев хохота. Наконец Мандельштам улыбнулся сквозь слезы: «Какие же все-таки свиньи!»
(Из воспоминаний Георгия Иванова)
Который, кстати, тогда ему ответил в тон строчками из недочитанного Мандельштамом стихотворения:
Уйдем, покуда зрители шакалы
На растерзанье Музы не пришли…
Вот и шакалам тоже не повезло.
Но что там Крылов, бытовой в своем выкрике Мандельштам и даже Ломоносов.
Сам Гомер часто о них писал.
У Гомера мы встречаем множество рассказов и упоминаний о свиньях, а свинопас – очень распространенный у него персонаж.
А Телемах, свинопас и коровий пастух в это время
Тщательно выскребли пол многопрочного дома скребками.
Женщины сор собирали за ними и вон выносили.
В общем, античность пользовалась свиньями и не могла их избежать в текстах.
Да и как избежать? Свинья же бродит везде, попадается всегда на глаза, ест всё, что ей на глаза попалось: траву, корни деревьев, личинок, червей, змей (оказывается, свинья их не боится: пишут, что она одно из четырех млекопитающих, которые обладают иммунитетом к змеиному яду – интересно, какие оставшиеся три?). В этом, к слову, есть и опасность свиньи: откуда мы знаем, что она съела. К тому же это всегда грозило уроном для частных хозяйств.
Такой свободный выпас продолжался 90 дней, и только на ночь свиней загоняли в стойло.
В общем, животное, которое заботится о себе само. А потом, неизвестно где и чем питавшаяся, идет на луканскую колбасу.
Это известная древнеримская колбаса, ее рецепт дошел и до наших дней. Сохранился в единственной, как утверждают, сохранившейся кулинарной древнеримской книге.
Там советуют свиной фарш смешать с растертым перцем, рутой (это многолетняя душистая трава, полукустарник), сельдереем и лавром, всё это потом сдобрить большим количеством гарума – рыбного соуса, без которого римляне не мыслили еды (гарум, как мы помним, это рыба с головами и внутренностями, которая несколько месяцев ферментировалась на солнце в каменных цистернах, и многие из древних свидетелей дошелестели до нас своими тоже уже сферментированными голосами, что запах при производстве гарума стоял такой, что соус приходилось делать в специально отведенных для этого местах.)
А потом этой полученной смесью начинялись промытые свиные кишки и коптились.
(Говорят, что эта колбаса продавалась буквально в любом месте империи, хотя и стоила недешево.)
...Но что-то мы совсем забыли про Андерсена. У него же была не только свинья в виде копилки.
У него часто встречались и живые свиньи.
Вот одна:
«– Дай-ка взглянуть! – сказал молодой человек, смеясь и качая головой. – Это, конечно, не тот самый, но он напоминает мне историю с оловянным солдатиком, когда я был еще маленьким.
И он рассказал своей жене о старом доме, его хозяине и оловянном солдатике, которого послал старику, потому что тот был ужасно одинок, и рассказывал он так точно и живо, что у молодой женщины навернулись на глаза слезы.
– А может, это все же тот самый? – сказала она. – Спрячу его на память об этой истории. А ты непременно покажи мне могилу старика!
– Я не знаю, где она! – отвечал он. – Да и никто не знает! Все его друзья умерли раньше его, никому не было до него дела, а я тогда был еще совсем маленьким.
– Как ужасно быть таким одиноким! – сказала она.
– Ужасно! – откликнулся оловянный солдатик. – Но ка кое счастье сознавать, что тебя не забыли!
– Счастье! – повторил чей-то голос совсем рядом, но никто не расслышал его, кроме оловянного солдатика.
А был это лоскуток свиной кожи, которой когда-то была обита комната старого дома. Позолота с него вся сошла, и он был похож скорее на сырую землю, но у него был свой взгляд на вещи, и он его высказал:
– Позолота сотрется, свиная кожа остается.
Только оловянный солдатик с этим не согласился».
А мы не согласимся ни с тем, ни с другим. Ни с солдатиком, ни с лоскутком.
Кажется, на этом свете сохраняется всё.