Дмитрий Воденников
У меня есть снежный шар – подарили после одного выступления. Он большой, внутри сижу я (фигурка из пластмассы, кстати, похожая: белая рубашка, джинсы, лицо у фигурки моё – делали на заказ; уж не знаю, фотографию, что ли, приносили?), если шар потрясти – начинает идти снег. В принципе, там и музыка встроена – но всё у меня ломается, сломалась и музыка.
Я три дня назад посмотрел в окно – там тоже снег: дуб весь в снегу, в снегу балкон, улица, человек в шапке идёт, и снег идёт. Снег, снег, снег.
Мы были музыкой в аду,
Мы были курицей на льду,
Я всё сказал, и я пойду,
Здесь места нет стыду,
Здесь страх и трепет на кону –
И к этой мысли я примкну,
И никого не прокляну
В уплату горбуну.
(Всеволод Зельченко, фрагмент стихотворения «Горб».)
Открыл фейсбучную ленту – а там объявление (много теперь психотренеров развелось) «Глубокая трансформация»: «…убираем старые установки, прокачиваем женскую энергетику, строим планы на будущий год, входим в состояние потока, стоимость 5 тысяч рублей».
– Мы будем располагаться на ковриках, просьба одеться в спортивное и удобное, возьмите носочки, – шепчет объявление. – Обед на месте: кашка, овощи и фрукты.
(Телефон такой-то.)
Стало завидно: вот прокачают барышни энергетику, поедят на ковриках в удобном кашку и выйдут просветлённые и новые. А мы тут по-прежнему старые, непрокаченные. И только зима во всю ширь да русское «авось», и музыка сломана.
* * *
Какое блаженство, что блещут снега,
что холод окреп, а с утра моросило,
что дико и нежно сверкает фольга
на каждом углу и в окне магазина.
Пока серпантин, мишура, канитель
восходят над скукою прочих имуществ,
томительность предновогодних недель
терпеть и сносить – что за дивная участь!
Какая удача, что тени легли
вкруг ёлок и елей, цветущих повсюду,
и вечнозелёная новость любви
душе внушена и прибавлена к чуду.
Откуда нагрянули нежность и ель,
где прежде таились и как сговорились!
Как дети, что ждут у заветных дверей,
я ждать позабыла, а двери открылись.
Какое блаженство, что надо решать,
где краше затеплится шарик стеклянный,
и только любить, только ель наряжать
и созерцать этот мир несказанный…
(Белла Ахмадулина.)
Но у Толстого нет радости по поводу ёлки, а Ахмадулину бы осудил (женщина пишет стихи, зачем, детьми бы занималась, хотя сам-то их и не любит).
«…я не люблю детей до 2-3 лет – не понимаю. Говорил ли я вам про странное замечание? Есть два сорта «мущин» – охотники и неохотники. Неохотники любят маленьких детей – беби, могут брать в руки; охотники имеют чувство страха, гадливости и жалости к беби. Я не знаю исключения этому правилу».
Эх, Лев Николаич, взял бы ты лопату да пошёл дорожки почистить. Смотри, как завалило! Но нет, не идёт. Пишет: «Даже для печали человек должен иметь проложенные рельсы».
Я сейчас живу в Питере у друзей. У них есть кот. Сидит на подушке (видимо, вошел в состояние потока, прокачивает женскую энергетику, хотя и кот), смотрит в пространство, а в голове – снег, снег, снег.
Елена Пастернак однажды обратила внимание на слова Толстого в его дневниках:
«Вчера увидел в снегу на непродавленном следе человека продавленный след собаки».
Полез в восемь утра проверять, где это там, про что, просто ли строчкой или в абзаце. Ну, разумеется, не просто строчкой (а то был бы Пришвин) –там, естественно, про мироустройство:
«Был в Туле. На похоронах у Серёжи. Даже для печали человек должен иметь проложенные рельсы, по которым идти, – вой, панихида и т. д. Вчера увидел в снегу на непродавленном следе человека продавленный след собаки. Зачем у ней точка опоры мала? Чтоб она съела зайцев не всех, а ровно сколько нужно. Это премудрость бога; но это не премудрость, не ум. Это инстинкт божества. Этот инстинкт есть в нас. А ум наш есть способность отклоняться от инстинкта и соображать эти отклонения. С страшной ясностью, силой и наслаждением пришли мне эти мысли».
Стал смотреть, что выше, – там, как и следовало ожидать, сложное про семейное:
«…Уже час ночи, я не могу спать, ещё меньше идти спать в её комнату с тем чувством, которое давит меня, а она постонет, когда её слышат, а теперь спокойно, храпит. Проснётся и в полной уверенности, что я несправедлив и что она несчастная жертва моих переменчивых фантазий, – кормить, ходить за ребёнком».
Бедная Софья Андреевна. Теперь весь мир знает, что она слегка похрапывала. А ведь хотелось быть розой, эльфийской принцессой, нежным дуновением.
А строчка по-прежнему хороша: «Вчера увидел в снегу на непродавленном следе человека продавленный след собаки». Ты даже чувствуешь запах снега.