Игорь Караулов
Когда в аэропорту Домодедово на табло вылета я вижу слово «Сабетта», я понимаю, что предстоящая мне поездка в Новосибирск начисто лишена романтики. То ли дело Сабетта – на слух вроде пиратская гавань в Карибском море, а на самом деле 30-тысячный город-порт на берегу Ледовитого океана, который за считанные годы построил миллиардер Михельсон (почти граф Клейнмихель). Говорят, жители там прикармливают белых медведей, как у нас бродячих котов. Ничего, доберемся когда-нибудь и туда.
Новосибирск же – обжитой цивилизованный город, который нельзя назвать даже предбанником сибирской экзотики, даже трамплином для прыжка в неё. Отчего же меня каждую зиму тянет туда, отчего так ликует сердце, когда в иллюминаторе возникает жёлтый рассвет над Обью?
Нужно уяснить для себя этот вопрос. Земля, в самом деле, ничем не примечательная, плоская. Природа – берёзки да осинки, как в Подмосковье. Будучи третьим по населению городом России, Новосибирск – самый молодой миллионник в стране, ему чуть больше ста лет. Не то место, куда едут любоваться архитектурными красотами и древностями. Город гордится крупнейшим в России оперными театром, но ведь и это не повод для четырехчасового полёта?
Я прихожу к выводу, что главный магнит города – это его люди. Выросший не по высочайшему рескрипту, не на залежах ценного минерала и без опоры на большой и богатый край, Новосибирск, кажется, возник из чистого вещества человеческой общительности, из тоски русских людей по совместному бытованию. Но вместе с тем и точно по учебнику, то есть тем способом, которым великие города на самом деле возникают не так уж часто: на пересечении двух важнейших транспортных путей – Транссиба и реки Оби.
Меня затянуло в Новосибирск через местных поэтов, хотя до относительно недавнего времени я никаких современных новосибирских поэтов не знал и не считал этот город важным центром литературной жизни. Вологда, Саратов, Челябинск – да. Но есть ли жизнь в Новосибирске?
Всё переменилось случайно три года тому назад. Одну петербургскую поэтессу удалось устроить на работу через мою добрую подругу, и она решила подарить мне за это бутылку коньяку. Чтобы получить подарок, мне предлагалось прийти на московский вечер двух неизвестных мне новосибирских поэтов, куда я вообще-то совсем не собирался. Так я узнал Андрея Щетникова и Антона Метелькова.
А потом Антон пригласил меня на фестиваль «Белое пятно» – символичное название, как будто бы говорящее о самоощущении города, о восприятии им своего места на литературной карте страны. Помню, как мы с писателем Вадимом Левенталем, приготовившиеся к сибирским морозам, гуляли по городу с расстёгнутыми куртками и без шапок, поскольку тамошние минус 15 воспринимались как московские минус 5 или питерский нуль.
Там я познакомился с целым содружеством поэтов, в том числе Юлией Пивоваровой, Станиславом Михайловым, Андреем Ждановым, Екатериной Ким, Виталием Красным. И с поэтами из других компаний, такими как Иван Полторацкий, близкий к «актуальной поэзии», и почвенник Владимир Берязев. И с фотографом Катериной Скабардиной – автором проекта «Поэту по портрету». С этим проектом она объездила многие города, проводя фотосессии и выставки. Не была только в Москве, но я думаю, что и Москва должна её к себе пригласить.
Чуть позже в мою жизнь ворвалась совсем уж беззаконная комета – Андрей Ложкин, новосибирец родом из Кемерово. Он диковатый и трогательный. Жизнь здорово его ломала, но не сломила. Он падал и поднимался. В нём поначалу не предполагаешь никаких организационных способностей. Но в один прекрасный момент он, не имея денег и связей, взялся делать дело, которое сегодня называется довольно громко – Международный арт-фестиваль памяти Владимира Высоцкого «Я только малость объясню в стихе». Он преодолевал скепсис окружающих, искал неожиданных союзников, отбивался от местных бардов, которые считали, что имя Высоцкого принадлежит им одним, и жаловались на него местным культурным начальникам.
К фестивалю привязан поэтический конкурс, открытый для всех русскоязычных авторов. Когда Андрей предложил мне судить этот конкурс, я не отнёсся к этому с большим энтузиазмом, поскольку представлял, насколько низким будет даже не средний, а преобладающий уровень участников. Однако Андрею удалось привлечь к судейству немало значимых для меня имён, а результатом конкурса уже второй раз на моей памяти становится открытие интереснейшего автора, причём из русской глубинки; в прошлом году это была Варвара Заборцева, выросшая в Пинеге (Архангельская область), а в этом – Ольга Лапенкова из ярославской деревни Чильчаги.
Так вот, на этот-то фестиваль, который проводился уже в четвёртый раз, я и приехал в конце января. Другими гостями, кроме меня, были поэты Андрей Полонский из Петербурга, Дмитрий Мурзин из Кемерово, Вероника Шелленберг из Омска. А помимо поэтов, Ложкину удалось завлечь на фестиваль и известного музыканта – Михаила Башакова, автора слов знаменитой «Песенки про Элис». На сцене он был очень органичен и чем-то похож на Йэна Андерсона.
Поскольку Новосибирск в культурном смысле ориентируется на Петербург (недаром местным оперным и Михайловским театром одновременно руководил один и тот же пресловутый Кехман), в нём есть и своя «Бродячая собака». В этом клубе по поводу фестиваля был устроен поэтический слэм. Там мы, помимо прочего, увидели вероятное будущее нашей поэзии. Это были четверо совсем юных, двадцатилетних поэтов. Они сидели за одним столиком, у них на всех были одна девушка и одна кепка, которую они по очереди надевали перед выходом на сцену. Они позиционировали себя как «еврей», «русский», «немец» и «поляк». Каждый читал стихи под Маяковского с сумасшедшим драйвом. И хотя в слэме участвовали известные и по-своему прекрасные новосибирские поэты Олег Полежаев и Кристина Кармалита, победил всё же один из двадцатилетних, Антон Деринг (соответственно, «немец»).
Но фестиваль фестивалем, а для меня литературный Новосибирск неполон без поездки в одну из его цитаделей со сложной аббревиатурой ГПНТБ. Это библиотека при Сибирском отделении РАН, в которой её сотрудник, уже упомянутый Антон Метельков, многие годы ведёт поэтическую студию «312». После того, как мы с Андреем Полонским выступили перед публикой, в основном состоявшей из знакомых нам поэтов, нас повели в одно удивительное место, которое я про себя назвал «Дом Мертвеца».
Дело в том, что за монументальным зданием ГПНТБ, в окружении новостроек, есть небольшой квартал деревянных домов, покосившихся, разваливающихся, где одна злая (на самом деле нет) собака гавкает на всех визитёров. В одном из этих домов когда-то останавливался Николай Рерих – правда, дом тогда стоял на Алтае, а после его разобрали и перевезли в Новосибирск. До последнего времени в нём жил Евгений Шурыгин, любитель водного туризма и поэтический энтузиаст, друживший с Виктором Соснорой (ещё один пример того, как город тянулся к Питеру). Но Шурыгин умер, и теперь двое местных поэтов, Метельков и Михайлов, каждый день по очереди приходят в этот дом, растапливают камин и кормят осиротевших кошек (сейчас их осталось пять, остальных взяли добрые люди). В доме холод, разруха, разные диковины среди мусора. Его, конечно, рано или поздно снесут, но ценнейший архив Шурыгина уже перенесён в ГПНТБ и будет разобран.
Мне кажется, что размышления о судьбе и смысле их города – важная тема для многих новосибирских поэтов. Город-то – подросток по историческим меркам, поэтому поиск своего лица для него по-прежнему актуален.
«Новосибирск, тебя не объяснить.
Тем более какому-то поэту.
В тебе удобно умирать и жить –
тебя как будто не было и нету».
Так пишет Андрей Жданов (текст из только что вышедшей антологии «Парк», которую, вероятно, мало кто увидит за пределами Новосибирска). Но это не столько пессимистический взгляд на вещи, сколько постановка проблемы. Лицо города всё ещё находится в процессе создания, и создавать его предстоит нашим современникам.