Игорь Караулов
1
Понятие литературной публикации намного старше, чем изобретение Гутенберга. Его знали ещё древние римляне. Тогдашний автор мог читать свой опус гостям на собственной вилле, в качестве гостя на вилле патрона или сопомывочникам в термах, мог даже приобрести таким образом летучую славу, однако разница между изданным текстом и неизданным была ясна всем. Когда автор чувствовал, что его произведение созрело для публикации, он обращался в издательство.
Римский скрипторий не был похож на средневековый. Фигура монаха со скрипучим пером, не спеша убивающего зрение при свете лучины, насмешила бы практичных современников Августа или Траяна. Скрипторий в Риме был устроен примерно так же, как римская галера: в его основе лежал ритмичный коллективный рабский труд, только в руках у рабов были стилусы вместо вёсел. В помещение сажали толпу грамотных греческих рабов, ставили перед ними самого грамотного раба, и он читал им текст вслух по архетипу – образцу текста, подготовленному автором или специальным человеком (аналог современного оригинал-макета). Рабы записывали продиктованное, каждый в своём папирусном свитке. Если в комнате сидело пятьдесят рабов, то за несколько часов можно было изготовить полсотни экземпляров небольшого стихотворного сборника – как и в наши дни, этого было вполне достаточно для начинающего автора или бездарного, но тщеславного патриция. Если речь шла о более популярном поэте, таком как Марциал, таких тиражей требовалось несколько.
Потом заполненные рабами свитки поступали к корректору, который исправлял описки. Затем их дополнительно обрабатывали, крепили концы к стержням для перемотки и отправляли в продажу. Книготорговля была прибыльным бизнесом, вертикально-интегрированным со скрипториями или самостоятельным.
2
Причудливый процесс публикации в Древнем Риме несколько напоминает технологии в мире Терри Пратчетта. Искажённая информационная среда советского мира породила интересную модель распространения слова, отличную от публикации, воспроизводившую её иными средствами и конкурировавшую с ней. Я говорю о бардовской песне, расцвет которой приходится на 1960-1980 годы. В скульптурных образах главных деятелей жанра, таких как Высоцкий, Окуджава или Круг, чаще всего к человеку прилагается гитара. Можно подумать, что дело тут в гитаре, что именно музыкальный инструмент стал медиатором (и усилителем) на пути поэтического слова к потребителю. Но по справедливости место рядом с гитарой в композиции памятников должен был занять магнитофон.
В самом деле, хотя советские издательства были оснащены прекрасными ротационными машинами, доступ к ним был ограничен и по цензурным, и по экономическим соображениям. Самиздат процветал, хотя технически был немощен; «Эрика» брала четыре копии, так что по производительности самиздат находился где-то между римским скрипторием и монахом-переписчиком. При этом несанкционированное распространение печатного слова преследовалось: все средства публикации, вплоть до пишмашинок, находились на государственном учёте.
Распространение магнитофонов пробило брешь в этой системе контроля: запись и перезапись голоса не считалась публикацией и потому никак не ограничивалась. И поэты взялись за гитару – сначала единицы, потом десятки, а затем тысячи. Конечно, подчинённое значение гитары не означает, что она была не полноценным посредником, а просто проводником информационного потока; отдельный вопрос – влияние аккомпанемента на отбор и трансформацию поэтики, а также на формирование сообщества читателей, ставших слушателями. Однако существовало общее понимание, что при всей популярности авторской песни она всё же находится по эту сторону от магической границы, отделяющей неизданное от изданного. Скажем, у Новеллы Матвеевой, популярного барда и вместе с тем признанного поэта, с этим проблем не было, а вот Владимир Высоцкий, будучи народным кумиром и одним из богатейших людей страны, всё же мучился, что его не печатают.
Хотя развитие бардовского движения было вынужденным маневром, направленным на обход публикационного барьера, постепенно образ «поющего поэта» стал пониматься в позитивном смысле, как нечто новое, что должно было прийти и в итоге пришло на смену поэту читающему и читаемому. Эта мифологема продержалась довольно долго и начала отмирать лишь на рубеже нового тысячелетия, когда в мире технологий появился новый фактор – интернет. Если проводимость советской информационной среды была такова, что магнитофонной записи было проще добраться до читателя/слушателя стихов, чем официально изданной книжке, то интернет на его раннем этапе свободно пропускал текст, а вот со звуковыми и тем более с видеофайлами было сложнее. В результате ситуация повернулась на 180 градусов, поющие поэты в массовом порядке побросали гитары и переквалифицировались в пользователей сайта «Стихи.ру». И даже позднее, когда пропускная способность Сети радикально выросла, а картинки и видеоролики стали основой траффика, авторская песня уже не восстановила своей популярности и в настоящее время пользуется репутацией инерционного увлечения пожилых эмигрантов. В том числе и по той причине, что темп жизни ускорился, времени у людей стало мало, и если раньше люди могли, сойдясь в кружок, слушать полупрофессиональное пение в надежде уловить пару-тройку «крамольных» строчек, то современному человеку проще за полминуты прочитать текст, чем посвящать пять минут прослушиванию звукового файла, ценного лишь словами.
3
Возраст спелости – это такой возраст, когда дерево уже можно рубить. Возраст спелости дуба обычно составляет от 60 до 120 лет. В редакциях традиционных толстых журналов любят старые дубовые столы. Массивные и громоздкие, чтобы их тяжело было выбросить, трудно спустить по лестнице, если новый редактор-демократ вдруг захотел бы пойти в ногу со временем и заказать себе в IKEA что-нибудь в стиле техно. В кабинете главреда должен стоять стол, сделанный в пятидесятые или шестидесятые, помнящий лучшие времена, более знаменитых хозяев и настоящие, а не декоративные гонорары. Получается, что дуб, из которого сделан этот стол, был посажен примерно тогда, когда родились классики «серебряного века», чья стилистика послужила «древесиной» для изготовления многих современных текстов, в том числе и таких, которые приносятся/присылаются в журнал и далеко не всегда им отвергаются.
До этого стола чаще всего не доходят авторы, жаждущие пересечь магическую границу между неизданным и изданным. Их ждут – или, может быть, ждут не очень – иные столы, в отделах поэзии, прозы, критики. Но саму эту границу символизирует стол главреда. Над столом, наверное, висит портрет – Пушкина, Горького или кого-то из предшественников. На самом деле – целый иконостас портретов. Каждый из них как небесное тело, неподвижен и имеет свою траекторию. Стройный хор светил, неподвижно обращающихся вокруг главной головы редакции. Это по одну сторону. А по другую – неспокойный хор упований, тщеславий, ложных или верных расчётов. Здесь лица из одного хора встречаются с лицами из другого – и чудеса возможны.
Хотя нет, что я говорю. Зачеркнуть всё это. Рукописи по-прежнему не рецензируются и не возвращаются, да только и возвращать их нет надобности. Все контакты теперь по электронной почте, хотя и она уже устарела, давайте уже сразу на вацап. Помещение отобрали в прошлом году, новые владельцы хоть и с трудом, но вынесли редакторский стол. Прежний главред умер от ковида, слёг с инфарктом, сошел с ума. Теперь вместо него – молодая домохозяйка, она царит над иным столом, кухонным, материал которого не разглядеть под клетчатой скатертью. Ей нужно многое успеть – сварить суп из цветной капусты, пожарить котлеты, потом забрать ребенка из школы, сходить в салон красоты, наконец, просмотреть рукописи в своём ноуте. Иногда достаточно на смартфоне. Готовый номер журнала ей не нужно отправлять в типографию, потому что и журнала никакого нет: есть сайт, он обновляется раз в неделю, две недели, а вообще-то когда она захочет или когда успеет. Места в интернете хватит всем, поэтому журнал постепенно разрастается, никому не хочется отказывать, да и уровень авторов так вырос, что отбраковывать уже нечего.
Магическая черта, отделявшая мир изданного от мира неизданного, уничтожилась, поскольку «самиздат», «тамиздат» и «издат» как таковой пользуются одними и теми же техническими каналами и существуют в одном поле. Один и тот же автор/актор может одновременно размещать текст в личном блоге, «обивать порог» чужого ресурса и принимать тексты для собственного, точно такого же ресурса. Всё это стало единой практикой, единым круговоротом.
4
Впрочем, издаётся же что-то и на бумаге – как будто бы в память о тех временах, когда в этом жесте ещё содержалась какая-то трансформирующая магия. Так некоторые по-прежнему стремятся вступить в ряды масонов, иоаннитов или иных организаций, сильно переживших времена, когда они что-то значили.
Возвращаясь к римскому скрипторию, заметим, что процесс публикации предполагал и некоторый процесс прочтения: до попадания к читателю или рецензенту с текстом должны были с той или иной степенью вовлеченности познакомиться не только вдумчивые корректоры, но и несколько десятков рабов, вроде бы автоматически выполнявших издательский «диктант». Читали книги и монахи-переписчики, и наборщики в эпоху традиционных типографий. Читали и книгопродавцы – нужно же хотя бы отчасти понимать, чем торгуешь.
Сегодня входит в жизнь другая модель. Автор отправляет свой текст на сайт, там он автоматически верстается, отправляется в печать, после чего тираж оказывается в лучшем случае в интернет-магазинах, а в худшем возвращается к самому же автору. Что при этом происходит? Во-первых, издание уже не связано с прочтением, с вовлечением каких-либо людей в публикуемый текст: безлюдное производство, как в современном прокатном цехе. Во-вторых, формально процесс публикации выполнен, однако по сути факта публикации не произошло. Автор остается наедине со своим текстом, который он может читать хоть гостям на даче, хоть посетителям общественных бань.