Как праздновали раньше Новый год на Руси? А как празднуем мы?
Ну во-первых, мы все помним, что на Руси его праздновали в сентябре. А еще раньше, если в глубь веков, – 1 марта. У языческих восточных славян Новый год начинался весной – первым днем, когда просыпается природа, когда начинаются полевые работы (а если еще снег лежит?). Потому что земля-кормилица, от нее никуда не уйти. Такой вот весенний Новый год.
Но мы нет. Мы все в снегах и морозе. И нам это нравится.
Новый год
Ночь прошла за шумной встречей года…
Сколько сладкой муки! Сколько раз
Я ловил, сквозь блеск огней и говор,
Быстрый взгляд твоих влюбленных глаз!
Вышли мы, когда уже светало
И в церквах затеплились огни…
О, как мы любили! Как томились!
Но и здесь мы были не одни.
Молча шла ты об руку со мною
По средине улиц. Городок
Точно вымер. Мягко веял влажный
Тающего снега холодок…
Но подъезд уж близок. Вот и двери…
О, прощальный милый взгляд! «Хоть раз,
Только раз прильнуть к тебе всем сердцем
В этот ранний, в этот сладкий час!»
Но сестра стоит, глядит бесстрастно.
«Доброй ночи!» Сдержанный поклон,
Стук дверей – и я один. Молчанье,
Бледный сумрак, предрассветный звон…
(Иван Бунин, 1906 год)
Смотрите, и здесь какая-то печаль, тревога.
Может, правильно, что наши предки праздновали Новый год весной? Когда не темные ночи, не снег по колено, а жизнь, новая жизнь вот-вот проткнется.
Но, с другой стороны, пусть Новый год у них был весной, но главный зимний праздник все равно – это, конечно, Коляда. Он отмечался в день зимнего солнцеворота и длился с 25 декабря по 6 января. Вот они, наши каникулы. Казалось древним славянам зимнее солнцестояние поворотом к весне. И накануне они украшали свои дома еловыми и сосновыми ветками, позже стали ставить елки, которые, как они верили, должны были своими колючими и острыми иглами отогнать злых духов и не пустить их в дом.
Часто ли так получалось?
...Маленькое отступленье. Смотрите, оказывается, было у Александра Блока стихотворение, написанное прямо 31 декабря:
Лежат холодные туманы,
Горят багровые костры.
Душа морозная Светланы
В мечтах таинственной игры.
Скрипнет снег – сердца́ займутся –
Снова тихая луна.
За воротами смеются,
Дальше – улица темна.
Дай взгляну на праздник смеха,
Вниз сойду, покрыв лицо!
Ленты красные – помеха,
Милый глянет на крыльцо…
Но туман не шелохнётся,
Жду полуночной поры.
Кто-то шепчет и смеётся,
И горят, горят костры…
Скрипнет снег – в морозной да́ли
Тихий, кра́дущийся свет.
Чьи-то санки пробежали…
«Ваше имя?» – Смех в ответ.
Вот подня́лся вихорь снежный,
Побелело всё крыльцо…
И смеющийся, и нежный
Закрывает мне лицо…
Лежат холодные туманы,
Бледнея, кра́дется луна.
Душа задумчивой Светланы
Мечтой чудесной смущена…
(31 декабря 1901)
Однако мы продолжим.
Когда уже пришло христианство, то новый год на Руси начал отмечаться 1 сентября. Этот день был назван Новолетием, так как согласно Библии, по одной версии, возможно, народной, тут я не проверял, Бог создал мир именно в сентябре.
Хотя почему бы и не проверить?
Удивительно. Читаю тут у одного священника, что в самом деле в древних летописях и церковных календарях мы встречаем летоисчисление от Сотворения мира, с указанием абсолютно точной даты. «Причем не только года, но и месяца, и даже дня. И вплоть до 1700 года, – до Петра Первого, – эта датировка была основной, как в гражданском, так и в церковном документообороте. Согласно этой системе, мир был сотворен в первый день месяца сентября около пяти тысячи пятисотого года».
Так странно. Мне казалось, что в самой Библии нет ни даты, ни времени, ни дня недели, когда Бог сотворил землю. В Священном Писании говорится только о «шести днях творения». Причем ученые отмечают, что еврейское слово день («йом») означает неопределенный отрезок, неназванный этап.
То есть это слово может соответствовать сколь угодно малому или сколь угодно большому периоду времени. Об этом, кстати, и поговорка: «У Господа один день, как тысяча лет и тысяча лет, как один день».
И еще дальше, дальше дают богословы свои трактовки, но я уже запутался, так что поверим им на слово: якобы Бог сотворил мир именно в сентябре. Мне нетрудно.
И сентябрьский Новый год на Руси встречали люди чинно и торжественно. В храмах проходила необходимая по этому случаю служба, звенели колокола. А вечером перед новогодней ночью собиралась семья за столом. И был мед, и было пиво, и по усам текло, и, надеюсь, много в рот попало.
Новогодняя баллада
И месяц, скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе,
И один только пуст прибор.
Это муж мой, и я, и друзья мои,
Мы Новый встречаем год,
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжет?
Хозяин, поднявши первый стакан,
Был важен и недвижим:
«Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим»,
А друг, поглядевши в лицо мое
И вспомнив Бог весть о чем,
Воскликнул: «А я за песни ее,
В которых мы все живем».
Но третий, не знавший ничего,
Когда он покинул свет,
Мыслям моим в ответ
Промолвил: «Мы выпить должны за того,
Кого еще с нами нет».
(Анна Ахматова, 1923)
Но обратимся уже ко временам, к нам более близким, более понятным. В России до революции Новый год считался более второстепенным праздником, не то что Рождество. Огромные народные гуляния проводились в Сочельник. Это по указу Петра Великого Новый год стали отмечать с 1 января 1700 года.
В указе Петра I говорилось: «По знатным и проезжим улицам у ворот и домов учинить некоторые украшения из древ и ветвей сосновых еловых и можжевеловых, чинить стрельбу из небольших пушек и ружей, пускать ракеты и зажигать огни. А людям скудным каждому хотя бы по древу или ветке на вороты поставить».
Вот и «чинили», вот и ставили.
Новогодняя ночь
Я не буду спать
Ночью новогодней,
Новую тетрадь
Я начну сегодня.
Ради смысла дат
И преображенья
С головы до пят
В плоть стихотворенья –
Год переберу,
Месяцы по строчке
Передам перу
До последней точки.
Где оно – во мне
Или за дверями,
В яве или сне
За семью морями,
В пляске по снегам
Белой круговерти, –
Я не знаю сам,
В чём мое бессмертье,
Но из декабря
Брошусь к вам, живущим
Вне календаря,
Наравне с грядущим.
О, когда бы рук
Мне достало на год
Кончить новый круг!
Строчки сами лягут...
(Арсений Тарковский)
И вот главный символ, введенный Петром: елка.
Первая новогодняя елка появилась в Петербурге в 1704 году. Однако после смерти Петра I елки ставить перестали. Ну не связаны они были в сознании русского народа с праздником. То ли дело береза.
Еще бы. На Руси издавна существовала традиция устилать путь, по которому проносили покойника на кладбище, еловыми ветвями. А тут ее в дом пускать.
Так что только владельцы петербургских питейных заведений свято чтили заветы Петра. Перед Новым годом крыши кабаков начали украшать елками. Об этом ли мечтал Петр? Чтоб со временем «елка» стала синонимом пьянства? Появились даже выражения вроде «идти под елку». Или даже «елкин» (то есть пьяница).
Накрутить вам образов, почтеннейший?
Нанизать вам слов кисло-сладких,
Изысканно гладких
На нити банальнейших строф?
Вот опять неизменнейший
Тощий младенец родился,
А старый хрен провалился
В эту... как ее? .. В Лету.
Как трудно, как нудно поэту!..
Словами свирепо-солдатскими
Хочется долго и грубо ругаться,
Цинично и долго смеяться,
Но вместо того – лирическо-штатскими
Звуками нужно слагать поздравленье,
Ломая ноги каждой строке
И в гневно-бессильной руке
Перо сжимая в волненьи.
Итак: с Новою Цифрою, братья!
С весельем... то бишь, с проклятьем –
Дешевым шампанским,
Цимлянским
Наполним утробы.
Упьемся! И в хмеле, таком же дешевом,
О счастье нашем грошевом
Мольбу к небу пошлем,
К небу, прямо в серые тучи:
Счастья, здоровья, веселья,
Котлет, пиджаков и любовниц,
Пищеваренье и сон –
Пошли нам, серое небо!
Молодой снежок
Вьется, как пух из еврейской перины.
Голубой кружок –
То есть луна – такой смешной и невинный.
Фонари горят
И мигают с усмешкою старых знакомых.
Я чему-то рад
И иду вперед беспечней насекомых.
Мысли так свежи,
Пальто на толстой подкладке ватной,
И лужи-ужи
Ползут от глаз к фонарям и обратно...
Братья! Сразу и навеки
Перестроим этот мир.
Братья! Верно, как в аптеке:
Лишь любовь дарует мир.
Так устроим же друг другу
С Новой Цифрой новый пир –
Я согласен для начала
Отказаться от сатир!
Пусть больше не будет ни глупых, ни злобных,
Пусть больше не будет слепых и глухих,
Ни жадных, ни стадных, ни низко-утробных –
Одно лишь семейство святых...
...Я полную чашу российского гною
За Новую Цифру, смеясь, подымаю!
Пригубьте, о братья! Бокал мой до краю
Наполнен ведь вами – не мною.
(Саша Черный)
... А вернулась елка в дома в период правления Николая I в первой половине ХIХ века. Спасибо его жене, Александре Федоровне. Во время очередных новогодних торжеств она упросила своего мужа поставить на праздничный стол маленькую елочку, что и было выполнено.
Это так понравилось придворным, что уже на следующий новый год во всех домах знати «затеплились» такие елочки. А потом это ушло в народ.
Сусальный ангел
На разукрашенную елку
И на играющих детей
Сусальный ангел смотрит в щелку
Закрытых наглухо дверей.
А няня топит печку в детской,
Огонь трещит, горит светло...
Но ангел тает. Он – немецкий.
Ему не больно и тепло.
Сначала тают крылья крошки,
Головка падает назад,
Сломались сахарные ножки
И в сладкой лужице лежат...
Потом и лужица засохла.
Хозяйка ищет – нет его...
А няня старая оглохла,
Ворчит, не помнит ничего...
Ломайтесь, тайте и умрите,
Созданья хрупкие мечты,
Под ярким пламенем событий,
Под гул житейской суеты!
Так! Погибайте! Что в вас толку?
Пускай лишь раз, былым дыша,
О вас поплачет втихомолку
Шалунья девочка – душа...
(Александр Блок, 25 ноября 1909)
Ну а потом пошло-поехало.
Маскарады, балы.
Очень была популярна высшем свете игра «говорящие живые картины». «Девять муз и Аполлон». Там барышни изображали муз, протяжно декламируя специально написанные для этого стихи. А один из гостей изображал Аполлона. Появлялся в дверях с бумажной лирой в руках.
А потом их всех опишет – и Аполлона, и попроще людей – в своем стихотворении Иосиф Бродский. И все мы там, в этом стихотворении, окажемся, как мушки в новогоднем янтаре.
Рождественский романс
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
(1961 год)
Зажжем же огоньки на елке и мы, впустим в дом праздник, помолимся, чтоб нас миновали беда, разлука и разрушения. Поверим в чудо и старое счастье.
Ну во-первых, мы все помним, что на Руси его праздновали в сентябре. А еще раньше, если в глубь веков, – 1 марта. У языческих восточных славян Новый год начинался весной – первым днем, когда просыпается природа, когда начинаются полевые работы (а если еще снег лежит?). Потому что земля-кормилица, от нее никуда не уйти. Такой вот весенний Новый год.
Но мы нет. Мы все в снегах и морозе. И нам это нравится.
Новый год
Ночь прошла за шумной встречей года…
Сколько сладкой муки! Сколько раз
Я ловил, сквозь блеск огней и говор,
Быстрый взгляд твоих влюбленных глаз!
Вышли мы, когда уже светало
И в церквах затеплились огни…
О, как мы любили! Как томились!
Но и здесь мы были не одни.
Молча шла ты об руку со мною
По средине улиц. Городок
Точно вымер. Мягко веял влажный
Тающего снега холодок…
Но подъезд уж близок. Вот и двери…
О, прощальный милый взгляд! «Хоть раз,
Только раз прильнуть к тебе всем сердцем
В этот ранний, в этот сладкий час!»
Но сестра стоит, глядит бесстрастно.
«Доброй ночи!» Сдержанный поклон,
Стук дверей – и я один. Молчанье,
Бледный сумрак, предрассветный звон…
(Иван Бунин, 1906 год)
Смотрите, и здесь какая-то печаль, тревога.
Может, правильно, что наши предки праздновали Новый год весной? Когда не темные ночи, не снег по колено, а жизнь, новая жизнь вот-вот проткнется.
Но, с другой стороны, пусть Новый год у них был весной, но главный зимний праздник все равно – это, конечно, Коляда. Он отмечался в день зимнего солнцеворота и длился с 25 декабря по 6 января. Вот они, наши каникулы. Казалось древним славянам зимнее солнцестояние поворотом к весне. И накануне они украшали свои дома еловыми и сосновыми ветками, позже стали ставить елки, которые, как они верили, должны были своими колючими и острыми иглами отогнать злых духов и не пустить их в дом.
Часто ли так получалось?
...Маленькое отступленье. Смотрите, оказывается, было у Александра Блока стихотворение, написанное прямо 31 декабря:
Лежат холодные туманы,
Горят багровые костры.
Душа морозная Светланы
В мечтах таинственной игры.
Скрипнет снег – сердца́ займутся –
Снова тихая луна.
За воротами смеются,
Дальше – улица темна.
Дай взгляну на праздник смеха,
Вниз сойду, покрыв лицо!
Ленты красные – помеха,
Милый глянет на крыльцо…
Но туман не шелохнётся,
Жду полуночной поры.
Кто-то шепчет и смеётся,
И горят, горят костры…
Скрипнет снег – в морозной да́ли
Тихий, кра́дущийся свет.
Чьи-то санки пробежали…
«Ваше имя?» – Смех в ответ.
Вот подня́лся вихорь снежный,
Побелело всё крыльцо…
И смеющийся, и нежный
Закрывает мне лицо…
Лежат холодные туманы,
Бледнея, кра́дется луна.
Душа задумчивой Светланы
Мечтой чудесной смущена…
(31 декабря 1901)
Однако мы продолжим.
Когда уже пришло христианство, то новый год на Руси начал отмечаться 1 сентября. Этот день был назван Новолетием, так как согласно Библии, по одной версии, возможно, народной, тут я не проверял, Бог создал мир именно в сентябре.
Хотя почему бы и не проверить?
Удивительно. Читаю тут у одного священника, что в самом деле в древних летописях и церковных календарях мы встречаем летоисчисление от Сотворения мира, с указанием абсолютно точной даты. «Причем не только года, но и месяца, и даже дня. И вплоть до 1700 года, – до Петра Первого, – эта датировка была основной, как в гражданском, так и в церковном документообороте. Согласно этой системе, мир был сотворен в первый день месяца сентября около пяти тысячи пятисотого года».
Так странно. Мне казалось, что в самой Библии нет ни даты, ни времени, ни дня недели, когда Бог сотворил землю. В Священном Писании говорится только о «шести днях творения». Причем ученые отмечают, что еврейское слово день («йом») означает неопределенный отрезок, неназванный этап.
То есть это слово может соответствовать сколь угодно малому или сколь угодно большому периоду времени. Об этом, кстати, и поговорка: «У Господа один день, как тысяча лет и тысяча лет, как один день».
И еще дальше, дальше дают богословы свои трактовки, но я уже запутался, так что поверим им на слово: якобы Бог сотворил мир именно в сентябре. Мне нетрудно.
И сентябрьский Новый год на Руси встречали люди чинно и торжественно. В храмах проходила необходимая по этому случаю служба, звенели колокола. А вечером перед новогодней ночью собиралась семья за столом. И был мед, и было пиво, и по усам текло, и, надеюсь, много в рот попало.
Новогодняя баллада
И месяц, скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе,
И один только пуст прибор.
Это муж мой, и я, и друзья мои,
Мы Новый встречаем год,
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжет?
Хозяин, поднявши первый стакан,
Был важен и недвижим:
«Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим»,
А друг, поглядевши в лицо мое
И вспомнив Бог весть о чем,
Воскликнул: «А я за песни ее,
В которых мы все живем».
Но третий, не знавший ничего,
Когда он покинул свет,
Мыслям моим в ответ
Промолвил: «Мы выпить должны за того,
Кого еще с нами нет».
(Анна Ахматова, 1923)
Но обратимся уже ко временам, к нам более близким, более понятным. В России до революции Новый год считался более второстепенным праздником, не то что Рождество. Огромные народные гуляния проводились в Сочельник. Это по указу Петра Великого Новый год стали отмечать с 1 января 1700 года.
В указе Петра I говорилось: «По знатным и проезжим улицам у ворот и домов учинить некоторые украшения из древ и ветвей сосновых еловых и можжевеловых, чинить стрельбу из небольших пушек и ружей, пускать ракеты и зажигать огни. А людям скудным каждому хотя бы по древу или ветке на вороты поставить».
Вот и «чинили», вот и ставили.
Новогодняя ночь
Я не буду спать
Ночью новогодней,
Новую тетрадь
Я начну сегодня.
Ради смысла дат
И преображенья
С головы до пят
В плоть стихотворенья –
Год переберу,
Месяцы по строчке
Передам перу
До последней точки.
Где оно – во мне
Или за дверями,
В яве или сне
За семью морями,
В пляске по снегам
Белой круговерти, –
Я не знаю сам,
В чём мое бессмертье,
Но из декабря
Брошусь к вам, живущим
Вне календаря,
Наравне с грядущим.
О, когда бы рук
Мне достало на год
Кончить новый круг!
Строчки сами лягут...
(Арсений Тарковский)
И вот главный символ, введенный Петром: елка.
Первая новогодняя елка появилась в Петербурге в 1704 году. Однако после смерти Петра I елки ставить перестали. Ну не связаны они были в сознании русского народа с праздником. То ли дело береза.
Еще бы. На Руси издавна существовала традиция устилать путь, по которому проносили покойника на кладбище, еловыми ветвями. А тут ее в дом пускать.
Так что только владельцы петербургских питейных заведений свято чтили заветы Петра. Перед Новым годом крыши кабаков начали украшать елками. Об этом ли мечтал Петр? Чтоб со временем «елка» стала синонимом пьянства? Появились даже выражения вроде «идти под елку». Или даже «елкин» (то есть пьяница).
Накрутить вам образов, почтеннейший?
Нанизать вам слов кисло-сладких,
Изысканно гладких
На нити банальнейших строф?
Вот опять неизменнейший
Тощий младенец родился,
А старый хрен провалился
В эту... как ее? .. В Лету.
Как трудно, как нудно поэту!..
Словами свирепо-солдатскими
Хочется долго и грубо ругаться,
Цинично и долго смеяться,
Но вместо того – лирическо-штатскими
Звуками нужно слагать поздравленье,
Ломая ноги каждой строке
И в гневно-бессильной руке
Перо сжимая в волненьи.
Итак: с Новою Цифрою, братья!
С весельем... то бишь, с проклятьем –
Дешевым шампанским,
Цимлянским
Наполним утробы.
Упьемся! И в хмеле, таком же дешевом,
О счастье нашем грошевом
Мольбу к небу пошлем,
К небу, прямо в серые тучи:
Счастья, здоровья, веселья,
Котлет, пиджаков и любовниц,
Пищеваренье и сон –
Пошли нам, серое небо!
Молодой снежок
Вьется, как пух из еврейской перины.
Голубой кружок –
То есть луна – такой смешной и невинный.
Фонари горят
И мигают с усмешкою старых знакомых.
Я чему-то рад
И иду вперед беспечней насекомых.
Мысли так свежи,
Пальто на толстой подкладке ватной,
И лужи-ужи
Ползут от глаз к фонарям и обратно...
Братья! Сразу и навеки
Перестроим этот мир.
Братья! Верно, как в аптеке:
Лишь любовь дарует мир.
Так устроим же друг другу
С Новой Цифрой новый пир –
Я согласен для начала
Отказаться от сатир!
Пусть больше не будет ни глупых, ни злобных,
Пусть больше не будет слепых и глухих,
Ни жадных, ни стадных, ни низко-утробных –
Одно лишь семейство святых...
...Я полную чашу российского гною
За Новую Цифру, смеясь, подымаю!
Пригубьте, о братья! Бокал мой до краю
Наполнен ведь вами – не мною.
(Саша Черный)
... А вернулась елка в дома в период правления Николая I в первой половине ХIХ века. Спасибо его жене, Александре Федоровне. Во время очередных новогодних торжеств она упросила своего мужа поставить на праздничный стол маленькую елочку, что и было выполнено.
Это так понравилось придворным, что уже на следующий новый год во всех домах знати «затеплились» такие елочки. А потом это ушло в народ.
Сусальный ангел
На разукрашенную елку
И на играющих детей
Сусальный ангел смотрит в щелку
Закрытых наглухо дверей.
А няня топит печку в детской,
Огонь трещит, горит светло...
Но ангел тает. Он – немецкий.
Ему не больно и тепло.
Сначала тают крылья крошки,
Головка падает назад,
Сломались сахарные ножки
И в сладкой лужице лежат...
Потом и лужица засохла.
Хозяйка ищет – нет его...
А няня старая оглохла,
Ворчит, не помнит ничего...
Ломайтесь, тайте и умрите,
Созданья хрупкие мечты,
Под ярким пламенем событий,
Под гул житейской суеты!
Так! Погибайте! Что в вас толку?
Пускай лишь раз, былым дыша,
О вас поплачет втихомолку
Шалунья девочка – душа...
(Александр Блок, 25 ноября 1909)
Ну а потом пошло-поехало.
Маскарады, балы.
Очень была популярна высшем свете игра «говорящие живые картины». «Девять муз и Аполлон». Там барышни изображали муз, протяжно декламируя специально написанные для этого стихи. А один из гостей изображал Аполлона. Появлялся в дверях с бумажной лирой в руках.
А потом их всех опишет – и Аполлона, и попроще людей – в своем стихотворении Иосиф Бродский. И все мы там, в этом стихотворении, окажемся, как мушки в новогоднем янтаре.
Рождественский романс
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.
Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.
Твой Новый год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
(1961 год)
Зажжем же огоньки на елке и мы, впустим в дом праздник, помолимся, чтоб нас миновали беда, разлука и разрушения. Поверим в чудо и старое счастье.