Дмитрий Воденников
Как, зачем в эти игры ввязался,
в это поле-не-перекати?
Я не знаю, откуда я взялся,
помню правило: взялся – ходи.
(Лев Лосев)
Если следовать этому напутствию Льва Лосева и пойти по весеннему сухому асфальту (мимо старинных больничных краснокирпичных корпусов, мимо клуба имени Русакова, мимо чёрных фигурных решёток), если зайти в боковые карманы улиц, можно наткнуться на надпись в давно уже застывшем бетоне. «Оля прости».
Оля уже и простила давно, и расстались они тоже давно, и запятая там не помешала бы – но вот никого уже нет, любви той нет, вины той нет, ничего нет, а надпись осталась.
Однажды Иосифа Бродского спросили, относился ли он когда-нибудь, ну кроме детства и отрочества, разумеется, к кому-то как к старшему? Бродский стал серьёзен, подумал и ответил, что в какой-то период – к Чеславу Милошу, а всю жизнь, с юности и по ту пору – к Лосеву.
(А как же Анна Андреевна? – воскликнем мы.)
Но вообще это дорогого стоит: это как будто выцарапано на асфальте, в застывшем бетоне. На заплате городской земли. (Читается, как с ошибкой написанное: «на зарплате городской земли». Нет, нет: заплата, на ветхом рубище певца – кусок ткани, кожи, нашиваемый на дырявое место для починки.) Оля-Оля, простила ли ты его?
***
Жизнь прошла, и я тебя увидел
в шелковой косынке у метро.
Прежде – ненасытный погубитель,
а теперь – уже почти никто.
Всё-таки узнала и признала,
сели на бульварную скамью,
ничего о прошлом не сказала
и вину не вспомнила мою.
И когда в подземном переходе
затерялся шёлковый лоскут,
я подумал о такой свободе,
о которой песенки поют.
(Евгений Рейн)
Вот и Рейн тоже ходил, ходил и своё прошлое, уже равнодушное, встретил. Как её звали? Тамара? Клавдия? (Имена же, как материки, то расходятся, то опять сталкиваются, образуя гряду Альп: то одно имя было модно, теперь – другие. Много ли сейчас Тамар и Клавдий?)
Дмитрий Григорьев – в одном опросе про несправедливо забытых поэтов – упомянул, в частности, поэта Бориса Пузыно: «...поэт, который оказал сильнейшее влияние как на моё творчество, так и на творчество многих моих друзей <...> – Борис Пузыно. Сейчас он живёт в Гатчине, в своём собственном мире, где для того, чтобы писать, не нужны ни кисти, ни карандаши, ни бумага».
ВОЗРАСТ
Мне под восемьдесят, у меня за плечами
моя осень со всеми её печалями –
время года, покрывшее прошлое, словно праздник и как усталость;
и идя из дома как в дом – можно спешить, а можно и не спешить:
свобода. И многое уже не важно, сейчас –
когда жить уже – так нестрашно; давно уже так не страшно жить,
некого пестовать, ни к чему считать, кому что досталось,
ибо доставшееся – просто места, недоставшееся – пространство,
а оставшееся мне – малость: познание той, что проста-проста –
как все таинства,
как «утрачиваться – это произрастать» и как «старость – это
такая радость».
Мне за сорок, у меня за плечами –
безработица, торговля подержанными вещами,
среднего размаха задолженность, две или три семьи,
похороны матери и отца заодно со всеми мечтами,
хлопоты со своими и не своими детьми;
долгие уже ночи, долгие ещё дни.
Мне за двадцать, у меня за плечами –
разбитый ящик с колотыми ключами,
разными ключами:
от женщин и злоключений всех, от пещер
психиатрических лечебниц, от добрых ночей,
от чёртова творчества, роющего, как червь,
и от простых вещей, просто простых вещей.
И ещё у меня за плечами –
то, что под восемьдесят мне, как и теперь.
Мне – неделя от роду, год от конца-начала
истории, местной. Мне – час. Мой вес – полкило.
У меня за плечами: только крыло, крыло.
(Борис Пузыно)
Но это крыло ненадолго. Когда ты ребенок, тоже всё в этом мире очень сложно.
***
Моя любовь находится в реке
И я выпил из реки всю воду.
Я зашел на гору и отвалил камень.
Там лежала любовь моя.
И ветер, как ангел, летал по небу.
В стране далекой,
Где нет овец, коров и коз,
А только ночь быстрая,
Живут люди в последний час.
Помогите им,
Чтобы ваша любовь не сошла с ума.
(Николай Голышев)
В своё время так написал шестилетний Коля Голышев, мальчик с синдромом Дауна. В 2017 году вышла книга его стихов. Называлась «Рыжие леса». О чём шумят рыжие леса? Чем шумят рыжие леса? Ветром.
***
Ветер гуляет в кронах тополей.
Далеко время летит над морем.
И лес расступается.
И вдруг появляется дивный свет,
Который я видел во сне…
(Николай Голышев)
«...Всё началось с фразы, сказанной Колей в шесть лет: “Собака потеряла весну”. Его папа заметил, что сын разговаривает по-особому – он таким родился, он так живёт и дышит». Так сказано в аннотации.
А в 1941 году один из самых удивительных поэтов 20 века Вениамин Блаженный (Вениамин Михайлович Айзенштадт) напишет, как бы суммируя ещё не написанные стихи Бориса Пузыно и Коли Голышева (поэзия умеет суммировать вперед даже ещё не написанное) следующее:
***
Вселенная перемалывает жерновами смерти
Хрупкие кости
(Нежнее сахара)
Весёлых женщин
И романтических мальчиков.
Женщина!
ваше бедро скользнуло по мраку
крылом лебедя…
Мальчик-поэт,
Как забытый цветок нечаянной встречи,
Рифму «любовь»
Прикусил неживыми губами.
(Вениамин Блаженный)
Рифма прикушена, романтических мальчиков уже нет в живых, собака потеряла весну. Оля-Оля, простила ли ты всех нас?