Современная литература
Современная литература
Поэзия Проза

По ступенькам

У Самуила Яковлевича (надо же, как крепка детская память: помню его отчество всю жизнь) Маршака есть стихотворение, посвященное Федору Шаляпину.

Шаляпин

В тот зимний день Шаляпин пел
На сцене у рояля.
И повелительно гремел
Победный голос в зале.

Дрожал многоэтажный зал,
И, полный молодежи,
Певцу раек рукоплескал,
Потом – партер и ложи.

То – Мефистофель, гений зла, –
Он пел о боге злата,
То пел он, как блоха жила
При короле когда-то.

Казалось нам, что мы сейчас
Со всей галеркой рухнем,
Когда величественный бас
Затягивал: "Эй, ухнем!"

"Шаляпин"... Вижу пред собой,
Как буквами большими
Со стен на улице любой
Сверкает это имя...
___________________________
Печален был его конец.
Скитаясь за границей,
Менял стареющий певец
Столицу за столицей.

И все ж ему в предсмертный час
Мерещилось, что снова
Последний раз в Москве у нас
Поет он Годунова,

Что умирает царь Борис
И перед ним холсты кулис,
А не чужие стены.

И по крутым ступенькам вниз
Уходит он со сцены...

Лягнул немножко Маршак Самуил своего давнего знакомого. Они же познакомились еще в 1904 году. Более того, Шаляпин вместе с Горьким оплачивали Маршаку ялтинскую гимназию.

Кстати, это стихотворение Маршак при перепечатках несколько раз сокращал.

Одно из сокращений такое:

Несли венки из римских лож,
Шумел партер в Нью-Йорке,
Но не гремела молодежь
Ладонями с галерки...

Эта строфа в первоначальном варианте шла сразу после «столицу за столицей».

Почему снял фрагмент в перепечатке, нам уже не понять. Может, стихотворение показалось слишком длинным?

А я сразу вспомнил, как Шаляпин вставал на сцене перед царем на колени. Ну как на колени. На одно. Но все-таки вставал. Скандал в либеральной прессе случился знатный.

А дело было так.

6 января 1911 года Шаляпин пел в петербургском Мариинском театре в «Борисе Годунове».

Достиг я высшей власти.
Шестой уж год я царствую спокойно.
Но счастья нет моей измученной душе!
Напрасно мне кудесники сулят
дни долгие, дни власти безмятежной.
Ни жизнь, ни власть, ни славы обольщенья,
ни клики толпы меня не веселят!

Не знал тогда Шаляпин, что, выводя своим драгоценным голосом эти слова, он как бы поет о себе. Слава его гремела, но слава дама капризная. Если бы так можно было сказать: обоюдоострая.

Все были уже в курсе, что утром Николай II в Царском селе пожаловал Шаляпину звание Солиста Его Императорского Величества.

И вот вечером приезжает с семьей и сам. Приезжает в Мариинский театр на «Годунова».

А успех этой оперы был невероятный. Всё хлопают, хлопают – да какой хлопают? Овации.

После таких многочисленных вызовов окрыленный Шаляпин уже собирается скрыться за кулисами, но из зала кричат: «Гимн! Гимн!».

Ну а что делать? Пришлось вернуться. Музыканты начали «Боже, царя храни!», а хористы побежали к царской ложе и упали перед ней на колени. Шаляпину тоже пришлось коленопреклониться. Но одним. Ну не будет же он стоять – типа, гордый такой. («Окрыленный», «колено» – неожиданно эти разнонаправленные слова в двух соседних абзацах заиграли не только ассонансами.)

Когда занавес наконец закрылся, выяснилось, что эта верноподданническая акция была задумана артистами хора заранее. Они хотели умилить царя, а заодно и подать потом петицию о прибавке к пенсии.

Все их надежды, кстати, сбылись: царь в тот же вечер необходимый указ подписал.

Но Шаляпину уже было не до чужих пенсий.

На следующий день начался газетный скандал.

Его масштабы Шаляпин, через два дня уехавший в Монте-Карло, осознал через те же газеты и «дружеские» письма.

«Это гадкая верноподданническая акция», – шипело одно письмо. «Как же тебе не стыдно?» – упрекало другое.

Художник Серов переправил Шаляпину аж целую подборку из газетных вырезок. И приписал от руки: «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы».

...Немного в сторону, но мы еще к коленям и крыльям вернемся.

Шаляпин, как известно, писал шутливые стихи.

Вот одно:

В дождик

Посиди еще со мною
И еще поговори...
В дождик, осенью, с тобою
Рад сидеть я до зари.

Ты лепечешь без умолку,
Наступила ночь давно,
И как будто не без толку
Дождь стучит ко мне в окно!

Льет он, льет не уставая,
Но для нас в нем нет беды,
Хочет он, чтоб ты сухая
Вышла, друг мой, из воды.

Понятно, что Шаляпин все это писал о другом, но вот ему выйти сухим из воды не удалось.

Во Франции в вагон, где он ехал, ворвалась прогрессивная молодежь с возмущенными выкриками: «лакей», «мерзавец», «предатель». Плеханов отсылает Шаляпину некогда подаренный шаляпинский портрет с припиской: «Возвращаю за ненадобностью».

Лучшие друзья тоже не отстают. Максим Горький пишет про него (слава богу, не самому ему): «Выходка дурака Шаляпина просто раздавила меня – так это по-холопски гнусно! Ты только представь себе: гений на коленях перед мерзавцем и убийцей! Третий день получаю из России и разных городов заграницы газетные вырезки. Любит этот гнилой русский человек мерзость подчеркнуть».

Что там пел он в монологе Бориса, в тот злополучный вечер?

Тяжка десница грозного судьи,
ужасен приговор душе преступной...
Окрест лишь тьма
и мрак непроглядный!
Хотя мелькнул бы луч отрады!
И скорбью сердце полно,
тоскует, томится дух усталый.
Какой-то трепет тайный...
Всё ждёшь чего-то...

В общем, не жди.

Не жди ничего хорошего. От врагов, это понятно. Но и от друзей ничего хорошего не жди.

Они отвернутся от тебя, как будто их и не было.

Будут плевать (фигурально, конечно, письменно – ну хоть на этом спасибо) тебе в лицо.

От Шаляпина все прогрессивные друзья и отвернулись. Где-то я прочитал, что он даже иногда думал о самоубийстве.

Но хуже всего, что ликовали те, с кем бы Шаляпин за один стол не сел.

Черносотенная пресса писала: «Мы счастливы, что в сердце первого певца России проснулась русская совесть и любовь к Родине!»

Шаляпин зачем-то еще и оправдывался: «Это был патриотический порыв, и я упал на колени. Это во мне сказалось стихийное движение русской души. Ведь я – мужик! Красивый, эффектный момент».

Хотя, собственно, чего ему было оправдываться? Встал, по-рыцарски, на одно колено. Слава богу, царь легитимный. Шаляпин – подданный этой страны. Хочет, встает на одно колено, хочет – не встает.

28 февраля 1911 года Шаляпин напишет бывшей жене:

«Думаю я только о том, что жить в России становится для меня совершенно невозможным. Не дай Бог, меня убьют. Мои враги и завистники, с одной стороны, и полные, круглые идиоты и фанатики, с другой, считающие меня изменником Азефом. Россия хоть и Родина моя, однако, жизнь среди русской интеллигенции становится просто невозможной».

Но всегда есть выход. Особенно, когда ты имеешь дело с прогрессивной интеллигенцией.

Деньги.

Утихомирили всех деньги.

Шаляпин теперь беспрестанно дает деньги: дал на нужды партии эсеров, дал партии меньшевиков, дал партии кадетов. Заодно много денег пожертвовал прессе.

Сорока-ворона кашку варила,
Деток кормила.
Этому дала, он дрова рубил.
Этому дала, он печку топил.
Этому дала, он воду носил.
Этому дала, он тесто месил.
А этому не дала, он не помогал.

Была такая потешка. Говорящий водит по ладони ребенка, загибая ему пальчики. Большой палец оказывается самым виноватым.

Итогом для большого Шаляпина стало следующее: «В общей сложности, до 1914 года, за три года, он потратил на эти цели не менее 40 тысяч рублей (40-50 млн. нынешних рублей)».

Тогда либеральная общественность тех лет простила его.

Хотя. Может, и не до конца?

В октябре 1916 года журнал «Летопись» публикует анонс на следующий год: дескать, там будет биография Шаляпина, написанная Горьким.

И вроде всё же хорошо. Но нет.

После анонса – протест.

Читатели и члены редакции единодушны: нет, не будет этого безобразия.

«...рядовые сотрудники пообещали уволиться, если в журнале выйдет это произведение, а читатели забросали издание ультиматумом, что они откажутся от подписки».

Мы помним это уже хрестоматийное из бунинского «Чистого понедельника»: «...И я вставал, кипятил воду в электрическом чайнике на столике за отвалом дивана, брал из ореховой горки, стоявшей в углу за столиком, чашки, блюдечки, говоря, что придет в голову: – Вы дочитали "Огненного ангела"? – Досмотрела. До того высокопарно, что совестно читать. – А отчего вы вчера вдруг ушли с концерта Шаляпина? – Не в меру разудал был. И потом желтоволосую Русь я вообще не люблю. – Все-то вам не нравится! – Да, многое...»

Всё-то всем не нравится.

К слову сказать, Шаляпин не только на одно колено перед царем вставал, но и с красным флагом на сцену выходил.

26 марта 1917 года в Мариинском театра Преображенский полк устроил концерт-митинг с его участием. Преображенский полк – это легенда, он наследник воинского соединения, которое некогда сформировал Петр I. И вот теперь весь рядовой состав полка переходит на сторону революции.

По письменным свидетельствам можно представить картинку. На огромной сцене театра выстраивается весь полк. Из глубины сцены появляется Шаляпин. В руках у него красное знамя. Шаляпин одет в сверкающий плащ, хор гремит, два оркестра набирают силу, и звучит легендарный бас.

К оружию, граждане, к знамёнам!
Свободы стяг, несись вперед!
Во славу русского народа пусть сгинет враг,
Пусть враг падёт!
К оружию, граждане, к знамёнам!
Свобода братство нам несёт,
Во славу русского народа свободы дух
пусть в нас живёт!
К оружию, граждане, к знамёнам!
Единство силы нам даёт,
Во славу русского народа
пускай презренный враг падёт!
К оружию, граждане, к знамёнам!
Тиранов жадных свергнем гнёт!
Во славу русского народа тиран падёт!
Тиран падёт!
К хоругвям, граждане, к хоругвям!
Вечную память возгласим,
в борьбе погибшим за Свободу!
Друзьям товарищам своим…
К оружию, граждане, к знамёнам!
Пусть мир на землю снизойдёт!
Во славу русского народа
пусть мирно пахарь наш живёт!
К оружию, граждане, к знамёнам!
Знамёна красные - вперёд!
Россия всем благословенный
Мир, счастье, радость принесёт!

Между прочим, слова самого Шаляпина.

Публика ответила долгой овацией.

... Какие интересные узоры рисует судьба. Вот Шаляпин, преклонившийся на одно колено перед царем, вот он же с красным флагом и своим гимном, вот он уезжает из страны и не возвращается.

А вот Самуил Яковлевич Маршак пишет, а потом удаляет строфу:

Несли венки из римских лож,
Шумел партер в Нью-Йорке,
Но не гремела молодежь
Ладонями с галерки...

Откуда Самуилу Яковлевичу известно, гремела ли молодежь ладонями с галерки или нет?

Может, поэтому потом и удалил?