Ненормальная профессия

Мария Ватутина

Помните эту фразу родителей, когда мы хотели после окончания школы стать поэтами, музыкантами, художниками, а особенно, артистами:

– Сначала приобрети нормальную профессию, а потом делай, что хочешь.
Интересно, кого больше: тех, кто пожалел, что послушался предков, или тех, кто теперь благодарен профессии, которая кормит, но нетворческая и нелюбимая.

Сейчас, когда я прожила жизнь, приобретя и юридическую, и литературную профессию, я задаюсь именно этим вопросом. Не лучше ли было, уже имея склонность к литературному творчеству, а проще говоря, сочиняя стихи с пяти-семи лет и все школьные годы, пойти учиться после школы на филологический факультет и получить глубокие гуманитарные знания, которых мне всю жизнь не хватает? Мне не хватает их не потому, что я совсем не занималась теорией литературы, а потому что потратила на это половину жизни, а не всю жизнь. Но есть и плюсы.

С одной стороны, я, вообще-то, замечаю, что филологи, работающие по специальности, не могут преодолеть давления профессии в собственном стихотворчестве. Ведь не я одна, многие отмечают существование «филологической» поэзии (здесь – написанной филологами, когда на стихах это отразилось), можно даже играть в игру: «найди стихи филолога» – автор-филолог выдаёт себя в стихах сразу. Это стихи со сложными конструкциями, переизбытком слов, с терминами, неологизмами, заимствованиями из иностранных языков, современными англицизмами, с нанизыванием образов на образы, с массой эпитетов и отсылок к произведениям классики не самого популистского толка, со скрытым цитированием и построением на цитатах вторых и третьих смыслов, а порой это, наоборот, полупустые конструкции с кое-где торчащими обрывками слов. Иногда такие «продвинутые» авторы начинают играть в наив, в частушечность, уходят в низкий сленг, но при зияющих дырах смысла – уши филолога торчат и из таких стихотворений.

Всё это вряд ли поймет обычный читатель, а увидит он полную непролазность, тяжесть словесной вязи или бессмыслицу. Обычно, в таких «литературных» стихах мало жизни, собственных мыслей автора, его открытий, наблюдений, живого современного языка и примет, атрибутов времени, свежего взгляда на мир, и, как ни странно, в них нет легкости, волшебства, в которое выливается талант, нет озарения, по-моцартовски воздушной, а не специальной «душной» игры слов, и в целом, в них нет свободы управления словом. Филолог всегда остается слугой слова.

Оказывается, приёмы и механизмы у специально конструируемой и «естественной» поэзии – разные. Такие литераторы берут стимул для творчества из книг, а не из мира, не из собственного или чьего-то опыта. В результате создаётся произведение для внутреннего пользования, как персонально подобранная диета; его нельзя встроить в сознание читателя в силу полного отсутствия типовых черт, узнаваемых деталей, смыслов, занижающих пафос или обобщающих опыт, когда читатель понимал бы – зачем оно, стихотворение, ему нужно, почему оно должно остаться в его жизни и в его сердце.

Если говорить об эстетической стороне «филологичной» поэзии, то зачастую она довольно ценна. С точки зрения эксперимента, расширения горизонта смысловых возможностей языковых единиц. Да, «поэзия филологов» (понятно, что это собирательный и очень обобщённый образ, и никакой не термин) ценна, но для специалистов и профессиональных любителей, никак не для рядового читателя поэзии, потому что при всей пользе для развития лексических и декламаторских способностей читающего, её невозможно никому навязать даже в качестве упражнения – это станет пыткой. Я содрогаюсь от мысли, что могла бы стать поэтом, чьи стихи назвали бы «заумью» и забыли бы за ненадобностью сразу же после прочтения. Плюс у филологов всегда есть риск стать «книжным червём». Какая же это мука, любить литературу, в частности поэзию, постоянно заражаться и болеть ею, страстно желать писать стихи, но не понимать, что филология – это пропуск в теорию, в мемуаристику, в критику, но не в практику. Оказывается, я вторю Сергею Аверинцеву с его замечанием по поводу поэзии Вч. Иванова: «Но конечно, знания историка и филолога не засчитываются поэту. От поэта требуют иного, а потому спросим так: насколько он понимал и чувствовал то, что знал?» Некоторым умам, склонным к сочинительству, не только наука, но и безостановочное, избыточное чтение – противопоказаны.

Итак, я сегодняшняя ни за что не посоветовала бы себе «вчерашней» после окончания школы идти в филологию. Тому есть ещё одна причина. Прожив часть молодой своей жизни в тех областях человеческого общества, в каких прожила я, приобретя очень сочный, ошеломительный опыт, пришедшийся так кстати развивающемуся творческому организму, я не променяю этот опыт даже на докторскую степень в филологии. Поэтическое сердце, способное, как губка, впитывать события, судьбы и человеческое общение, отдаст сторицей все страдания и радости, которыми его пропитала жизнь. Именно этот период жизни следовало отпустить на прохождение «школы жизни». Как же кстати здесь можно было бы привести всё целиком стихотворение Евгения Александровича Евтушенко «Мои университеты». Но оно очень большое, приведу только цитаты:

Я учился не только у тех,
кто из рам золочёных лучился,
а у всех, кто на паспортном фото
и то не совсем получился.
Больше, чем у Толстого,
учился я с детства толково
у слепцов,
по вагонам хрипевших про графа Толстого.
У барака
учился я больше, чем у Пастернака.
<…>
Я учился
у созданной мною бетонщицы Нюшки,
для которой всю жизнь
собирал по России веснушки.
Нюшка – это я сам,
и все Нюшки России,
сотрясая Нью-Йорк и Париж,
из меня голосили.
Сам я собран из родинок Родины,
ссадин и шрамов,
колыбелей и кладбищ,
хибарок и храмов.
<…>
Перед вами я весь –
ваш создатель и ваше созданье,
антология вас,
ваших жизней второе изданье…

Заметили? Евтушенко, сперва говоря о том, что люди простые его учили больше, чем писатели, затем говорит о том, как это учение, впитанное им, реализовывается: теперь этот народ, напитавший его, голосит из него самого, автор собран из того, что он получил в таких «университетах». Так получается народный поэт, каким и был Евтушенко. А другие поэты – это поэты местного значения, не в географическом смысле, а в смысле силы голоса.

Но мы были бы невежами, утверждая, что самобытный талант сам пробьет себе дорогу, и образование поэту не нужно. Я сама всегда была за высокий профессионализм на любом творческом поприще. Нельзя же сказать музыканту: ну, ты сегодня играй, как ты чувствуешь, а в ноты можешь не попадать. Нельзя и композитору нарушать музыкальную гармонию, если только он не делает это приёмом и не строит на этом весь свой стиль, изучив сперва нотную грамоту и пройдя все ступени мастерства. Мы должны не только грамотно исполнять литературное произведение, но и владеть всеми поэтическими механизмами, приёмами, всем спектром стилистических возможностей современного русского языка, изучив и язык 19 и 20 веков. Мы должны обладать знаниями исторического развития русской литературы, понимать современный этап, знать своих предшественников и современников. Мало того, мы должны бороться за поэзию, поддерживать её огонь и интерес к ней.

Но что, если у вас не читающая семья? Что если ваш папа далеко не Лотман, Томашевский и ни разу не Гаспаров?

Так не лучше ли для достижения оптимального результата – после школы сразу начать заниматься литературным образованием, ища места в Литературном институте или на филфаке, не позволяя родителям принудить себя получить «человеческую» профессию?

Предположим, что, окончив филологический факультет, я бы не стала работать по специальности в Институте Русского языка, не преподавала бы в школе, то есть оказалась бы привитой от влияния научных знаний на творчество. Творчество предполагает свободу и смелость, а наука – упорядоченность и методологию. Но, может быть, изучив филологию и букет сопряженных с ней наук, перечитав всех лингвистов, литературоведов, изучив историю искусств, устав от смыслов и полюбив метамодерн, я стала бы зарабатывать на кассе в «Ашане», а стихи писала бы уже подкованная и развитая, глубже копая, интеллектуальнее выглядя и полнее выражая свои мысли. На моих глазах начинающие стихотворцы, погрузившись в мир философии и литературоведения, прочитав массу знаковых книг эпохи, становились отличными, хотя и не слишком оригинальными поэтами.

Впрочем, индивидуальную поэтику формируют две впадающие в неё реки: знания, в том числе прочитанные книги, и опыт. Талант тоже не помешает.

Знаний мне точно не хватает. И именно из-за первой специальности – юридической. Невозможно было жить двумя жизнями. По крайней мере, однажды оказалось, что ответственно заниматься юриспруденцией, быть увлеченной адвокатурой, судебными делами, договорами и при этом также глубоко жить литературой, очень трудно. Как бы не был успешен опыт других литераторов, занимающихся, скажем, юриспруденцией, но, в конечном итоге, если бы они занимались только литературой, результат был бы более чистой пробы.

Юридические коллизии – дело затягивающее, порой заразительное, как кроссворд, но всё равно это не было призванием. Это было для хлеба и отбирало время, которое нужно было отдать на чтение и поиск своей общности – людей, живущих творчеством. Раздвоение личности действовало разрушительно на личность, и не давало достичь уверенных успехов в чём-нибудь одном.

С другой стороны, даже окончив Литературный институт им. А.М. Горького, я чувствую, что многое упустила в своей жизни в творческой оснастке, что ли, и уже не успею наверстать, именно потому, что долгие годы зарабатывала на тот самый «хлеб». Да и не выработан навык, привычка, способность выбирать из множества источников именно те, которые следует освоить.

Может быть, меня, как и тысячи других молодых людей, сбили с толку именно родители, не верившие в наши силы, не поддержавшие нас в нашем призвании.

Но ведь сейчас совсем другие родители и другие приоритеты. Если раньше выбирали профессию и шли её получать после школы в институт или на завод, а дальше не было и речи, чтобы всё это перечеркнуть, то сейчас родители смелее отдают детей в творческие профессии.

Сейчас в современном мире, конечно, такие тяжеловесные профессии, как юридическая, отходят на второй план, и завоевывают популярность именно профессии… я бы их назвала «досуговые», если уж речь идет о творчестве. Это профессии, связанные с созданием и оформлением среды человека, например. Так, дизайнерские факультеты берут приступом, молодые люди толпами идут в пиар, в политологию, в социологию. Говорят, что огромный конкурс в Литературный институт. В театральных вузах платное обучение дороже, чем в самых престижных вузах страны. То есть, сейчас ребёнка, тяготеющего к творчеству, родители с бо́льшей вероятностью отпустят в профессию, мало-мальски связанную с искусством, потому что такие профессии тоже материально состоятельны, да и пролетариат перестал быть гегемоном. Свободы выбора абитуриентам предоставлено больше и со стороны семьи, и со стороны предложения от системы высшего образования. У нас – было множество барьеров и препон, пока мы попадали на свою стезю, сейчас – прямо не дорога, а поле возможностей. Но по полю-то ещё трудней идти, чем по дороге. Во-первых, надо знать направление, во-вторых, ноги можно переломать.

Где-то с 2000-х годов на семинары в Литературные институты стали приходить, в основном, люди со школьной скамьи, и градус таланта резко просел, а градус безграмотности повысился. Речь о том, что писатель без жизненного опыта невозможен. А еще Виктор Шкловский в книге «Техника писательского ремесла» говорил, что делаться писателем слишком рано не следует, и это подтверждает мои слова: качество текста не может быть высоким, если автор не знает жизни, профессии, не имеет опыта. «Если бы Лев Николаевич Толстой 18-ти лет пошел жить в Дом Герцена, то он Толстым никогда бы не сделался, потому что писать ему было бы не о чем», – говорит Шкловский.

В эссе «Об умении писать, находя характерные черты описываемой вещи» он указывает: «Самое важное для писателя, который начинает писать, это иметь собственное отношение к вещам, видеть вещи, как неописанные, и ставить их в неописанное прежде отношение».

Для того чтобы правильно построить профессиональную карьеру и там, где вы зарабатываете на хлеб, и там, где применяется ваше художественное творчество, в большинстве случаев, не приносящее дохода, полагаю, нужно правильно встроиться в профессиональную область и правильно подобрать специальность, чтобы она не была слишком далека от поэтического, например, творчества.

Поэтам начала девятнадцатого века было, может быть, проще. Как правило, это были дворяне, которых заставляла заниматься сочинительством не нужда и не служба в журнале, а именно потребность в «служении Музам».

А.С. Пушкин в письме А.А. Бестужеву в 1825 году из Михайловского писал: «…У нас писатели взяты из высшего класса общества. Аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием. Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение как шестисотлетний дворянин – дьявольская разница!»

И та же тема звучит в его письме К.Ф. Рылееву: «…Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равными им. Отселе гордость etc. Не должно русских писателей судить как иноземных. Там пишут для денег, а у нас (кроме меня) из тщеславия – там стихами живут, а у нас граф Хвостов прожился на них. Там есть нечего, так пиши книгу, а у нас есть нечего, служи да не сочиняй...»

То есть, еще в 19 веке и ещё Пушкин понимал, что жить стихами в России могут решиться немногие. И именно гордость русского поэта не позволяет ему «прислуживать стихами».
Но уже во второй половине 19 века писатели идут работать в журналы, а в начале 20 века и почти всю середину его писатели кормятся переводами или детскими стихами. Впрочем, в Советском Союзе попасть в литературу было также трудно, как попасть в адвокатуру, а за подборки в журналах, открывающие этот путь, и тем более, за книги платили достаточно серьезные деньги. Многие писатели в СССР жили литературным трудом. При этом, условием было – находиться внутри писательского контролируемого и глубоко идеологизированного сообщества. Если поэт не хотел «ходить строем», а хотел свободного творчества, он вынужден был искать себе другой прокорм. Юрий Кублановский был экскурсоводом, Сергей Гандлевский работал ночным сторожем, кто-то уезжал в геологические экспедиции, кто-то работал дворником. Это была работа вдали от идеологической машины, а надежды на широкое распространение результатов творческого труда не было вовсе. То есть такое творчество было подпольным.

И, тем не менее, большинство писателей, либо принимавших советскую идеологию, либо не стремившихся чему-либо противостоять, имели все шансы быть именно писателями своей страны.

Я часто думаю о том, что современным поэтам, да и поэтам советской эпохи вовсе не грезилось стать «властителем дум» и оставить след в русской литературе. В советскую эпоху те авторы, которых публиковали, зачастую именно «работали поэтами», сочиняли стихи, которые годились для идеологической машины или, по крайней мере, для газетной полосы. И в принципе, я не думаю, что это плохо – это необходимое поле, на котором только и может вырасти гений. Среда формирует или лучшего из равных, или бунтаря, ломающего каноны. Об этом я пишу сейчас для того, чтобы было понятно, что у нас существует масса хороших поэтов, вынужденных встраиваться в трудовые отношения, совсем не имеющие прямого отношения к их творчеству, да это и невозможно.

Профессия «поэт» недавно появилось в квалификационных справочниках профессий, но, однако, профессия, может, и есть, а должностей таких ещё не создали. А это значит, что социальных пакетов поэты за свои книги и публикации не получают. Пенсии рассчитываются исключительно из количества отчислений с заработков в социальные фонды. Много ли получают поэты за книги и публикации – вопрос риторический.

С другой стороны, сочинение стихов – дело надвременное. Стихи пишутся независимо от того, чем человек занят в течение рабочего дня. Не нужно пугаться оторванности от родного письменного стола. Стихотворение, как трава, пробивается через любую занятость. Тем более, что для любого человека важна финансовая независимость и самоуважение. Работа для поэта должна обладать лишь двумя, на мой взгляд, характеристиками: она должна быть полезна обществу, иначе придётся её менять – поэт не сможет мириться с бессмысленностью заданий из-за пристрастия к завершённости. Чем завершиться бессмысленное задание – тратой времени впустую. Это поэт не потерпит. Единственное условие внешне пустого времяпрепровождения для поэта – это созерцание мира, сложный аналитический и образный процесс варки слов, а этому не должны мешать бесполезные отвлекающие поручения. Второе – работа не должна ему претить по нравственным основаниям. Поэт не может связывать себя с работой, «портящей карму», как теперь шутят. Это изменит его, и поэзия не простит.

К сорока годам я окончательно пришла к выводу, что юриспруденция – это не моё, потому что больше невозможно предавать свою, скажем скромно, тягу к сочинительству. Правда, к этому моменту и то, что я написала за все эти годы получило некое призвание и подтверждение хотя бы того факта, что в разных уголках России мои стихи находят свою аудиторию, а мои коллеги по поэтическом цеху признают их. Тогда я бросила адвокатуру под громкие уговоры начальника, пугающего тем, что теперь-то в адвокатуру можно поступить только за большие деньги!

И тем не менее, я ушла в никуда и вскоре нашла работу в журнале правового характера. Это было то, что нужно, поскольку мои новые коллеги оценили именно мою способность писать любые тексты и редактировать чужие.

Говорю о своём опыте, поскольку убедилась в том, что для поэта, уверенного в своём призвании как основном, важно найти такую работу, которая была бы связана с написанием текстов, литературоведением или реализацией собственных литературных знаний, преподаванием или ведением литературных семинаров, вплоть до сочинения рекламы и технических текстов и, конечно, идеально работать в издательстве или редакции.

Важно также, чтобы вокруг оказались люди, понимающие значение поэта в культуре и бережно относящиеся к вам как творческой единице. Это должно отражаться прежде всего не в зарплате, но в гибком графике, чтобы вы могли участвовать в литературной жизни. Оговорите это при первом собеседовании: насколько строг пропускной режим, есть ли дресс-код, как ведётся внутрикорпоративная жизнь, много ли обязаловки. Вы не сможете мириться с ограничениями свободы в ущерб своему внутреннему равновесию.

Если и были поэты, которые бы на пике своего творчества, занимались активной трудовой деятельностью, далёкой от творчества, то я их не помню или не знаю.

Счастье – оказаться на должности, прямо имеющей соответствие с твоим дипломом о квалификации «литературный работник». Такие отделы – литчасти – есть в театрах, где прежде всего нужно разбираться в теории драмы и узнать театр изнутри, такие отделы есть, думается, в музеях. Даже в Государственной Думе есть управления, связанные с лингвистическим анализом текстов законопроектов. А сколько таких учреждений есть в других государственных и муниципальных учреждениях, в том числе министерств культуры субъектов Федерации, сколько людей с чувством слова могли бы пригодиться в крупных коммерческих компаниях, на фабриках и заводах, в конце концов.

Но думаю, что начавшей свою работу Ассоциации писателей нужно изучить и проработать вопрос правового статуса писателя (особенно поэтов) с целью установления социальных гарантий, способов обеспечения рабочими местами или занятостью, имеющей прямое отношение к пропаганде творчества, а значит, развитию культуры в стране.

А в заключении хочу напомнить работодателям, если они присутствуют среди читателей, что у некоторых мудрых древних народов есть традиция содержать всем обществом своих поэтов, художников, учителей и мудрецов. Это говорит о том, что такие народы понимают, что есть плоды духовного труда, которые продать не продашь, но и без них общество будет духовно скудным. И поэтому на творцов нужно скидываться.

Это не демагогия, ведь и в России когда-то были начальники, которые понимали, что коллежскому секретарю, переводчику министерства иностранных дел, камер-юнкеру, а после «Бориса Годунова» титулярному советнику Пушкину следует назначать повышенную зарплату по месту его службы, на которой он почти не бывал. При этом даже в молодости Пушкин обедал в ресторанах, проигрывался, кутил, не говоря уж о зрелом периоде. Помимо этого, Пушкин получал огромные гонорары за свои произведения, и время для творчества было в его распоряжении полностью. Средний оклад титулярного советника был тогда 105 рублей, то есть годовой доход – 1 260 рублей.

Титулярному советнику Пушкину был назначен годовой оклад – 5-6 тысяч рублей. Позже его пожаловали в камер-юнкеры за литературные заслуги, и ему была выдана ссуда в 30 тысяч рублей, при том, что усадьба, которую отец передал поэту в преддверии свадьбы была им заложена за 38 тысяч. Эти деньги он почти все проиграл. Ему поручали работу – литературную и нравящуюся ему: быть биографом Петра I, писать историю Пугачёвского бунта, оплачивая, например, командировочные расходы в размере 40 тысяч рублей серебром.

Это лежащий на поверхности пример, но таких примеров множество. Как только появлялся талантливый писатель, и в 19 и 20 веке литературное сообщество, которое включало и прогрессивно мыслящих чиновников или меценатов, старалось устроить его жизнь так, чтобы талант мог развиваться и имел средства к существованию.

Этот механизм не поставить на поток с помощью нормативных актов, но в природу и традицию литературного сообщества его неплохо бы ввести.