Бывшие наблюдают друг за другом в сетях. Иногда из-за укрытия, если взаимозабанились (я не наблюдаю: утекла вода, так утекла), иногда как интеллигентные люди – прямым взглядом. Даже ставят друг другу лайки.
(С ума сойти. Стали бывшими, считай, мёртвыми – не физически, не приведи господь, а любовно мёртвыми – предали друг друга, поменяли, не срезав ценник, сдали обратно в магазин, а читают друг друга, раскланиваются при виртуальной встрече.)
Бог наблюдает за нами (что бы под Богом ни понимать: небеса, снег, облако формы кашалота): мы ему кажемся мелкими, смешными, чего-то там бегаем, грешим. Мы наблюдаем за Богом (что бы под этим ни понимать): просим, требуем, сетуем.
А ещё люди наблюдают за своими животными.
...Года два назад я читал книгу Франс де Вааля «Истоки морали». Там рассказывалось, что мораль совсем не только человеческое свойство. Это не новая мысль. Я про это давно уже читал. И знал, что у животных (высших) есть свод некоторых установок, которые можно условно назвать моральными.
Да и без всяких книг это ясно. Так как мораль тесно связана со стыдом, то любое проявление «внесистемного поведения» строго отслеживается самим животным и им даже бывает стыдно.
Хотя иногда кажется, что всё, что им нужно, это «мне, мне!», «дай, дай!», «вынь да положь».
А когда всё вырвут изо рта, отберут, обрекут тебя на голодную смерть, унесут под трубу, закопают про черный день, то и бегают довольные. И никаких угрызений. Только хвостиком виляют. Если умеют. (Вот кошки не умеют. И лисы не умеют. И те, кого уже нет с нами, тоже не умеют. Ну не дано им, небесным.)
ПАМЯТИ КОТА
Вот, эти Наши ближние, которых мы возлюбили как самих себя, Покидают нас, оставляя нам нас самих. Возвращаются в вечное лоно. Всё, всё своё они забирают с собой: Булатное отточенное смиренье, Бриллиантовую верность, Золотую лень, Пламенную настойчивость, Червлёное серебряное лукавство.
Память, шерстяная, потёртая, серая, Севшая от употребления, потерявшая форму и размер, Рваная кое-где (заштопать, немного поносить), Но пока ещё тёплая, – хоть это мы успели оставить себе.
Закутавшись до плеч, мы не спим, Сидим и сидим с тобой на крыльце, Молчим, Смотрим, задрав головы, им вслед, В невероятную бездонную ночь, В которой мерцают зеленоватой надеждой Линии их жизней на подушечках лап.
(Сергей Круглов)
Но бог с ними, с животными. Понаблюдаем за людьми.
Вот вышел на днях в ноябрь, пошёл в сторону парка, навстречу двигались мать и ребёнок на четырёхколёсном, почти игрушечном велосипеде.
На бордюре велосипед забастовал, накренился, мать в полунаклоне ухватила ребёнка подмышки: – Пелагеюшка, держись!
Всё тут было неожиданно. И имя Пелагея, и уменьшительная форма имени, и то, что это произошло точно передо мной. Как будто судьба специально подстроила.
Душа Пелагея Иванна проехала на пластмассовом детском велосипеде. И не упала.
(Потом Пелагея вырастет, будет наблюдать, как стареет мама. Как ускользает, падает со своего четырехколёсного велосипеда, в смерть. Тоже скажет: «Мамочка, мамочка, держись!»)
* * *
По ночам, когда приходит бессонница, всё время гадкое что-то вспомнится: например, как в двадцать два я кричала на свою постаревшую маму, перечисляла чуть ли вообще не с начала все обиды из нутрякового хлама, а мама плакала, а я продолжала, потом меня несло куда-то к вокзалу, потом я вообще уехала в другую страну. Сколько же можно вспоминать-то, ну. Так вот уезжала я по снежному февралю, и с тех пор и засыпаю я на краю, с кем бы ни ложилась, всегда лежу на краю, и подолгу я ворочаюсь, и не сплю. Жду, когда придет серый волк, утешитель сирых, круглую луну, как головку сыра, проглотит, и будет медовым его дыханье, травами пахнущее, а не псиной. и в тишине, в которой слышатся шаги тараканьи, он наклонится надо мной, и зеленый взгляд отразит искрящийся небосвод, и слова его тоску мою утолят, и выест он бессмысленный мой живот.
(Анна Долгарева)
Жизнь и смерть ходят в обнимку. Не было бы смерти, жизнь не была бы так подсвечена. Не было бы жизни, смерть не была бы так страшна. Ну подумаешь: уснул и не проснулся. Ехал-ехал на своём трёхколесном велосипеде и упал. (Третье колесо для устойчивости.) Кто там наблюдает за мной из-за угла? Жизнь? Смерть? Что там хранится у нас в ящике стола за всем барахлом – квитанциями, шнурами для несуществующих уже мобильных телефонов, почему-то ластиком?
Когда-то мне принесли в подарок воздушные шарики. Они долго болтались под потолком, потом осели, каждый в свой черёд. Я каждый, уже полусдувшийся, тыкал иглой – чтоб не мучались. Но последний не стал, дал сдуться до конца, потом убрал в ящик стола, почему-то мне было жалко – выбрасывать последний шарик.
* * *
На даче Маяковского глубокие снега, космические сосны и вымершие розы. За дачей Маяковского – широкие луга, колхозы или, может быть, совхозы. На даче Маяковского – всамделишный очаг, а в нём бренчат дрова, как чёртик на рояле. На дачу к Маяковскому заходит Пастернак гонять чаи, когда гостей прогнали. А в спальне Маяковского – весёлый брик-а-брак, в углу рулоном свёрнуты плакаты. Фигура Маяковского уходит в зимний мрак, чтобы к калитке путь пробить лопатой. Вот-вот вернутся внуки, Нарком и Пятилет, начнут играть в слова, разгадывать шарады. В столе у Маяковского хранится пистолет, стреляющий воздушными шарами.
(Игорь Караулов)
Это я всё к чему? Моя студентка в одной из школ литературного мастерства, Юлия Малыгина, недавно написала, что задумалась о финалах (на самом деле, заметила в скобках, всё время о них думает).
«Мне говорят: “у тебя синдром финала” (всегда говорят, все много лет). И это правда, конечно, я часто о них думаю: каким должен быть финал, чтобы быть финалом?»
И потом признаётся, что всегда считала, что финалы бывают открытые, закрытые и возвращающие.
А потом прибавила к своей классификации ещё и финалы переворачивающие.
«Потом прибавились возвышающие (это когда финал встаёт на пуант и выбрасывает в другое пространство). По всем этим меткам можно отследить личные представления о катарсисе, но однажды я поняла, что теперь катарсис невозможен и отрубила себе возможность финалов вообще. А сейчас пишу и думаю: “Юль, открой себе простые финалы, когда речь просто остановилась, потому что кончилось тяга, да и всё. И тогда он сработает. Перестань усиливать, а”».
Мне очень нравится её мысль.
ПОВЕМБЕР, ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ
Я внезапно вспомнила, что никогда не говорила с мужем об этом, отложила пылесос, отодвинула кошку, придвинулась: и что же, ты никогда не писал стишки? Неужели никогда не было потребности? – моя одноклассница писала стихи и очень хотела напечататься в каком-нибудь сборничке, мама таскала её повсюду, по всяким специальным местам, девочка зубрила стихи и с выражением читала их на переменках, не помню, какой она была, её мама очень гордилась девочкой-поэтом, та читала стихи собственного сочинения, мечтала напечататься в альманахе. А я нашёл какой-то сайт, перевёл криво-косо какое-то стихотворение, отправил, я знал как это устроено, через два месяца получил ответ, они очень меня хвалили и просили пять долларов, я знал, конечно, как это устроено, я перевёл наудачу, конечно, они напечатали, через два месяца я нашёл его в почтовом ящике вместе с наклейками из Испании и книжками по истории НАТО, принёс этот сборник ей и сказал: «а меня печатают». – и что тебе сказала девочка? – ну что она мне скажет? А, ну порадовалась за меня, порасстраивалась за себя, всё. – знаешь, сегодня все девочки и мальчики без конца злоупотребляли этим «всё» рифмами, ритмами, аллитерациями и никто из них не перевёл криво и косо себя на язык другого – это потому что тебе негде их напечатать – это правда – если бы ты могла их напечатать, они бы перевели тебе свои последние пять долларов – нет, я просила перевести себя на другой язык – давай я тебя поцелую – конечно
(Юлия Малыгина)
Впрочем, хватит наблюдений. Наблюдение отнимает силы. Дайте я вас поцелую.
...Недавно мне написал мой гороскопист (да-да, у меня есть астролог, он составляет мне гороскопы, гороскопы тоже ведь за тобой наблюдают, а ты за ними – вот так и наблюдаете друг за другом из звездной засады): «Сейчас надо жить на минимальной энергетике. Сказать «спасибо» тому, что удалось. Отпустить то, что не сложилось. Не рыпаться, не сетовать, не подвывать. Нет у нас сейчас ресурсов на вой. Сейчас мы все как будто прыгаем через пропасть. Весь мир. Кто-то не долетит. Но надо попробовать. Просто вложите все силы в этот прыжок, а всё остальное – забудьте».
Потом помолчал и добавил: «Вы сначала просто переживите зиму. Как говорила мама одного моего товарища: “Не будьте дураками. Живите!”»
Я его послушался. Просто живу. И иногда меня накрывает беспричинная радость. И на улице гадостно, и под ногами каша, и люди так себе. А идёшь и как будто счастлив.
Вдруг сквозь наушники слышишь посторонний звук. Вынимаешь наушник, а это сзади идёт парень и что-то под нос поёт, улыбается.