Дмитрий Воденников
«У поэтов сон – не физиологическая, а творческая потребность!» – написал мне однажды в комментариях один хороший человек, когда я пожаловался на то, что зимой стал ужасно много спать. И днём, и ночью. Об этом и заклинание поэта Геннадия Айги: «Поэт с радостью согласится, если “устроят так”, чтобы он мог жить без еды. Ему же лучше. Но, Господи, не лиши его – сна...».
Сны, впрочем, бывают разные. Мы помним про сон разума и что он порождает. Каких чудовищ.
ПРЕДЫДУЩАЯ ОСТАНОВКА
«Он ушёл от своих предыдущих детей», – сказала мне подруга.
(предыдущих детей? – подумала я.)
Мы можем быть предыдущими жёнами
и мужьями,
предыдущими начальниками
и коллегами,
предыдущими вёснами, зимами,
предыдущей парой обуви
и летним платьем,
предыдущим дождём, снегом,
изморозью, наледью, враньём
(какое слово в строке лишнее – подчеркнуть),
щебетанием птиц,
предыдущей школой, маникюром, таксопарком, водителем поезда метро,
фонарём, гирляндой, ёлками,
украшенными на предыдущем детском утреннике.
Но предыдущих детей не бывает.
(Елена Попова-Люк)
Считается, что Франсиско Гойя, испанский художник про всех предыдущих, нынешних и снящихся нам чудовищ рассказавший, в возрасте 46 лет лишился слуха. Какая-то странная загадочная болезнь, современные врачи до сих пор ничего не могут сказать об анамнезе. Что неудивительно: самого пациента давно нет, 200 лет прошло, от него даже черепа не осталось (при эксгумации в 1900 году в Бордо «специальная комиссия обнаружила, что останкам Гойи недостает черепа»). И исчезновение черепа художника было необъяснимо.
Но мы не о послесмертии его и даже не смерти. Мы о жизни его и одном его произведении.
Есть у Гойи такая пронзительная картина, из серии тех, которые он писал прямо на стенах своего дома возле Мадрида, когда уже совсем оглох. На ней изображена собака. Точнее одна её голова. То ли пустыня, то ли песок времени вокруг. Собака уже почти засыпана. Или она зашла за бархан?
Тонущая в забвении собака держит голову над песком, как будто плывет в воде. Голова держится высоко, когда ты, тонущий, уже боишься хлебнуть воды. Немота и глухота затягивает. Твоя жизнь и завершена, и незавершена одновременно. Как и сама работа.
Собака глядит поверх всего – как будто уже человеческим взглядом, собака в панике. Собака сейчас исчезнет, но одновременно не исчезнет уже никогда.
И над всем эти висит огромное пустое пространство. Жёлтое, будто пошедшее неровными пятнами. Иногда кажется, что там даже в пятнах составляется силуэт. И Гойя уже не заснёт.
* * *
Я – Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворон,
слетая на поле нагое. Я – Горе. Я – голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года. Я – Голод. Я – горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой… Я – Гойя! О, грозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад –
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звёзды –
Как гвозди. Я – Гойя.
(Андрей Вознесенский)
Ироничный Всеволод Некрасов однажды тогда отшутил: «Нет, ты не Гойя, ты другое». Впрочем, сон покидал не только Гойю.
Булгакова однажды тоже разбудил утром страшный крик. В его коммунальной квартире (той, легендарной) однажды запел петух. А что тут такого удивительного? Почему в коммунальной квартире не может петь петух? В конце концов поросёнок же живет. У соседки Булгакова «Павловны» жил полгода поросёнок и ничего. В квартире № 50 по Большой Садовой 10 происходило много разного, и не только в романе писателя.
Первая жена Булгакова Татьяна Лаппа вспоминала: «Это бывшее общежитие... По-моему, комнат семь было и кухня. Ванной, конечно, никакой не было, и чёрного хода тоже... А на той стороне коридора, напротив, жила такая Горячева Аннушка. У неё был сын, и она всё время его била, а он орал. И вообще, там невообразимо что творилось. Купят самогону, напьются, обязательно начинают драться, женщины орут: “Спасите! Помогите!” Булгаков, конечно, выскакивает, бежит вызывать милицию. А милиция приходит – они закрываются на ключ и сидят тихо. Его даже оштрафовать хотели».
Странного в драках ничего не было. Странное было в пении петуха: в тот день он запел в десять часов вечера. Вроде бы должен был спать. Петух же не соловей.
Скоро всё прояснилось.
Нет, они не напоили несчастную птицу. Несчастную птицу били. Мужской голос кричал бессвязное: – Так-то, Христос Воскресе! Очень хорошо поступаете! Так не доставайся же никому!! А-а-а-а!!
Все соседи высыпали в коридор и увидели следующее: под лампочкой в коридоре стоял неизвестный никому гражданин, ноги его были растопырены, в руках у него был петух, и гражданин выл, выдирая пучки перьев из хвоста петуха, который бился у него в руках. «Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что петух совершенно трезв. Но на лице у петуха была написана нечеловеческая мука. Глаза его вылезали из орбит, он хлопал крыльями и выдирался из цепких рук неизвестного».
Что было дальше с петухом, история умалчивает. Но наша тема «великих» животных ещё не закончилась.
И тут нам опять пригодится Булгаков.
Мы все, конечно, помним про мистического кота из романа «Мастер и Маргарита». Но я вот, например, не знал, что у Булгакова был ещё и пес, который умел считать. Оказалось, упомянутый знаменитый помощник Воланда Бегемот имел реального прототипа. Правда, в жизни прототип был не котом, а собакой. Чёрный пёс (здравствуй, бес!) Михаила Афанасьевича носил кличку «Бегемот». Собака, говорят, была очень умная. Однажды, когда Булгаков праздновал со своей женой Новый год, после боя курантов его собака пролаяла 12 раз, хотя её никто этому не учил.
Скорей всего это выдумал сам Булгаков (да и кто бы стал считать количество «гавков» собаки, по крайней мере, с самого начала), но эта история мне нравится.
Ну а теперь – спать. Хватит историй. Спать весной. Спать, спать, спать.
СКВОЗНОЕ
меня возьмут под белы рученьки
и поведут, назад не глядя,
а впереди святые, мученики,
а по бокам простые дяди
и я с лицом не опрокинутым,
ребёнком маленьким и тощим,
пойду за ними с сердцем вынутым,
став окончательней и проще
(Елена Попова-Люк)
Проснулся в шесть утра, заснул через час, спал ещё два, потом включил канал «Пятницу» (путешествие, «Орёл и решка»), не успел моргнуть – очнулся через полтора часа (уже на передаче про убыточные рестораны). Спать, как спящая царевна, спать, как Офелия, среди лилий и струй, спать, как Чичиков.
Или вот Илья Муромец. Что он там делал на печи? Ел? Сомневаюсь. Лампадка чадит, читать не даёт, да и какое чтение: крестьянский сын, чёрная кость. Вышел через тридцать лет и три года – а спать всё равно хочется. Здравствуй, Антон Палыч Чехов.
Чехов, кстати, тоже спал будь здоров. Иначе чего так много про сон писать?
«Ответа не последовало. Ваксин нерешительно открыл дверь и заглянул в комнату. Добродетельная немка безмятежно спала. Маленький ночник освещал рельефы её полновесного, дышащего здоровьем тела. Ваксин вошёл в комнату и сел на плетёный сундук, стоявший около двери. В присутствии спящего, но живого существа он почувствовал себя легче. «Пусть спит, немчура…– думал он. – Посижу у неё, а когда рассветёт, выйду… Теперь рано светает».
(Так мы тебе и поверили! Тоже, небось, там же на плетёном сундуке и заснул.)
Спать, как Гамлет.
Спать, как седой король из «Властелина колец».
Спать, как подснежник.
...Я три года назад нашёл его возле дома (о чудо!) и потом ещё два года ходил весной, искал – нет его. Спит в земле, в своей Красной книге, не вылезает.
«…уснуть; уснуть! И видеть сны, быть может? Вот оно!
Какие сны в дремоте смертной снятся,
Лишь тленную стряхнём мы оболочку, – вот что
Удерживает нас», – говорит Гамлет в переводе К.Р. (великий князь Константин Константинович, тоже, небось, любил вздремнуть).
И никакой петух Булгакова нас не разбудит.
Гамлет как Ваксин. Прикорнёт на плетёном сундуке, проспит всю трагедию. И сундук спит. И уложенные в нём платья, и панталоны спят, скатерти и салфетки спят, игрушки и книги, Хрюша и Степашка, тётя Валя и космонавт Терешкова, спит Гагарин, спит Магомет, спит гора, спит Красное море, вся конница фараона тоже спит.