Мария Ватутина
Недавно, уволившись из одного театра, я стала ходить по другим – на спектакли, в основном, на премьеры, и заметила одну закономерность. Практически во всех пьесах, написанных современными авторами и поставленных современными молодыми режиссерами, мною не обнаруживалось рассказанной от начала до конца и законченной истории. То есть, в художественном плане постановка выглядит информативно, содержательно, даже динамично, но драматургической закваски никакой не чувствуется, словно квас не забродил и остался сладкой водичкой. Нет истории, которая чем-то началась, на чём-то построилась, что-то пошло не так и чем-то закончилась. Очевидно, удержать интерес зрителя (или читателя) сейчас можно любой информацией, которую мы решим в себя впитать. Но получить художественный эстетический эффект и унести его с собой – нет.
У Анны Аркатовой ещё двадцать лет назад мною лично обнаружен дар рассказчицы. Сложность чтения её первой прозаической книги «Птица» состоит в том, что все истории, помещённые в неё, я слышала не один раз на протяжении двух десятков лет в виде застольных баек или воспоминаний «к слову». Не слишком часто, но доверительно. Это всегда было юмористическое шоу: с детской наивностью, с девичьим отношением к миру, с хорошо сыгранной естественностью, непосредственностью и созерцанием маленькой актёрской победы. Её манера вспоминать о забавных случаях из жизни подкупает любого, и слушатель, конечно, связывает героиню рассказа, которая немного не от мира сего, с рассказчицей, что вообще-то неважно. То есть неважно, сознательно ли Анна Аркатова формирует свой образ или она и впрямь смотрит на мир широко распахнутыми глазами и блондинка от природы. Потому что в писательском творчестве вообще другое имеет значение.
Но я-то знаю свою ближайшую подругу полвека и понимаю разницу между умной, тонкой, глубокой женщиной и наивной героиней всех этих историй. Вернее, героинями. Её устные байки уже на премьере носили законченный характер, рисовали картину и закрывали тему. Мы с другими подругами на очередных посиделках, называемых Анной «девичниками», успокоившись после гомерического хохота, неоднократно скандировали «Аня, пиши прозу!». Никто, кроме автора, теперь не скажет, ставила ли Анна на нас уже тогда свои литературные опыты, примериваясь, выясняя, что смешно, что не очень, или идея записать истории возникла именно по следам наших восторгов. Тем более, что рассказать, например, как молоденькая студентка пускается в путь из своего трудового лагеря к любимому в его лагерь, используя всё аркатовское обаяние, мимику, интонацию и непринуждённость – это одно, а сделать из этого литературное произведение малой формы, где всё вышеперечисленное неприменимо – это другое. И между тем днём, когда я впервые услышала её истории, вплетённые в обычную дружескую беседу, и днём, когда я получила из её рук книгу «Птица» прошло как раз лет двадцать – двадцать пять. Конечно, её проза выходила и раньше: в гламурных журналах, в литературных толстяках, в электронных СМИ, но по отдельности. Анна писала и публиковала сборники своих стихов, эссе и вела колонки в модных журналах. А прозаику для вторжения в литературные области всё же необходима книга. Очевидно, момент для создания книги рассказов был отложен до тех пор, когда Анна почувствовала, что нашла свой стиль, свою героиню, проявила и организовала в систему свои художественные приёмы. Так что же всё-таки вышло?
Вышел довольно пухленький том, изданный в «ЭКСМО», который был мной прочитан в три присеста и на одном дыхании. Том этот оказался лёгким во всех смыслах. Во-первых, по весу. Так часто случается: берёшь на руки в гостях большую пушистую кошку, а она вдруг оказывается именно что пушинкой. Не знаю, как это делается, но книжку легко возить с собой. Впрочем, я повозить в сумке её не успела – прочла сразу. И это второй и третий сорта лёгкости. Язык Аркатовой не скажу, чтобы лёгкий. Тут обилие сравнений, уточнений, придаточных. Птичья шейка героини пахнет детским кремом. Больше и не надо ничего: в этом «детском креме» весь портрет. У стариков-туристов «пергаментные ручки». Больной в палате, «придавленный кроссвордом». Жених на свадьбе курит «как в последний раз» и т. п. Языковой рисунок не абстрактный, а наоборот, порой даже излишне ювелирный, дробящий любое описание, действие и событие на нюансы. Однако лёгкость языка обеспечивается качеством языка, его виртуозным использованием, воздушностью, читай, продышенностью. Это от поэзии, конечно. Но есть и третья легкость: Аркатова не грузит. Это уже касается характера автора, предельно тактичного и не трагичного человека. За долгие годы дружбы я ни разу не видела Анну в горе. Слава богу, конечно! желаю, чтобы никогда. Переживания были, да и эмоции всей палитры, всех окрасок ей присущи. Горя, пожалуй, не было. Но тут стоит задуматься о том, что дело не только в тонком воспитании, когда человек не опрокидывает ни на кого своих драм и трагедий, а в позитивном мироощущении, в предрасположенности строить свою жизнь на светлой стороне мироздания.
У читателя не возникнет чувства удрученности, удара пыльным мешком по голове, мыслей о бренности мира и так далее. Из этой книжки выходишь на светлую сторону, как раз туда, где строит свою жизнь автор. Несмотря на словесные заигрывания с читателями, которые несколько раз опознавались мною в процессе чтения, а именно – стремление разъяснить те моменты, которые не требуют разъяснения, когда мне, читателю, хочется побыстрее идти дальше и не хочется, чтобы всё прожевывали за меня, несмотря на это – динамика в историях Аркатовой очень высокая, действие разворачивается стремительно, даже если имеет глубокий философский подтекст. А это случается! По сути, из шестнадцати рассказов книги большинство о драме того или иного героя, не обязательно главного. И «птица» Кузнецова, не реализовавшая себя, и советские девочки-студентки, страждущие французских ароматов и родившиеся в век дефицита, и потерянная блондинка, внутри которой «что-то системно надломилось», – все герои пролетают сквозь низкую облачность своих горестей, некоторые – не замечая или не осознавая этого. Навсегда запомнится персонаж – торговка, которая рада тому, что, когда насиловали в лифте её дочь, у той мобильник лежал на дне рюкзака – хотя бы его не украли.
Из нескольких отзывов её самой на мои прозаические опыты я поняла, что для Анны очень важно то, о чём я писала в начале: нужно, чтобы рассказ с чего-то начинался и чем-то заканчивался. Имеется в виду «с чего-то» и «чем-то» знаковым. И вот это мы видим в каждом представленном рассказе.
Художественный язык Аркатовой самобытен, нов и отличается от всех других. Но вместе с тем, я могла бы найти в нём и некоторые черты, напоминающие стиль, скажем, Иоанны Хмелевской, или назвать эту серию рассказов сериалом «Секс в большом городе» в прозе. Не думаю, что это отрицательные качества книги, потому что и Хмелевская, и упомянутый сериал любимы миллионами, остроумны, ироничны и заразительны. Кроме того, помимо этих стилевых оттенков, существует, как я и сказала, много качеств, отличающих малую прозу Аркатовой от прозы других современных авторов.
Автор здесь чрезвычайно приближен к лирической героине. Доверие читателя как раз и основано на этом: я верю, потому что мне рассказывает очевидец, участник событий. Героиня не одна на все рассказы, это разные люди, но им можно дать одну общую характеристику. Это женщина, в которой совмещены романизм и прагматизм, инфантилизм и жертвенность, способность любить и способность любить себя, современная, понимающая высокое, элегантная, но демократичная.
Истории говорятся от первого или третьего лица, но это всегда рассказ из уст в уста: автор или рассказчик сидит напротив вас, а такое положение не предполагает длинных отступлений, метафизических философствований, копаний, абстрактных образов, недоступных пониманию подружек. То есть место повествования из жизни (девичники, столик в кафе, кулуары литплощадок, дача, телефон) перенесено в текст. Это рассказы о личном опыте, о знакомых, родственниках, многочисленных подругах и приятелях. Однако изменены имена, а судьбы и черты героев и прототипов зачастую перемешаны и рассортированы непропорционально.
Рассказчица здесь не посредник в передаче чьей-то истории, а участник. А вот тут очень интересное открытие. В нём-то и содержится суть трансформации баек, рассказанных в жизни, в литературные тексты. Художественный рассказ предполагает не описание случая, а вскрытие, препарирование случая. Это может достигаться разными средствами: у кого-то впрямую – указанием на авторское отношение к случившемуся, например; а у кого-то точкой над «i», которую ставит автор одним штрихом, скажем, концовкой. Так происходит у Аркатовой в нескольких рассказах. Например, в рассказах «Пани Зося» или «Очень спокойная музыка». Никакого моралите. Аркатова не делает выводов, не держит их на поверхности. Только штрих, новая краска, фраза о том, что случилось немного позже, эмоция героини. И читатель сам делает вывод, к которому его подводит и утыкает носом автор.
Жалко, что юмористический накал в историях в ходе трансформации в литературные произведения немного подрастерялся, но на что способна Анна Аркатова в этом жанре показывает рассказ о театральном общежитии в новелле «Девочка». И, хотя «Театральный роман» или «Самоубийца» уже написаны, из этого рассказа тоже могла бы выйти замечательная комедия для драматического театра.
В рассказах зачастую присутствуют те уменьшительно-ласкательные, которые кажутся искусственными, а также сниженная лексика, вульгаризмы, иногда чересчур бросающиеся в глаза, потому что употребляются не для характеристики второстепенных, неглавных действующих лиц, а вкладываются в уста рассказчицы или главной героини. А поскольку последние практически спаяны с автором, такие вульгаризмы в нескольких случаях мешают. Очевидно, автор усердствует в желании осовременить язык, приземлить, облегчить текст. Но стиль языка писателя Аркатовой, думается, останется лёгким для восприятия и без детскости, и без лексики толпы.
Суть рассказа Аркатовой не лежит на поверхности, поскольку не сводится к фабуле. Через событие она иллюстрирует глубинные черты человеческой личности или показывает закономерности в судьбе человека, обращает внимание на то, что подметила только она одна. И тут еще один природный навык автора – подмечать судьбоносное, вынимать из памяти самое важное, связывать неожиданное. И самое интересное, что рассказы, в которых присутствует смерть человека, легче и динамичнее тех, которые, казалось бы, описательны и легки по смыслу. Например, последний рассказ в сборнике «Индийское мыло» – о девичнике, о суете в квартире, где собираются шесть-семь подруг, поболтать, поесть, погадать. Вроде тема живописная и незатейливая. Но именно в этом тексте скорость замедляется, появляются обособленные вставки, раскрываются страшные тайны и драмы. И происходит переворот в стилистике и приемах. Этот рассказ о лёгком веселом мероприятии воспринимается гораздо трагичнее, психологичнее, чем другие, он кажется более объёмным и рисует большое полотно, давая нам надежду на то, что автор может осилить и крупную форму.