Судя по отзывам на новейшую книгу Владимира Георгиевича на «Лабиринте», читатели были в большинстве своём разочарованы. «Я вообще не поняла, — признаётся одна из них, — как это можно было напечатать и издать, большая часть книги какая то похабщина, и ни о чем. Жалко потраченных денег». «Для человека не знакомого с творчеством Сорокина — вещь достаточно непонятная, — соглашается другой читатель. — Для поклонников — все равно больше сувенир. Прочесть от начала до конца, наверное, можно, но достаточно бессмысленно. Скорее под настроение открывать страницы наугад и прочитывать пару-тройку. Еще на этой книжке здорово гадать.» И даже: «Ждала книгу в предвкушении чего-то интересного, нового, а получила, да полистала — полное разочарование и облом. <…> формат книги не соответствует объему, страницы полупустые, на каждой по 5-6 поговорок. Если бы этот текст напечатать как обычно, то получилась бы небольшая брошюрка, такую и выбросить не жалко». И попросту: «Много писать не буду, я просто разочарован. Сорокина я люблю, но данная книга просто “мусор”». Вот же ведь, и любовь не помогла.
Иные же попросту подумали, что Сорокин, Даль нашего времени, всё это подслушал в живой речи и записал. Что, значит, перед нами не литература, а документ, антропология и этнография, введение в научный оборот свежего аутентичного материала.
«С детских лет увлекаюсь собирательством малых жанров русского (и не только) фольклора — пословицы, загадки, — пишет благодарный читатель. — Покупал книгу с некоторой опаской: всё-таки автор является писателем, а не просто собирателем фольклора. Но мои опасения оказались зряшными. В книге действительно наряду с уже известными пословицами русского народа представлено огромное количество пословиц, которые явно впервые вводятся в оборот, явно услышанные и записанные из уст самого народа. Это очень порадовало!»
(Так нет же ведь, опять недовольны! «…эти поговорки, — восклицает возмущённая читательница, — это просто какой-то мусор, собранный то ли среди гопников, то ли каких-то маргиналов, похабщина сплошь или тупость. Стоило ли это собирать! Жалко потраченных денег. Такую книгу никому и не подаришь, неудобно будет, да стыдно».)
Справедливости ради стоит сказать, что известное сопротивление книга вызвала и у читателей существенно более искушённых. «…это больше похоже на эскиз для какой-то большой книги, которая когда-нибудь, может быть, будет написана, а может, и не будет», — замечает Константин Мильчин, упрекая книгу, по существу, в недостаточности, а автора — в том, что он её толком не доработал, да и не додумал, ввиду чего усматривает у Сорокина по меньшей мере творческий кризис: «Идет ли речь о системном кризисе у одного из главных русских писателей современности или же о временной паузе, мы не знаем».
(А вот ещё раз о справедливости: одна из читательниц с «Лабиринта», которой книга как раз понравилась и которая усмотрела в ней не этнографический материал, а художественное произведение, нашла замечательный термин для обозначения этих пословиц и поговорок: «микротексты». Формулировка на самом деле очень точная, потому что указывает на самодостаточность каждого микротекста, на то, что каждый обладает собственной внутренней структурой, собственным сюжетом. Что правда, то правда. Благополучно укладываются все эти микросюжеты и в макросюжет, о чём чуть ниже скажем подробнее.)
А в самом деле: так ли уж придумал Сорокин свои пословицы и поговорки?
Разумеется, это чистейшей воды этнография. И экспедицию Сорокин, вне всякого сомнения, предпринял, — только в глубины сознания, по образующим его внутренним извилистым тропам. На ту, оборотную его сторону. В данном случае — сознания русского, но это — в силу тех, исторически вполне случайных обстоятельств, что русский материал знаком автору, в силу собственной его культурной принадлежности, подробнее всего. А вообще-то исследуемое сознание — совершенно общечеловеческое.
Кстати сказать, настоящие пословицы с поговорками Сорокин собирает уже лет сорок — с восьмидесятых, так что хорошо знает не только материал во всём его разнообразии, но и, что важнее, как и почему именно так этот материал устроен.
Среди ближайших и типичных для автора целей этого (крипто)этнографического предприятия первые рецензенты книги, конечно, не могли не назвать подрыв инерций и автоматизмов читательского (а тем самым и общекультурного) восприятия и мышления старым добрым способом обмана типовых ожиданий, сопротивление, значит, власти (общепринятого) дискурса. Ну, как мы видели, обман ожиданий вполне удался, но это куда больше говорит о самих ожиданиях, чем о том, что, собственно, делает автор.
Вообще-то он делает работу совершенно того же типа, что и при написании любого произведения с сюжетом и характерами (ну, то есть, того, в чём любой простодушный читатель сразу опознает художественный текст): создаёт самостоятельный мир с собственными закономерностями, свойствами, обитателями, с разными их психологическими и поведенческими типами или, точнее будет сказать, поведенческими нишами («Ёб макарёк, а подмахивал дуралёк», — ясно же, что это люди из разных поведенческих ниш, принадлежность к которым определяется, конечно, их неизменными свойствами). Есть в нём и главный герой со своим характером и голосом, — по большому счёту, единственный, хотя, может быть, со многими голосами и характерами. Но эти голоса обладают несомненной общностью интонаций (и сливаются в общий, вполне согласно гудящий хор), а у обладателей разных характеров — совершенно очевидно, общее мировосприятие. Этот множественный герой — многоликая в своей безликости народная масса, выговаривающая сорокинскими пословицами и поговорками свою веками накопленную и многократной практикой проверенную мудрость.
А в этих целях он занимается работой ещё и, как и было сказано, совершенно исследовательского порядка (неспроста же всю эту родимую хтонику Сорокин упаковал в энциклопедическую оболочку, рассортировал по алфавитным ящичкам, по темам — от А до Я, от «авось» до «ямщика»). Он реконструирует логику, по которой в таких фигурах речи и мысли происходит, прошу прощения за учёную лексику, смыслообразование. Верно следует, создавая свои «микротексты», типичным смыслообразующим движениям большого коллективного сознательного-бессознательного, а вместе с ними — воспроизводит, проявляет особенности того мировосприятия, которое стоит за всеми этими пословицами и поговорками, как существующими, так и имеющими возникнуть в будущем.
Впрочем, о времени в создаваемом-реконструируемом тут Сорокиным мире стоит говорить с большой осторожностью. География у этого мира, по ряду примет, есть, и даже узнаваемая, похожая на нашу: «Был муж, да в Бобруйск уехал», — гласит одна из поговорок, означающая «добровольца». У него есть даже этнография — совершенно как будто повторяющая нашу: «Люби немца весной, а татарина осенью», — советует пословица, свидетельствуя тем самым, что в зазеркалье (именно этим словом назван сорокинский мир в аннотации к книге) есть и немцы, и татары, и даже евреи («Проси денег не у немца, а у еврея», — рекомендует здешняя мудрость), не говоря уже о русских. Обыкновения представителей этносов весьма различны, но неизменны и узнаются жителями этого мира безошибочно: «Немец на говне блоху убьет и рук не запачкает». Можно с уверенностью судить о наличии — ну если и не религиозных верований, то, по крайней мере, известных представлений о надчувственной реальности: «Щучий суп ангелы не варят», — поучает одна из пословиц, «Черти оравою сильны», — вторит ей другая, давая тем самым понять, что сверхъестественные существа, во-первых, есть, во-вторых, образуют некоторую иерархию, и на каждом из её уровней — свои занятия и обязанности. Вот, например, «леший с водяным для домового синюю кашу варят».
А вот со временем тут большие сложности.
По всей вероятности, речь идёт о некотором всевременьи, — точнее: о чём-то близком к Новому времени (вот Бобруйск, например, уже построили), но обладающем множественными чертами архаики. О состоянии, несмотря на застрявшие в нём отдельные осколки, щепки того, что нам известно как история («Царское дело спины гнёт, — наставляет пословица, — да уды распрямляет», — ага, значит, монархия этому миру точно известна, — а вот следов республиканского опыта что-то не видать), — предысторическом, внеисторическом, в котором «настоящее», «прошлое» и «будущее», строго говоря, не различаются. Точно есть циклическая смена времён года (потому народная мудрость и предписывает любить немца весной, а татарина, напротив того, осенью). Но то состояние дел и те свойства вещей и существ, которое фиксируют пословицы с поговорками, — неизменно.
Логика смыслообразования с её типичными ходами, таким образом, — только инструмент, форма, прямо следующая из содержания и ведущая к нему: во-вторых, он разведывает, чем, собственно, весь этот подвал массового сознания заполнен, что там шевелится и дышит.
А шевелится и дышит там, по большому-большому счёту, одно: невозможность выпрыгнуть из данного от века, самой природой вещей, состояния реальности. Из жёсткой разграниченности поведенческих ниш людей, существ, предметов. «От дыбы к дыбе не бегают». «Шапка не мясо, в щах не сваришь». «Эху эхово». «Не мешай юле, не будь триоле». И вообще «береги жопу — не езди в Европу!», потому что, как известно, «счастье за семью горами не живёт» (хотя этим самым счастьем тоже не стоит слишком обольщаться: «За счастьем пошёл, несчастье нашёл»). Каждому, мол, своё, плетью, мол, обуха не перешибешь, как говорят по эту сторону границы наших миров. Сиди, мол, в своей нише и не высовывайся.
Та самая, иначе говоря, непролазная, непреодолимая архаика, которая всегда с нами, та хтоническая невидимая миру борода, которой на самом деле покрыто с виду чисто выбритое и умытое лицо нашего сознания. Его внутренние, глубоко внутрь загнанные шёпоты и крики.
Именно она, она, архаика и хтоника, родная и органичная, — ведущая, всё определяющая черта сорокинского мира, а вовсе не те многообразные сюжеты, связанные с телесным низом и репродуктивными функциями, которые бросаются в глаза в изобилии, заставляя негодовать добрых читателей.
Поговорок и пословиц этих Сорокин, разумеется, не придумал: просто приложил ухо к большому народному телу да расслышал, как они, толпясь, там гудят. И вывел их из сумрака возможности на яркий свет реальности.
И тут рецензент совершенно прав: «…“Пословицы и поговорки” вызывают вместо смеха (а ведь они местами действительно смешные) чувство боли и отчаяния».
В ближайшем родстве эта книга, весь этот речевой материал из уст обитателей «Метели», «Теллурии» и «Дня опричника» — со сборником адского фольклора, собиравшегося некогда одним из героев Линор Горалик. Разве что из другого сектора преисподней, — или, по другой терминологии, зазеркалья.
…Впрочем, такое ли уж это зазеркалье? По крайней мере, структура этого мира, этой (предположительно) изнаночной и тайной стороны реальности, его извивы и складки с подозрительно-безупречной точностью повторяют формы его внешней стороны. Это ад, которые всегда с нами.
Это не зазеркалье. Это безупречно отшлифованное зеркало.