Борис Кутенков
Вторая книга Александра Переверзина «Вы находитесь здесь» вышла после 10-летнего перерыва. Книга ожидалась в литсреде все последние годы – но постоянно откладывалась, в связи с чем, разумеется, не мог не возникнуть вопрос об особой культуртрегерской этике: Переверзин уже более 15 лет является руководителем одного из самых востребованных поэтических издательств. Ясно одно: с творческим молчанием этот перерыв никак не был связан – Александр Переверзин все эти годы активно выступал и публиковался (хотя больше публиковал других) и, как замечает Владимир Козлов в предисловии к новой книге, «благодаря своей активной издательской деятельности постоянно присутствует в поэтическом процессе».
Впрочем, такова ли причинно-следственная связь – между «присутствием» и «издательской деятельностью» (если понимать под «присутствием» именно амплуа практикующего стихотворца и его бытование в литературной среде именно в этом качестве)? Переверзин, безусловно, занимает особое место как культуртрегер и – шире – как гуманитарная фигура, которой удалось создать проект с: а) внятной редакционной политикой; б) редакторской культурой; в) пониманием того, что встраивается и не встраивается в «форматные» рамки издательства – при широте, что важно, эстетического диапазона (от, условно говоря, Андрея Чемоданова до Андрея Василевского, но при отсутствии авангардных и радикальных практик). «Воймеговскую» книгу, как и «воймеговского» автора, мы можем не только отличить – несмотря на резкую индивидуальность большинства из них – но и, очень часто, угадать, кто способен/не способен стать таковым. Но сегодняшний разговор с Переверзиным – именно как с поэтом, и тут с уверенностью можно сказать, что располагает к нему особая человеческая нота: если можно говорить о всеобщей любви (без оглядки на разумеющиеся исключения), то перед нами именно такой случай. Автор этих строк прекрасно помнит, какая этика разговора, готовность прийти на помощь и участие к полуслучайному человеку отличали Переверзина при первом знакомстве (и это несмотря на разницу в возрасте и неизбежную субординацию – мне было 19-20 лет) и при дальнейшем общении. И это уже тогда ставило его на особую планку по сравнению с большинством представителей литпроцесса – и сподвигало к восприятию его книги «Документальное кино», с которой я познакомился в тот период, как соприродной автору, неотделимой от него как личности и от биографического текста.
В новой книге избранные вещи из «Документального кино» обретают уже иные способы прочтения, встраиваясь в новый контекст поэтики, преодолевшей документальное и биографическое, но счастливо не избавившейся от него в лучших стихах. Для Переверзина земной, наличный пласт реальности значим – и отступление от него значимо семантически, в виде «минус-приёма» и именно на контрасте с ним. Касается это абсолютно всех текстов, вошедших в книгу, несмотря на их мелодическое, интонационное, ритмическое разнообразие. Будь то «Рассказ о сегодняшнем вечере», претендующий – но только претендующий – на непритязательную зарисовку с натуры, но преодолевающий её вкраплением драматического фэнтези; будь то исторические поэмы, о которых пойдёт речь в нашем интервью, или стихи, работающие с важным ореолом потустороннего мира, тот «шаг в инобытие», о котором пишет в предисловии Владимир Козлов (и пишет, на мой взгляд, точно). В этой поэтике возможен и даже значим ассоциативный сдвиг, остраняющий описательность, выводящий её из «узнаваемых» лирических координат, но невозможна та степень непредсказуемости, ввиду которой стихотворение отрывается от основной «темы» (как он признался мне в продолжении этого интервью, «для меня стихотворение – это тема»). Один из способов такого остранения – проходящий красной нитью через три раздела книги сюжет уязвимости и исчезновения; персонажи Переверзина исчезают во тьме времени и времён ещё с «Документального кино» («Не увидеть человека: / Вышел и пропал. / Митино, экспресс-аптека. / Мосводоканал»). Откуда взялось это внимание и чем продиктовано? Об этом мы в интервью не спросили Александра Переверзина. Тем важнее самостоятельно открыть соответствующие шедевры из «Вы находитесь здесь» – «Выезжали в ночи на Прилуки…», «Всю ночь с дороги доносился страх…», «Через поле ушёл под Зубцовом…» и другие – и прочитать их без биографических привязок. Прочитать с удовольствием от тонко спланированного нарратива (которому не в последнюю очередь помогает мышление сценариста – первое образование Переверзина) и той тяги к непознанному, непознаваемому, той «езде в незнаемое», которая может притягивать не только поэта – но находить особое воплощение, минующее готовые ответы, только у него.
За время, прошедшее между двумя книгами, в жизни поэта произошло важнейшее событие – первое рождение ребёнка. По моим ощущениям, кроме трогательных постов в Facebook и разумеющихся радости и беспокойства, это событие дало поэту Переверзину новый поворот лирической темы (и в этом контексте важно прекрасное стихотворение «Утро» с той же узнаваемой темой неизвестности – и новыми её обертонами: забота о чужой будущности, ужас этой будущности и хаос, упорядоченный необходимостью заботы).
Впрочем, более подробно об этом стихотворении, интертекстах его и других вошедших в книгу, – в моей рецензии, которая скоро выходит в журнале «Волга» (№ 7/8, 2020). А пока – Александр Переверзин о рождении и композиции книги, о своих исторических поэмах и об отношении к Борису Рыжему. Продолжение интервью – в том числе о нынешней судьбе издательского проекта «Воймега» – скоро читайте в журнале «Формаслов».
Борис Кутенков
Интервью с Александром Переверзиным
Вопросы: Борис Кутенков
– Александр, предыдущая Ваша книга – «Документальное кино» – вышла в 2009 году, таким образом, между ней и «Вы находитесь здесь» прошло более 10 лет. Хочу начать с вопроса, личностно важного для меня. На Вас как издателя (культуртрегера в широком смысле), много занимающегося чужим творчеством, не давило ли последние годы ощущение, что книгу выпустить стоило бы, но – что это уже несколько эгоцентрический поступок, учитывая взятую на себя культурную задачу? Было ли это просто по психологическим причинам?
– О книге я стал задумываться года четыре назад. Мне кажется, что книга всегда выходит вовремя, как ни странно, – даже когда она складывается подолгу. Может быть, она выходит не тогда, когда хочется автору, но – именно тогда, когда нужно, если хотите, хаосу. Что касается культуртрегерской и издательской деятельности, то, конечно, я понимаю, что они идут в ущерб собственным стихам, но не настолько, чтобы с ними завязать совсем. Хотя сегодняшние обстоятельства – эти коронавирус, пандемия – всё больше приближают к логическому финалу издательский проект «Воймега». Но всё должно закончиться когда-нибудь, и вот сейчас «Воймега» как никогда близка к тому, чтобы прекратиться. Может быть, она возобновится в каком-нибудь другом виде, а может быть, и вообще навсегда прекратится.
– Об этом – и о продолжении судьбы проекта – мы ещё обязательно поговорим. А пока хочу спросить: когда Вы сказали об «ущербе», что имели в виду? Отсутствие времени, неравномерное распределение амплуа?
– Здесь всё идёт в расчёт. Ведь когда ты погружаешься в чужие стихи – а каждая книга так или иначе проходит через тебя – ты переключаешь внутренние настройки. А если эти книги идут непрерывно, на включение в свои стихи просто не остаётся времени. Я несколько лет назад это понял и, в общем, даже немножко расстроился. Подумал, что время уходит, что больше времени надо тратить на себя. Но в какое-то реальное воплощение книга стала переходить примерно год назад. Я хотел её издать отдельной маленькой книжкой, я люблю небольшие книги стихов, – в «Документальном кино» было 48 страниц, и я думал, что здесь будет примерно так. Я даже договорился с издателем, но потом неожиданно появилось предложение от Вадима Назарова из издательства «Пальмира». Его условием было, что книжка должна быть толстой, «Пальмира» не делает книжки в 48 страниц. И я сначала подумал, что мне придётся отказаться, что я не наберу стихов на большую книжку. Тащить старые стихи в новую книгу мне не хотелось. Поэму, которая также впоследствии вошла в «Вы находитесь здесь», я видел отдельной книгой: она была сделана году в 2015-м и даже напечатана тиражом несколько экземпляров с рисунками Леты Югай. А потом я подумал в ответ на предложение Вадима Назарова, почему бы и нет, решился и сделал три части. Первая часть – это та книжка со стихами за последние годы, которую я собирал и хотел выпускать отдельно. Вторая часть – это избранное из «Документального кино», то из неё, что я могу читать на выступлениях до сих пор. Некоторым стихам уже почти двадцать лет, но я их ещё могу прочитать, у меня стихов не так много… И третья часть – поэма «Плот на Волхове». Владимир Козлов, спасибо ему, написал предисловие, которое занимает в книге 16 полос.
– Олег Демидов в большой рецензии на «Вы находитесь здесь» на сайте «Перемены» отметил, что получилась именно книга, а не сборник, – отметив её композиционную слаженность, цельный сюжет. Насколько я понимаю, книгу Вы составляли сами. Как Вы видите её в качестве художественного произведения?
– Я всё-таки думаю, что это три книги. Первая часть, которую первоначально я хотел назвать «Вы находитесь здесь», в итоге стала называться «На минус двадцать первых этажах». Вторая часть – «Документальное кино». И поэма – отдельная книга. Если кто-то находит там какую-то простроенность, я ничего против не имею. Но, кстати, Олег Демидов не обратил внимания, что около трети стихов из «Документального кино» в книгу не включены, а может, и больше. Плюс в книгу вошли два стихотворения, которых не было в «Документальном кино», – в нулевые мне казалось, что не должны быть включены в книгу. Одно из них «Ваганьково», было опубликовано в 2006 в журнале «Октябрь». Я посмотрел на свои старые стишки и подумал: отчего бы не включить эти два? Что до сюжета, то, по-моему, его в этой книге можно проследить, да и название даёт какие-то подсказки: почему вы находитесь здесь, а кто-то находится там. Мне интереснее делать книги стихов, а не просто сборники. Хотя, конечно, такой трёхчастный сборник нельзя назвать книгой стихов в полном смысле.
– Вы говорите только про одну поэму, «Плот на Волхове»? В книге есть ещё одна большая вещь – «Никола Вологодский»…
– Это всё-таки не поэма, а цикл. Владимир Козлов заметил, что в ней заключается подход к новой поэтике. Поэму я писал в 2013-м в Великом Новгороде, который очень люблю: до рождения дочери мне удавалось ездить туда по несколько раз в год. Очень хочется и сейчас – немного изменится ситуация с коронавирусом и, может быть, удастся съездить. Так вот, в Новгороде есть Софийский собор, построенный, боюсь ошибиться, в 1040-м или 1045-м – то есть через двадцать пять лет ему будет 1000 лет. Это действующий храм, но там и экскурсии проходят… Я любил в него заходить, там огромный иконостас, раки с мощами святых, княжеские надгробия. Однажды зашёл и вижу: изменилось что-то. Присмотрелся – к гробницам приставили таблички с описаниями. Подхожу к одной раке, читаю: «Иоанн Новгородский» – и пересказывается сюжет о его полёте на бесе. В житийной литературе есть несколько сюжетов об Иоанне Новгородском. Один из сюжетов – битва новгородцев с суздальцами; второй – строительство церкви в Аркажах (это по дороге из Новгорода в Юрьев монастырь); и третий сюжет – заклятие беса и договор с ним. Когда я учился в Литинституте, я изучал древнерусскую литературу, но, как это часто случается, не очень внимательно, а уже после заинтересовался и стал читать всё это, и меня сюжет поразил: как с бесом можно заключить договор? как это вообще соотносится с православием? Оказывается, легко. Размышляя над этим, я придумал поэму, которая вроде бы сродни житию, а с другой стороны, там восемьдесят процентов придуманного. Даже не столько придуманного, сколько подсмотренного в других житийных произведениях и как-то переосмысленного и объединённого. Например, есть такой жанр древнерусской литературы, как вопрошание. Человек приходит к монаху, старцу и начинает у него спрашивать о том, что его интересует, записывает ответы и пересказывает их людям. И люди воспринимают эти ответы как правила поведения в той или иной ситуации, потому что вот так делал человек, который является для них, как бы сейчас сказали, моральным авторитетом. В «Кириковом вопрошании» есть удивительные вещи. Я сейчас точно не вспомню, но примерно такие: если кто-то увидит валяющиеся на улице человеческие кости, соберёт и погребёт их, тому будет «Божья милость». Или как нужно поступить с отроком, который «совершил блуд и покаялся» и т. д. Занимательное чтение. И у меня одна из глав в поэме – вопрошание, где Иоанн, отвечая на вопросы игумена, говорит, что нельзя строго наказывать людей за какие-то мелкие с точки зрения веры грехи, – даже если люди выступают против веры. Или о том, что нельзя подвергать нападкам человека другого вероисповедания, нельзя выгонять его из Новгорода. При внимательном прочтении в поэме можно найти переклички с нашим временем: инцидент со скульптурой Вадима Сидура в Манеже или известными событиями в Храме Христа Спасителя.
– То есть Иоанн был очень прогрессивным человеком для своего времени?
– Да, сейчас бы сказали «либерал». Нами он воспринимается как оплот веры, и это действительно так, но для своего времени он был передовой личностью, в частности, понимал, что в Новгороде должен быть молельный дом для католиков. Потому что Великий Новгород двенадцатого века – важный торгово-транспортный, как бы сейчас сказали, центр для северо-восточной Европы, где все чем-то торговали, все со всеми о чём-то договаривались. И если там не будет места, где могут помолиться люди другой веры, то они просто перестанут приезжать, и Новгород не сможет развиваться. Иоанн всё это хорошо понимал. Я интересовался и выяснил, что один из первых каменных католических храмов в Новгороде был построен именно во времена архиепископства Иоанна. Вообще, когда я читал источники, узнал много интересного. Например, в поэме описана история с чудесным отплытием Иоанна против течения Волхова. Верующие воспринимают это как чудо, но и материалисты могут событие объяснить. Оказывается, течение Волхова менялось и меняется до сих пор. Однажды в интернете я увидел такую новость: «Воды Волхова потекли вспять». Дело в том, что под Новгородом очень небольшой перепад высот: а многие речки впадают в Волхов под углом, и если складываются какие-то условия, Волхов на несколько дней меняет своё течение. Такое бывает не так уж и редко, может быть, раз в десять-пятнадцать лет.
– Возможно, с Иоанном действительно произошло что-то подобное?
– Всё можно объяснить с точки зрения материалиста и агностика. Меня это заинтересовало, я снял квартиру в 2013-м на майские праздники и за две недели написал практически всю поэму. Летом я правил её, осенью отдал в «Новый мир», и в 2014-м она вышла. Жанр поэмы умирает. На мой взгляд, это происходит потому, что мы живём в эпоху расцвета соцсетей. Опубликовать поэму в Фейсбуке бессмысленно – кто её прочитает… Человек садится написать стихотворение – за несколько минут и часов, имеющихся у него, он не напишет поэму: он напишет две-три, максимум пять строф. Никто в Фейсбуке не будет годами или месяцами писать одну поэму. Поэтому очень немного авторов, которые сейчас работают с поэмами. Но я надеюсь, что жанр поэмы не умрёт. Тот же «Новый мир» периодически публикует такие большие вещи.
– У Вашей книги, несмотря на её солидный объём, уже появилось два солидных рецензента: Владимир Козлов, написавший предисловие, и Олег Демидов. Что наиболее важное поняли в Вас, в Вашей поэтике эти критики?
– Владимир Козлов достаточно хорошо знает мои стихи: я уже говорил, что изначально он писал предисловие к поэме, напечатанной тиражом десять экземпляров, раздаренных мной друзьям. Он уже тогда пытался вывести какие-то закономерности. А здесь получился развёрнутый рассказ. Я не могу спорить ни с Демидовым, ни с Козловым. Мне приятно, когда обо мне пишут, даже когда я с написанным не соглашаюсь. С какими-то вещами в рецензии Олега я согласиться не могу.
– Например?
– Например, со сравнением моего стихотворения «Выходил отец из леса…» с «А иногда отец мне говорил…» Бориса Рыжего. Ведь сколько стихотворений в русской поэзии про лодку, про отца, – десятки, сотни. Странно, что здесь вспомнился Рыжий – онтологически другой, идущий от другой линии. Скажу стразу, что считаю Рыжего выдающимся поэтом. Сейчас я его не читаю; но в своё время прочитал всего. Я знал его стихи ещё до трагического ухода. Мы не были лично знакомы, но я знал его по публикациям в «Звезде» и «Знамени», по премии «Антибукер», по первой книге, вышедшей в «Пушкинском фонде». Настоящий масштаб Рыжего я оценил только после его смерти. Это поэт огромного таланта, даже удивительно, что многие этого не замечают или не хотят замечать. При этом ничего общего с ним в моих стихах, конечно, нет. Читая Рыжего, чувствуешь, что это такая прекрасная и ужасная игра. Те, кто лично знали Рыжего, – понимали, что это был за человек: представитель екатеринбургской золотой молодёжи, — профессорская семья, отец – руководитель научно-исследовательского института... А что касается его стихов – всё это лихачество, криминальный опыт – это маска. Рыжий заигрался, маска приросла, он её снять не смог или не успел. Поэту хотелось быть знаменитым. Это важно, особенно в двадцать – двадцать пять лет: человеку хочется, чтобы о нём узнали. Мне тоже этого хотелось в двадцать пять лет, а сейчас, в сорок шесть, мне хочется уехать в деревню, забиться в нору и оттуда не вылезать, что-то писать, иногда публиковаться.