Мария Ватутина
Кто из нас не стоял хоть раз в жизни на грани безумия? Кто из нас хоть раз не заходил за эту грань? Но для каждого это персональное безумие и разовая экскурсия в зазеркалье.
Роман Владимира Шпакова «Пленники амальгамы» о тех, кто пребывает за гранью безумия на постоянной основе и лишь изредка переходит границу в обратном направлении – в нормальное состояние. Понятно, что есть шаблонные вопросы: а что оно есть – норма и аномалия? Но мы все взрослые люди и знаем ответ.
Роман Шпакова – это трудная книга. Первая глава вас отпугнёт, словно испытывая на прочность. Надо потерпеть и двинуться дальше. Вторая глава откроет вам условия авторской игры и глубину опыта человека, написавшего эту книгу.
Шпаков – автор множества романов, пьес, однозначно уверенный в знании своего ремесла, упёртый в своей жизненной позиции, и это мне всегда в нём нравилось. Он был лёгким, своим в кругу друзей, открытым, улыбчивым и остроумным человеком, всем своим пацанским видом демонстрирующим это моряцкое «плавали – знаем». Но он был и глубоким, знающим, серьёзным и наполненным человеком. С ним, наверное, надёжно было бы и в разведку, и в поход. Мы дружили и были одной крови по всем «идеологическим» вопросам. Меня покорили его пьесы и роман «Песни китов». Его ещё предстоит открыть читателю.
Я бывала с Володей в творческих поездках, с выступлениями в АТО (закрытых атомных городках), в общих компаниях на литературных фестивалях. За его простецким видом стоял недюжинный интеллект и философская позиция, которую он не выпячивал, но по-мужски незыблемо продвигал в любой беседе. Он был верный друг, коллега, замечательный прозаик и драматург.
Роман «Пленники амальгамы», на мой взгляд, это новая система координат в психологической прозе, это, может быть, даже новый жанр, потому что я вижу в нём изнанку проблемы, внутренность мира, в котором болен близкий, а второй человек втянут в орбиту болезни по долгу близкого. И тут даже неважно безумие исследуется в чередующихся судьбах персонажей или любая другая тяжёлая болезнь, рядом с которой живет здоровый человек, который не может жить обычной жизнью. И дело тут не в зависимости от метаний больного, не в ответственности за него, не в смене распорядка дня. Дело в приобщённости к болезни.
Точек, с которых описывается история три: молодой человек, его отец и девушка, живущая в другой семье. От их миров ведётся повествование. И это непростая задача, учитывая необходимость знания психиатрии, осмысления существования каждого их этих героев, хотя есть и другие персонажи.
Я понимаю, почему писателю нужно было начать книгу именно с такой невыгодной главки, когда читатель может уйти, а его интерес угаснуть. Автору было важно показать нам сперва социальную сторону: отношение общества к больным людям. Этих бывших сокурсников, соседей, преподавателей можно понять: каждый имеет право оградить себя от горя другого человека, от безумия и подавно.
Я вспоминаю два примера. Первый, когда в одной прекрасной школе с экспериментальным уклоном в театр и музыку администрация приняла решение в каждый класс принять особенных детей – с тем или иным отклонением в развитии. И – не пошло. Родители здоровых детей восстали.
Второй пример из очень далёкого далёка. Я переписывалась ещё в «Живом журнале» с одной женщиной, уехавшей из России с маленьким сыном-аутистом, которая уверяла меня в том, что она спасла ребенка от общества, в котором на него косо смотрят, показывают пальцем и считают идиотом. В Америке, уверяла она, общество научилось смотреть на особенных людей как на обычных, равных во всём, не унижая их достоинства, даже если особенные люди сами не могут осознать этого своего достоинства.
Проблема, за которую взялся Владимир Шпаков, громадная. И что-то мне подсказывает, что хоть сколько-то личная для самого автора. Переваренная и оставшаяся в его клетках навсегда. Продвигаясь вглубь книги, которую удаётся распробовать только со второй-третьей главы, читатель окунается в реалии такой семьи, но мало того, ещё и в фантасмагорию особенного человека, чья психика однажды дала сбой. По сути, этот сбой носит лишь социальный характер. Герои в отдельные – частые или нет – периоды жизни нарушают общепринятые нормы поведения в обществе, в доме, но ведь это лишь нарушает спокойствие окружающих. Это не боль в прямом смысле, не смертельная болезнь, она проходит без болевого синдрома. Это лишь поведение и образ мышления. Нравственные страдания такое поведение доставляет родителям, которые не получили от ребенка ожидаемого успеха в жизни, продолжения рода, стандартного развития судьбы сына или дочери. Жизнь отобрана больше у родителей, которые наблюдают за «сломанным» человеком, а не у человека, который хоть и осознает свои приступы и страх перед ними, но принимает их. Зачастую больной не может себя идентифицировать, поэтому тут страдания вещь относительная. Это всё исследует Шпаков через художественное произведение, в котором некая интрига появляется только на второй сотне страниц.
Препарированием темы буквально и так дотошно – в современной литературе новаторство. Это исследование – не медицинское, не постмодернистское, не психиатрическое. Это исследование – социальное, но под лупой. Потому что прежде всего исследуется первый круг.
Думается, что так и выглядит нынче большая, совершенно не рыночная литература – она сложная, труднопринимаемая, но необходимая, как решающее сражение. Это литература на преодоление, как роль на сопротивление. Говоря себе, это – не я, это не касается моей семьи, мы вдруг останавливаемся и вспоминаем: да как же, а пять лет бабушкиной или там отцовской деменции? Преодолев эту книгу, читатель вдруг обнаружит, насколько обогащенным он выходит на свет.
Роман заскрывается как бутон цветка, по мере открытия новых глав. Тайны имеют разгадки, потому что их знал Владимир Шпаков.
Неслучайно книга «Пленники Амальгамы» стала победителем читательского голосования премии «НОС» буквально в те минуты, когда я дописываю эти строчки.